него серьезное позитивное влияние.
Собственно,  это  началось  с  рождения  Уилбура,  когда  один  из сараев  с
инструментами  был неожиданно приведен в порядок  и снабжен  солидным  новым
замком.  Теперь же,  занимаясь  восстановлением заброшенного  верхнего этажа
дома,  он показал себя не менее старательным мастером. Мания его проявилась,
пожалуй,  только   в   тщательном   заколачивании   досками   всех  окон   в
восстановленной  части  дома --  хотя  многие  заявляли, что  само  по  себе
восстановление  уже  является  признаком  безумия.  Менее  неожиданным  было
затеянное  им  оборудование  еще одной  комнаты внизу  для своего  внука  --
комнаты, которую некоторые видели, хотя на обшитый досками второй этаж никто
не  смог заглянуть. Комнату  для  внука он  снабдил  крепкими  стеллажами до
самого потолка;  на них он постепенно начал размещать в строгом  порядке все
подпорченные  древние книги и их части, которые раньше в беспорядке валялись
по углам.
     "Я  в свое время попользовался  ими,  --  говорил  он, пытаясь  склеить
разорванные листы с помощью, клея; приготовленного на ржавой кухонной плите,
-- но  мальчику  они пригодятся  еще больше. Он  сможет использовать  их  по
своему усмотрению, поскольку в них есть все необходимые для него знания".
     Когда  Уилбуру исполнилось год и семь месяцев, его размеры и достижения
стали почти пугающими. Он вырос с четырехлетнего ребенка, говорил свободно и
очень умно.  Он бегал  по полям  и  холмам,  сопровождая  мать  во  всех  ее
прогулках. Дома же он сосредоточенно и прилежно изучал причудливые рисунки и
карты  в книгах  своего дедушки,  а  Старик  Уотли обучал и  экзаменовал его
долгими тихими  часами. К тому времени работа  по восстановлению  дома  была
завершена,  и  те, кто видел  его снаружи, удивлялись, почему одно  из  окон
верхнего  этажа было  превращено в прочную,  обшитую досками дверь. Окно это
располагалось на задней части фасада, близко подходящего к холму; и никто не
смог бы ответить, для чего к нему с земли  была подведена крепкая деревянная
лестница. После завершения работ по дому многие обратили внимание не то, что
старый сарай для инструментов, тщательно запертый и с заколоченными окнами с
момента появления Уилбура на свет,  вновь оказался заброшенным. Дверь теперь
была  небрежно распахнута, и  когда Эрл  Сойер однажды заглянул внутрь после
продажи скота Старику Уотли, он был поражен странным запахом этого помещения
-- такой вони, уверял  он, ему никогда еще не приходилось ощущать, разве что
возле индейских каменных колец  на  вершинах  холмов, и вряд  ли можно  было
представить себе какое-нибудь другое место, где бы так воняло.
     Последующие  месяцы  не  были  отмечены  заметными событиями,  если  не
считать медленного,  но  неуклонного усиления  шумов,  которые  доносились с
возвышенностей. Накануне мая 1915  года произошли подземные  толчки, которые
ощутили даже  жители  Олсбери, а во время  Хеллоуина из-под земли  донеслись
раскаты, странным образом  совпавшие со вспышками пламени -- "проделки ихних
Уотлиевых ведьм" --  на вершине Сторожевого Холма, Уилбур между  тем рос так
же быстро, и к четырем годам выглядел на  все десять. Теперь он бегло  читал
сам, однако говорил  меньше, чем раньше. Определенная молчаливость стала его
характерной чертой, и именно  тогда окружающие впервые стали отмечать первые
проблески  дьявольщины  на его козлином  лице.  Время от времени он бормотал
какие-то слова на неизвестном  языке, напевал странные мелодии в причудливом
ритме, от  которых  слушателя  охватывало  леденящее  чувство  необъяснимого
ужаса, Ненависть к нему деревенских собак стала широко известной и он, чтобы
спокойно  расхаживать по деревне и ее  окрестностям,  был вынужден носить  с
собой пистолет. Осуществлявшееся им  в  силу необходимости  применение этого
оружия  не  способствовало  его популярности  среди владельцев  четвероногих
стражей.
