ова
призывал вечную Музыку - но эта вечность была в его сердце.
   Он уже заметно постарел, этот Бигарно былых времен,  и,  однако,  он  был
совершенно юным внутри, совершенно  свежим  и  музыкальным.  Одна  маленькая
снежная секунда, и все было там: Века - как подмигивание улыбающегося глаза,
печали - как Огонь зовущего тела, и было еще Да во всех этих внешних  людях,
которые страдали, не зная, которые потеряли свою дорогу и свою музыку.
   Он так хотел высказать, этот старый  Бигарно,  так  хотел  пронести  свою
молчаливую песню, свою Волну Нежности,  которая  катилась  через  вселенные,
которая журчала и ждала под каждым маленьким камнем,  под  каждым  маленьким
человеком,  в  каждом  клочке  пены,  которая  вспыхивала  на  мгновение   и
присоединялась к ритму солнц и крику коршунов в  их  кружении.  И  все  было
связано, все ожидало своего возгласа  слияния,  своей  никогда  неизведанной
любви, своей  радости,  никогда  не  пившей  своей  капли.  Как  такое  было
возможно? Как могли они жить в их стенах и в их шуме?
   И Бигарно, старый Бигарно, оставался в недоумении на берегу Реки, на краю
пристани, так похожей на Ганг или Нил или старые золотые прииски Амазонии  -
но никто не знал  ни  золота  своего  сердца,  ни  биения  крыльев,  которые
увлекали за собой, ни того, что нужно привести в движение все это и наметить
неизведанный путь, чтобы внезапно достичь точки слияния и  этого  крика.  Но
все улыбающиеся маленькие клетки знали это, и терпели и  ждали,  и  еще  раз
умирали, чтобы надеяться.
   Он хотел бы говорить и говорить, этот старый  Бигарно,  пропеть  то,  чем
следует жить несмотря ни на что; пропеть  то,  что  делает  другую  Жизнь  и
другого человека - нового человека под какой-то звездой и  совершенно  новую
Землю под ее старыми годами. Что, стало  быть,  нужно,  чтобы  вывести  этих
прохожих из их гипноза, этих старых прохожих стольких смертей, которые знали
лишь несколько секунд жизни и уходили с большими глазами  нежности?  Значит,
нужны были еще руины и жестокие Ночи, тогда как вся  любовь  и  вся  Сила  к
изменению есть там?
   Она сказала "это будет позднее", и он еще чувствовал этот запах жимолости
как на  тропинках  Семафора  много  десятилетий  назад;  он  был  в  "легком
Времени", он мог летать, но здешнее время  было  тяжелым,  таким  тяжелым  и
грозным. И он хорошо понимал, о! полностью понимал, почему Она сказала  "это
будет позднее"... К чему было взлетать на бетонных дорогах, удивляя зевак, и
разглаживать старые морщины  лучом  новым  и  сияющим,  что  соберет  шумную
толпу... на мгновение. Устраивать балаган за балаганом и показывать  фокусы?
- но кто покажет этим бедным существам, таким бедным, таким обездоленным, их
настоящий "фокус" и их настоящий шаг, чтобы  стать  тем,  чем  нужно,  и  их
настоящий маленький легкий водопад, их маленький  источник,  который  уходит
далеко-далеко,  через  пространство  и  время,  их  настоящие  глаза  и  эти
маленькие улыбающиеся клетки, которые могут переделать их тело и  весь  мир.
Никого не научишь их настоящим крыльям и их песни, которая восхитит их  всех
- надо было делать  шаги,  один  за  другим,  надо  было  найти  собственное
настоящее средство!
   Но что, стало быть, требуется, чтобы они нашли то, чем нужно жить?... Еще
Черные Вагоны? У них так много наук и так много внеземных чудес и  спасений,
они  бороздят  пространство,  они  летают  на  планеты,  но  они  не   знают
собственного настоящего  Чуда,  не  знают  ни  единой  маленькой  клетки  их
собственного тела, которая содержит все вселенные, и все пути Грядущего  уже
там;  им  неведома  единственная  точка  слияния  всего  и  Музыка,  которая
относится ко всему. Центр вселенной везде! ключ, улыбающееся  Чудо.  Но  все
было организовано, чтобы задушить эту Музыку. А!  что,  стало  быть,  нужно,
чтобы они открыли глаза собственного тела?