     Те немногие посетители, что бывали в их доме, часто заставали Лавинию в
одиночестве  на  первом  этаже,  в  то  время  как  с  заколоченною  второго
доносились странные выкрики и топот ног. Она сама  никогда не  рассказывала,
чем  ее  отец  и  мальчик  занимались  там,  и  как-то  раз  она  смертельно
побледнела,  увидев,  что  смешливый  торговец  рыбой,  заглянувший  в  дом,
попытался открыть дверь, ведущую на  второй этаж. Торговец позднее рассказал
посетителям  лавки в Данвиче, что ему послышался оттуда конский  топот.  Его
слушатели задумались, сразу  припомнив  необычную дверь  и  сходни,  а также
скотину,  которая  так стремительно  исчезала  куда-то. После  этого  многие
передернулись от страха, вспомнив истории о молодых годах Старика Уотли и  о
странных существах,  вызывавшихся  из-под земли, когда  выхолощенного  бычка
приносили в жертву языческим бога.  К тому же было замечено, что деревенские
собаки стали  ненавидеть всю  '  усадьбу Уотли так  же яростно,  как до того
ненавидели и боялись юною Уилбура.
     В  1917  году  пришла война  и сквайр Сойер  как  председатель  местной
призывной  комиссии  предпринял  достаточно усилий  по набору молодых мужчин
Данвича,  пригодных  для  посылки  в  лагеря  военной  подготовки.   Власти,
озабоченные  признаками   присущего   всему   региону  вырождения,   послали
нескольких офицеров  и медицинских специалистов для выяснения этого вопроса;
читатели газет Новой Англии, видимо, вспомнят  опубликованные результаты тех
исследований.  Публикации привлекли внимание  репортеров  к  семье Уотли,  в
результате  чего "Бостон Глоуб" и "Эркхам Эдвертайзер" напечатали  красочные
статьи о необыкновенно быстром развитии Уилбура, черной магии Старика Уотли,
стеллажах  со  старинными   книгами,   заколоченном  досками   втором  этаже
фермерского  дома,  о   таинственности  всей  этой  местности  и  о  звуках,
доносящихся с холмов. Уилбуру  было в то  время  четыре с половиной  года, а
выглядел он на пятнадцать, Ею верхнюю губу  и щеки покрывал темно-коричневый
пушок, а голос начинал ломаться. Эрл Сойер проводил  репортеров и фотографов
к  дому Уотли и  обратил  их внимание  на  странный запах,  который  теперь,
казалось, сочился с  закрытого верхнего  этажа. Это был,  как  он им сказал,
точно  такой  же   запах,  как  и  тот,  что  он   почувствовал  в  сарае  с
инструментами,  заброшенном после того, как дом был отремонтирован; так  же,
как  и  запах, который он  иногда чувствовал, находясь у каменного кольца на
вершине. Жители Данвича,  когда статьи  появились в газетах,  их прочитали и
посмеялись над  очевидными  ошибками авторов.  Кроме того, они  недоумевали,
почему журналисты  придавали  такое значение тому, что  Старик Уотли  всегда
платил за приобретаемый  скот старинными золотыми монетами. Уотли же приняли
визитеров  с  плохо  скрываемым  раздражением,  причем,  не  ища  дальнейшей
популярности, упорно отказывались давать интервью.

        IV

     В  последовавшем десятилетии летопись семьи Уотли вполне вписывалась  в
жизнь этой нездоровой общины привыкшей к странностям и ожесточавшейся только
во время  их оргий в  канун мая и на  празднике  Хеллоуин. Дважды в год  они
разжигали  костры на  вершине Сторожевого Холма,  и  в это время  грохот гор
многократно усиливался; в остальные периоды они занимались  своими странными
и зловещими делами в одиноком фермерском доме.  Со временем посетители стали
слышать  звуки  из закрытою  второго  этажа  даже в те  моменты,  когда  все
семейство  Уотли  находилось  внизу,  и  задавались  вопросом  --  быстро  и
безболезненно  или,  наоборот,  долю и мучительно приносятся в жертву корова
или бычок. Ходили  разговоры о возможной жалобе в  Обществе Защиты Животных,
но из этих разговоров ничего  не вышло, ибо жители Данвича никогда не хотели
привлекать к себе внимание внешнего мира.
     Примерно в 1923  году, когда  Уилбуру было  десять  лет,  а его  разум,
голос, рост, фигура, бородатое лицо были такими же, как у зрелого мужчины, в
старом  доме началась  вторая  великая  эпопея  плотницких  работ.  Все  они
происходили на  этот  раз внутри  закрытой  верхней  части дома, и по частям
разобранных бревен люди заключили, что молодой человек и его дед сломали все
перегородки  и  даже  разобрали пол чердака, в результате чего  образовалось
обширное пространство между первым  этажом  и остроконечной крышей. Они даже
разломали  большой старый дымоход,  и приделали  к  ржавой  плите  непрочную
жестяную дымовую трубу.