   И Бигарно, старец стольких страданий, оставался сидеть на своей пристани,
он толок и толок эту старую материю со своим телом -  это  было  сокрушающе,
все более и более сокрушающе. И, быть может, собирался он забить  ключом  на
другой стороне всей этой корки Лжи, этого Обмана, и всего мира вместе с ним?
Это было бы таким прекрасным сном! возможно, это был сон  всей  этой  старой
Материи,  которая  не  могла   больше   быть   обманутой   и   осмеянной   и
фальсифицированной...
   Конечно, он мог выйти по желанию из этого старого скелета, он так уставал
иногда,  и  снова  родиться   ребенком...   еще   более   темным   и   более
фальсифицированным, и снова повторить все шаг за шагом, все пристани одну за
другой, чтобы снова открыть то, что его старое "я" знало всегда? Сколько уже
раз он знал это и забывал, снова узнавал и снова забывал?
   И он упорствовал, упорствовала дикая Птица. Он не мог сказать "нет".
   "Это будет позднее", это не могло быть  слишком  поздно,  он  не  оставил
больше ничего из этой бедной земли и этих опустошенных людей...




   Вдруг появилась Новость: больше нет новостей!
   Великая Авария.
   Больше нет сообщений.
   Больше ничто не работает...
   Это было оцепенение, почти как паника.
   Но тогда, но тогда?... что?
   Люди останавливались на улице, смотрели друг на друга,  смотрели  на  это
внезапное ничто, это было ошеломительней, чем война, чем революция.
   Это была революция Ничего - зияющий нуль.
   Больше ничего, но и больше ничто не работало: не было больше новостей, не
было радио, газет, не было ни поездов, ни самолетов,  с  шумом  проносящихся
над миром... великая пустая тишина. Главы Государств не могли объявить ни  о
своих последних реформах грядущей эпохи, ни о своей борьбе с бедностью, ни о
снижении цен -  это  больше  ничего  не  значило!  Мировая  Мафия  не  могла
устраивать свои разборки, невозможно было нарушить "права человека"  -  дела
больше не шли. Неизвестно было, где же человек во всем этом,  никто  не  мог
сказать это; никто не мог сказать, кто беден, а кто богат или  с  кем  дурно
обошлись - кто есть кто? Смолкли призывы к "священной войне", не было больше
ни святейшеств, ни тех, кого надо освятить или предать анафеме. Проповедники
больше не болтали с экранов телевизоров, больше не нужно было кому-то читать
морали или кого-то деморализовывать. Последние открытия больше  не  были  ни
открытиями, ни новыми бедствиями,  а  рентгенография  больше  не  определяла
больных людей - больше не было болезней, великая  болезнь  была  уничтожена.
Больше не было ни убийств, ни взрывов, больше не было ни Списков умерших, ни
скряг-соседей - никто больше не дрожал от страха, никто больше не приходил в
отчаяние, никто не внушал отвращения. Великое отвращение было уничтожено.
   Это было великое молчание, ошеломляющее.
   Невозможно было спекулировать на чем-либо, ничто больше ничего не стоило,
даже автоматы калашникова и чиновники,  а  также  военные  советы  и  мирные
советы - нигде больше не было столиц, больше не было гипнотических лозунгов,
каждый был своей столицей, больше не было ни курса рубля, ни курса  доллара,
больше не было ничего. Всегда была только повозка,  запряженная  волами,  да
картофельное  поле  рядом.  А  для  срочных  сообщений  всегда  можно   было
использовать почтовых голубей - но не было больше ничего срочного, кроме как
растерянно смотреть друг другу в глаза. Весь мир  был  ничем  и  не  понимал
больше ничего. Даже у астронавтов все остановилось под их скафандрами, и они
могли только ходить по небу, чтобы  наблюдать...  что?  Нечего  было  больше
наблюдать, кроме собственного пупа в отдалении.
   Однако это не  было  концом  мира,  но  это  был  катаклизм,  страшный  и
молчаливый, как если бы ничто больше не существовало, кроме курятника соседа
и крика коршуна, который описывал в воздухе свои круги. Не было больше  даже
стетоскопа, чтобы наблюдать биения собственного сердца - однако, сердце  еще
билось, совсем одиноко. Это было совсем одиноко, внезапно. Это было  ужасно.
Сразу же не стало безработицы, каждый должен был ходить на своих двух  ногах
и работать своими руками, нигде больше не было границ.
   Думающие ракообразные больше не знали, что  думать.  Затем  внезапно  все
пошло к лучшему.
   Не было больше теорий - каждый должен был делать собственную, чтобы жить.
Это было страшно.
   Но простые сердца, осажденные  тела,  внезапно  почувствовали,  как  упал
невидимый груз, и жизненное беспокойство ушло в другой Ритм.
   Это была другая жизнь, ей нужно было учиться совсем другим образом.
   А маленький соловей пел, и смеющаяся чайка летела над пеной нового мира.

   12 февраля 1997
   Сарасвати


   * Во французском  языке  слово  bigorneau  многозначное:  так  называется
литторина (род моллюска), а в разговорной речи это слово  употребляется  как
синоним к словам "олух", "идиот", то есть, так  называют  человека,  который
выглядит каким-то странным или придурковатым в глазах  окружающих.  -  прим.
перев.

   ** Род морского моллюска. - прим.перев.
   * Belle-Ile - в дословном переводе "прекрасный отров". - прим. перев.
   ** Сорт вина. - прим. перев.
   * Цветок. - прим. перев.
   * Большой парус. - прим. перев.
   ** Маленький парус. - прим.перев.
   * Род моллюска. - прим. перев.



    Сатпрем.
    Бунт земли


     Сборник эссе
     Перевод имеет, вероятно, "самиздатовское" происхождение,
     перередактирован Александром Аникиным
     http://www.i.com.ua/~aka


1

     Сквозь удивительную брешь
     в стенах рождений...
     Шри Ауробиндо


СРЕДНИЕ ВЕКА НАУКИ

     Очень узкий горный хребет
     пролегает между миром Чудес
     и миром отчаяния.
     С.

     Очень тонкая перегородка отделяет
     Чудесное от гибельного.
     С.

     Шри Ауробиндо
     и Матери,
     Которые дали мне все,
     моей матери
     и чайкам Дикого Берега.