     После  этих  событий,  весной,  Старик  Уотли обратил внимание  на  все
растущее число козодоев,  которые  прилетали  из  Холодной  Весенней Долины,
чтобы посвистать под его окном по ночам. Он склонен  был  рассматривать  это
обстоятельство как важный знак, и говорил завсегдатаям Осборна, что, видимо,
пришло его время,
     "Они  свистят почти  в унисон  с моим дыханием, -- сказал он, -- думаю,
что  они готовы  поймать мою душу.  Они знают,  что конец уже близок,  и  не
хотели бы  его пропустить.  Вы, ребята, узнаете,  после того,  как  я  умру,
поймали они меня или нет.  Если  поймают, то будут петь и смеяться до самого
вечера. Если же  нет, то  будут вести себя  тихо.  Я думаю, что между ними и
душами, на которых они охотятся, порой происходят жестокие драки".
     Во  время  Праздника  Урожая, ночью,  Уилбур  Уотли,  проскакав  сквозь
темноту на  последней  оставшейся  у  него  лошади  до  Осборна,  позвонил в
Эйлсбери и срочно вызвал доктора Хогтона. Доктор нашем Старика Уотли в очень
тяжелом состоянии: работа сердца и затрудненное дыхание указывали на то, что
конец  близок.  Бесформенная  белесая дочь и бородатый внук стояли  рядом  с
кроватью,  в  то  время  как  из  пространства  над их  головами  доносились
беспокойные  звуки,  похожие на  ритмичный  шум  набегающих на  берег  волн.
Доктора, однако, более  всего  тревожило щебетание  ночных  птиц  за окнами:
казалось, что  целый  легион козодоев выкрикивал свои нескончаемые послания,
дьявольски совпадающие  с тяжелым неровным дыханием умирающего человека. Все
это  было так  же  жутко и неестественно,  как и  все в этой местности, куда
доктор Хогтон поехал неохотно, только отозвавшись на срочный вызов.
     Около  часа ночи Старик Уотли  пришел в  сознание, прервал свое хриплое
дыхание и сказал, обращаясь к внуку:  "Больше  пространства,  Вилли,  больше
пространства  и, поскорее.  Ты  растешь, а оно растет быстрее. Скоро оно уже
сможет тебе служить, мальчик. Открой ворота для Йог-Сотхотха при помощи того
долгого песнопения,  которое ты найдешь на странице  751 полного  издания, а
затем подожги тюрьму при помощи спичек. Огонь с земли не сможет зажечь ее".
     Он был явно не в своем уме. После паузы, во время которой стая козодоев
за  окном приспосабливала  свои  крики  к  изменившемуся  дыханию старика, а
издалека  слышались  пока слабо различимые  шумы с  холмов, он  добавил  еще
несколько фраз: "Корми его регулярно,  Вилли, и следи за количеством,  но не
позволяй расти  слишком быстро,  а  то места не  хватит и оно  может сломать
помещение   или   выберется   наружу  прежде,  чем   ты   откроешься   перед
Йог-Сотхотхом, а тогда всему конец, все пойдет прахом. Только те, что по  ту
сторону, могут заставить его плодиться и действовать...  Только они, старые,
как захотят вернуться..."
     Но  тут  речь  его  вновь сменилась  лихорадочными глотками воздуха,  и
Лавиния закричала, услышав, как козодои сменили свою песню. Так продолжалось
больше часа, когда наконец  раздался финальный горловой хрип.  Доктор Хогтон
опустил сморщенные веки на остекленевшие серые глаза, и тут шум и крики птиц
неожиданно  прекратились.  Наступила тишина. Лавиния  всхлипнула,  а  Уилбур
хмыкнул, услышав отдаленные раскаты грома с холмов.
     "Им не удалось заполучить его" --  пробурчал он густым низким  голосом.
Уилбур к тому времени стал ученым весьма обширной эрудиции в своей области и
был известен  своей  перепиской  со  многими  библиотеками  в  самых  разных
городах, где хранились редкие и запрещенные древние книги. В Данвиче его все
больше и больше ненавидели и боялись из-за  странных  исчезновений некоторых
молодых  людей, после которых подозрение  как-то  само собой  падало  на его
дверь;  однако, он всегда был  в состоянии  приостановить расследование  при
помощи страха или используя все те же запасы старинного золота, которые, как
и при жизни его деда,  шли на регулярную  и все возраставшую  закупку скота.
Теперь он уже был во всех отношениях зрелым человеком, и рост его, достигший
среднего  для  взрослого  мужчины  уровня,  начал постепенно переходить этот
предел. В  1925  году,  когда  один  из его корреспондентов  из Университета
Мискатоника заглянул к нему, а  затем  бледный и озадаченный удалился, в нем
было шесть и три четверти фута.
     Все эти  годы  Уилбур с растущим презрением  относился  к своей матери,
альбиноске,  полукалеке, и в  конце  концов  запретил ей сопровождать его  в
восхождении  на вершины в  канун  мая и на праздник  Хеллоуин, а в 1926 году
несчастное создание как-то пожаловалось Мэми  Бишоп, что боится своего сына:
"К  сожалению, я  не могу  сказать тебе,  Мэми, всего, что  знаю  о  нем, --
говорила  Лавиния, -- а теперь уж и  сама не знаю всего.  Уповаю на Господа,
потому что не знаю, ни чего хочет мой сын, ни чем он занимается".
     В тот  раз,  во время праздника Хеллоуин, грохот с  вершин  был сильнее
обычного,  однако  внимание людей привлек скорее  ритмичный  крик  множества
козодоев, которые  собрались, по-видимому, у неосвещенного дома Уотли. После
полуночи  вопли  их  достигли  дьявольского  апофеоза,  наполнив  собой  все
окрестности, и  только к рассвету они наконец угомонились. Затем они снялись
и улетели на юг, где  пробыли на месяц дольше, чем обычно. Никто  из местных
жителей не умер в эту ночь но бедная Лавиния Уотли, искалеченная альбиноска,
больше не появлялась.
     Летом  1927  Уилбур отремонтировал два сарая  на хозяйственном  дворе и
принялся  перетаскивать туда свои книги и прочие пожитки. Вскоре после этого
Эрл  Сойер  сообщил любопытным  у Осборна, что в доме  Уотли  вновь начались
плотницкие работы. Уилбур закрыл  окна  и двери  нижнего  этажа,  и, похоже,
разбирает  все  перекрытия,  как  они с дедом  сделали четыре года назад  на
втором этаже. Теперь он живет в одном  из сараев  и,  по мнению Сойера, стал
робким и озабоченным. Люди предполагали, что ему кое-что известно по  поводу
исчезновения  матери,  и  теперь  уже  очень  немногие  решались  появляться
поблизости от его  дома. Рост Уилбура, кстати, достиг уже семи футов  и,  по
всем признакам, прекращаться не собирался.

        V

     В следующую  зиму произошла  еще одно странное  событытие, а  именно --
первое  путешествие  Уилбура за пределы  Данвича.  Переписка  с  библиотекой
Уайденер в  Гарварде, Национальной Библиотекой в Париже,  Британским Музеем,
Университетом Буэнос-Айреса и библиотекой Университета Мискатоник в Эркхаме,
видимо, уже  не могла  обеспечить его всеми книгами, которые были ему нужны;
поэтому в конце концов он отправился за книгами лично,  в поношенной одежде,
неопрятный,  заросший  бородой,  со  странным выговором;  отправился,  чтобы
свериться с оригиналом в Мискатонике, ближайшем к нему источнике необходимой
литературы. Купив  дешевый чемодан  в  лавке  Осборна, он,  к  тому  времени
достигший  почти  восьми  футов  роста,  похожий  на  черную,  звероподобную
горгулью, прибыл  в Эркхам. Появился  он там, чтобы получить хранившийся в -
библиотеке колледжа под замком ужасный том -- "Некрономикон" безумного араба
Абдула  Альхазреда  в   латинском  переводе  Олауса   Вормиуса,  изданный  в
семнадцатом столетии в Испании. Он никогда не  был  в  этом городе,  но  без
труда  нашел  университетский  двор,  куда  проследовал,  миновав  огромного
сторожевого  пса  с белыми  клыками; тот невероятно громко  лаял на Уилбура,
яростно пытаясь сорваться с крепкой цепи.