     Если виду не удается обрести смысл своего существования, он умирает или
саморазрушается.
     Мы считаем себя французами, китайцами или русскими, белыми или черными,
но это наше первое заблуждение. Мы считаем себя христианами, гедонистами или
мусульманами  и  еще не знаю кем, но это наше второе заблуждение. Мы считаем
себя учеными и теми, кто открывает звезды, и теми, кто использует все другие
виды,  но  это наше третье заблуждение. Мы поглощаем все.  Но кто  поглощает
что? Мы знаем все. Но кто знает что?
     За средними веками религии следуют средние века науки.  И мы  не знаем,
какие из них хуже.
     Однако,  это просто и очень сложно. Эволюция вида не укладывается в то,
что он сам о себе думает, хотя способность мыслить может нам помочь ускорить
шаг  и  обрести смысл.  Эволюция  видов совершается  в  теле,  что  является
очевидным в течение  уже  четырехсот миллионов  лет. Когда речь  идет о том,
чтобы от акулы  перейти к тюленю, лежащему на своей  льдине,  мало  значения
имеет  то, какая это рыба:  желтая, белая или черная, или даже,  может быть,
ученая рыба, потому что в любом  случае —  это рыбья наука и к  тому же
уже устаревшая.
     Но посмотрим! Назовем  себя учеными.  Мы  живем под  звездами, ходим на
двух  ногах,  у  нас  даже есть  телескопы  и  микроскопы, и  мы  можем  все
сосчитать,  вплоть  до числа атомов, из которых мы состоим. Вполне серьезно,
мы можем  сказать,  что кристаллик  соли  состоит  из  миллиарда  миллиардов
атомов.
     Но  это  — ложь, мы  живем не под звездами  и  даже  не  в атомной
бухгалтерии, мы живем в смерти. Наша наука — это наука о смерти, так же
как и наша теология. Первое дело эволюции, фундаментальное дело жизни —
это смерть.  Мы видим  все, мы знаем все,  и мы чувствуем  все сквозь  Стену
смерти,  так  же  как  рыба  —  сквозь  пленку  воды.   Самое   большое
мошенничество  думающих  людей состоит  в  том,  что  они  когда-то  назвали
"жизнью". Это самое сенсационно неправильное название за всю историю. Нельзя
сказать даже о симбиозе жизни и смерти,  потому  что  подобная жизнь есть не
что иное, как смерть. Это — некробиоз.
     Не  имея смелости  прямо  посмотреть на этот простейший, первостепенный
факт эволюции, мы хватаемся за все обманные значения и обманные способы.
     А это просто бросается нам в глаза.
     Человек из пещеры Ласко жил уже  четырнадцать тысяч лет  назад, а мы до
сих пор не смогли разгадать нашу человеческую тайну.
     Какие же окольные тропы вели нас?
     Речь идет  о том, чтобы найти пролом  в стене, такое место в теле,  где
есть возможность  сделать следующий шаг к новому виду или где есть ближайший
вид. Но,  прежде всего,  в каком направлении искать? Дело, наверное, состоит
не в  том, чтобы заниматься  усовершенствованием наших  мозговых извилин или
других наших  устройств, так же как оно не заключалось в том, чтобы улучшить
качество плавников акулы при переходе к земноводным.
     Земноводные  —  это  те, кто "живут  по обе стороны"  (или те, кто
умирают на той и на другой стороне), кому как больше  нравится. Мы — ни
капельки не земноводные: мы живем только с одной стороны и именно со стороны
смерти.  Мы ничего не можем узнать ни о Земле, ни о планетах,  ни о звездах,
не  сказав  о самих  себе,  как о  "стороне  смерти". Мы  никогда не  сможем
сказать: "А что же там по ту сторону Стены?", не оставив позади себя труп.
     Посмотрим, по ту сторону Стены, есть ли  там "чистое сознание" или ящик
на кладбище? Посмотрим, где она еще эта ваша стена? Мы никогда  не видели ее
в  наши микроскопы! Мы видели  сердечных и туберкулезных больных, сплющенные
энцифалограммы и попавших под машину, а потом мы видели скелеты в... ящиках.
Но ваша стена, где она? Еще увидим.
     Но мы  ничего не  видим, во всяком случае, не больше, чем рыбы  в своем
океаническом бокале. Мы покончили со всеми "условностями жизни", не заметив,
что это — условности смерти. Мы говорим: "За пределами такого-то  числа
градусов — смерть, за пределами такого-то  атмосферного давления —
смерть, за  пределами  такого-то  количества  кислорода —  смерть".  Мы
никогда не устанем перечислять все эти "за пределами жизни", потому что  все
они являются "за пределами смерти" и стенами нашей тюрьмы, внутри которой мы
не  так уж  и  плохо себя чувствуем, но не так уж  и  хорошо через некоторое
время.
     Но это — ложь.
     Очень скоро может оказаться, что  этот  простейший  первостепенный факт
эволюции даст нам также ключ к следующему шагу эволюции, или, говоря словами
Шри Ауробиндо, "Новой эволюции",  которая  ничего общего  не  будет  иметь с
эволюцией  Ламарка  или  Дарвина,  но будет  зарей  первой  жизни на  Земле,
некробиозом, лишенным своего ложного наименования.
     Большой перелом в стене эволюции.
     Слабость вида не есть лучший способ перехода к чему-то другому.
     Следующий вид не есть "улучшенный" предыдущий. Это не что-то, что можно
прибавить,  как плавники,  лапы, крылья  или  новые  мозговые извилины.  Это
что-то, что  выходит  из них,  есть именно то, что несет смерть всем  другим
видам. Первородный кокон, который покрывает все и все разлагает.
     Нет  "сверхчеловека",  есть  другой  человек или,  может  быть,  первый
человек, потому что до сих  пор  были  только смертные животные,  снабженные
более или менее искусным интеллектом для того, чтобы так или  иначе пытаться
избежать своей печальной участи.
     Нам  не могут помочь ни низкие материи,  ни  вершины духа,  но то,  что
находится  внутри  тела, так  глубоко  внутри, что пришлось  бы, может быть,
дойти до тех времен, когда еще  не  было ни троглодитов, ни литосферы. Мы не
ожидаем  ничего  "сверхземного",   но  восхитительную  могущественную  тайну
земного неведомого.
     Итак, наконец, у нас есть цель: наша смертельная уязвимость и есть  тот
первый шаг, который поможет нам вырвать ключ.
     И так  очевидно  —  мы можем  немного  пофилософствовать:  водяной
философией,  потом земноводной  —  что ничто  не может существовать  во
Вселенной, кроме радости.
     Созидание  или  "способ  существования" во  имя смерти, ад  и страдание
—  все это  бессмыслица,  если  не  сказать  так,  как говорили  бедные
гладиаторы  на  римских  аренах:  "Да  здравствует Цезарь! Идущие  на смерть
приветствуют тебя".
     И  кажется  столь  же  очевидным, что это  тело  животного, сотворенное
эволюцией  и сфабрикованное смертью, великим множеством смертей, не  несет в
себе другого  доступного разуму  смысла, кроме как найти  тайну бессмертия и
обрести радостный смех в теле избавившегося от смерти.
     Это — великий эволюционный вызов и следующий шаг вида.
     Духовники и ученые ввели нас в заблуждение.
     И  наука,  и религия сделали нас  калеками, если не сказать тупицами, с
помощью наших собственных  средств  и нашей собственной  эволюционной тайны:
одни, отсылая  нас за  ней на небо, другие — к утилитарной механике. Мы
не ученые,  мы  калеки.  И  разве  мы только "люди"?  У  нас  есть телефоны,
телеграммы,  самолеты, и я не знаю, что  еще:  все возможные способы,  чтобы
сгинуть в тюрьме, тщательно  расфасованными и запертыми на засов — все,
что нужно для того, чтобы избавить нас от поисков ключа.
     А  потом  еще медицина,  предоставляющая  нам  все  средства, с помощью
которых мы можем успешно умереть.
     Но жизнь. Где она?



2

БУНТ ЗЕМЛИ

     Итак, никто  еще  не  отыскал ключ? А ведь  был Сократ:  "Познай самого
себя".
     Они убили Сократа.
     Был Прометей, который хотел принести людям божественный Огонь.
     Миф?
     Символически, можно было  бы сказать,  что  в  году  399  до  рождества
Христова, в день цикуты Сократа Запад избрал  фатальный путь. С этого дня мы
трагическим  образом  отдалялись  от ключа.  От  этого  островка  Красоты  и
Милости, избравшего  себе  девизом:  "To  kalon epieikes",  "Истинно то, что
прекрасно". Нас  медленно затягивало  в  римское варварство, чей крик до сих
пор отдается эхом на  всех пяти  континентах "panem et  circenses", "хлеба и
зрелищ".  Потом  еще более  медленно,  но более коварно  к нам присасывалась
своими  щупальцами   Церковь,  считавшая  себя  противоположностью  римскому
варварству, но закончившая, тем не менее, несколькими  зловещими кострами  и
заключившая нас в готовое сознание, направляемое Богом, единственным выходом
из  которого  мог  быть  только  материалистический бунт  и падение  в некую
человеческую мерзость.
     Мы не можем  выкарабкаться из этой мерзости вопреки нашим... отупляющим
победам.
     Возможно, мы  получили в избытке  "хлеб", но "зрелища"  телевизионные и
радиофицированные в таком избытке, что, кажется, они множат смерть и насилие
повсюду,  разрывая  даже   нашу  собственную  кожу,  кожу   тела  неведомого
животного,  о  котором мы  думаем,  что составили  опись  всех его законов и
заперли его малейший атом, как могилу в новой научной Церкви. Но это тюрьма,
и  чудеса ее  жестоки.  Это  —  Бастилия,  более  удушливая, чем тюрьма
Капетингов  или   подземелья  Инквизиции.  Наши  убийства  и  насилия,  наши
наркотики  и вирусы —  не это  ли крик Земли,  ее последний бунт против
нас,  не нашедших своей  цели,  каким  был и материалистический  бунт против
экклезиастической тюрьмы, но еще более  радикальный и разящий до самого  дна
наших клеток.
     После  средних  веков  церкви  и  науки, не  настанут  ли  средние века
скотства,  просто-напросто?  Не надо обманывать себя, мы не подошли к  концу
"цивилизации", как  когда-то  к  концу Римской Империи. Мы подошли  к  концу
Римской Империи, только и всего.
     Но,  Человек, был  ли  он когда-либо? Может быть,  его еще и не было? У
него  нет ключа от  его собственной физической эволюционной  тайны,  который
навсегда избавит его от его богов  и его дьяволов, освободит из  собственной
смертной  тюрьмы.  Эволюция не может остановиться  до  тех  пор, пока она не
откроет свою собственную эволюционную тайну. Она — в самом  зародыше, в
самих наших клетках, которые,  может  быть, сдел