     Уилбур захватил с собой бесценный,  но  неважно сохранившийся экземпляр
английской  версии интересующей  его книги, выполненный доктором Ди, который
он получил от  деда. Когда  ему  дали возможность ознакомиться  с  латинским
экземпляром,  он  сразу  же  стал  сравнивать  два   текста  с  целью  найти
определенный  фрагмент,   который  должен  был  быть  на  751  странице  его
собственной поврежденной книги.  Это он вынужден был  объяснить библиотекарю
--  тому  же  эрудиту  Генри   Эрмитэйджу  (члену-  корреспонденту  Академии
Мискатоника,   доктору   философии  Принстона,   доктору   Литературы  Джона
Хопкинса),  который  как-то  раз был  у них  на ферме  и теперь забросал его
вопросами. Уилбур  признался, что ищет  магическую формулу  или  заклинание,
включающую  устрашающее  имя  "Йог-Сотхотх",  причем  он  озадачен  наличием
расхождений, повторов и неясностей, которые мешают ее точно определить. Пока
он переписывал заклинание, которое смог наконец обнаружить, доктор Эрмитэйдж
невольно  заглянул  ему  через  плечо  на  открытую  книгу:  левая  страница
содержала чудовищные угрозы разуму и  спокойствию нашего  мира: "Не  следует
думать,   (гласил  текст,  который  Эрмитэйдж  быстро  переводил  в  уме  на
английский) что человек является древнейшим или последним властителем Земли,
или что известная нам  форма жизни существует в одиночку.  Старейшины  были,
Старейшины есть и  Старейшины  будут. Они ходят  среди  нас,  первобытные  и
безмолвные, не  имеющие  измерений  и  невидимые. Йог-Сотхотх знает  ворота.
Иог-Сотхотх  и есть  ворота. Йог-Сотхотх  это  и страж ворот и ключ  к  ним.
Прошлое, настоящее и будущее слились воедино в нем. Он знает, где Старейшины
совершили прорыв в прошлом, и где Они сделают это  вновь. Он знает, где  Они
ступали по Земле, и где Они все еще ступают, и почему никто не может увидеть
Их там. Люди могут иногда догадаться об Их близости по Их  запахам, но об Их
внешности никто из людей не  может знать, они могут догадываться о ней лишь,
если увидят  внешность  тех, кого  Они оставили среди  людей  а  таких  есть
множество  видов --  от  таких,  что полностью повторяют образ человека,  до
таких, у которых облик не имеет ни  формы, ни материальной субстанции  -- то
есть,  таких,  как Они  сами. Они  расхаживают,  оставаясь  незамеченными  в
пустынных местностях, где поизносятся Слова и исполняются Обряды во время их
Сезонов. Ветер невнятно произносит Их речи, земля высказывает  Их мысли, Они
сгибают леса  и сокрушают  города,  но ни лес, ни  город  не видит руку,  их
разрушающую, Кадат в  холодной пустыне знал их, а какой человек знает Кадат?
Ледовые  пустыни Юга  и затонувшие острова  Океана хранят камни,  на которых
запечатлен их  знак,  но  кто видел  замерзшие города или затонувшие  башни,
давно  увитые  морскими  водорослями  или  рачками?  Великий  Цтулху  --  Их
двоюродный брат, но даже он может видеть Их только смутно. Йа! Шаб-Ниггурат!
Лишь по  зловонию  Их узнаешь ты  их. Руки  Их у тебя на горле, но  ты Их не
видишь, и обиталище Их как раз там, где порог, что ты охраняешь. Йог-Сотхотх
-- вот ключ к тем воротам, где встречаются сферы. Человек правит теперь там,
где  раньше  правили Они;  скоро Они  будут править там,  где теперь  правит
человек. После лета наступает  зима, после зимы  --  вновь  придет лето. Они
ждут, могучие и терпеливые, когда придет их пора царствовать".
     Доктор  Эрмитэйдж, сопоставляя  только что прочитанное  с тем, что  ему
было  известно о Данвиче и его задумчивых  обитателях, о Уилбуре Уотли и его
смутной и  устрашающей ауре,  его подозрительном появлении на свет, туманной
вероятности убийства  собственной  матери,  ощутил  волну страха,  столь  же
реального, как дуновение липкого холода из могилы. Этот согнувшийся, похожий
на  козла гигант, сидевший перед ним, выглядел  как порождение иной  планеты
или иного измерения; как  нечто, лишь частично  принадлежащее человечеству и
связанное с черными безднами  сущности  и  существования,  протянувшиеся