едомленности с одной  стороны  и  болью  с  другой.  Боль  была  здесь,
достаточно близко, чтобы дотронуться, и такой же неприятной,  как  всегда,
но было такое чувство, как будто он смотрит на нее  через  окно.  Или  как
будто он смотрит вниз, в темные глубины океана...
     Кип смутно осознал, что начало действовать успокоительное, которое он
принял. Затем он поплыл по течению, поворачиваясь медленно в пространстве,
в то время как его очертания таяли и расплывались, и темнота  вливалась  в
него, пока они не стали единым целым.
     Он медленно начал пробуждаться, в его  мозгу  застрял  фрагмент  сна.
Какое-то мгновение он думал, что все еще спит и что  раздававшиеся  голоса
были частью его сна, так как они  разговаривали  о  блондинке.  Но  яркая,
жаркая картина исчезла, растворилась, а голоса остались.
     - ...(сдавленный смех) парень, что за пара... как бы вам  понравилось
(смех)...
     Кип запутался в постельном белье, и был весь липкий от  пота.  Воздух
был холодным и свежим.  Окна  казались  продолговатыми  серыми  нишами  на
черном фоне. Должно быть, скоро наступит утро.
     Они подсматривали мой сон, подумал  он,  и  внезапно  ему  стало  так
тошно, что он больше  не  мог  переносить  звуки  их  голосов.  Он  вызвал
конкурирующий шум у себя в голове: песни, всплывшие воспоминания о  маршах
Суза, толпы на футболе, кегельбаны  и  тому  подобное.  Постепенно  голоса
стихли, но он цеплялся за  воспоминания,  более  связные  и  более  яркие,
ожившие теперь: после полудня  в  субботу,  воздух  бодрящий  и  холодный,
дешевые места для зрителей, масса лиц... футбольный  мяч  медленно  падает
вниз, голубое небо над стойкой ворот... Эвелин  Несбит,  сидящая  напротив
него в Грог Шоп... Мери Клайд, маленькая брюнетка, с которой он встречался
в Сноквальми... и Анжелика. Анжелика. Анжелика...
     Кип стоял босой возле кровати,  его  пальцы  сжимали  выключатель  от
лампочки, висящей над кроватью. Он моргал от внезапного теплого света.
     Как насчет этого?
     Он обнаружил, что думает об Анжелике, спящей в соседней комнате. Не о
той Анжелике, которая имеет в виду именно "нет", когда  говорит  "нет",  и
никогда не будет стесняться, произнося "да", если она имеет в виду  именно
это; и не  об  Анжелике,  страстно  увлеченной  политикой,  но  просто  об
Анжелике, мягкой и теплой, спящей в темноте.
     Это было неправильно. Не потому, что так говорится в каждой книге, но
потому что таких отношений никогда не было между ним и  Анжеликой,  и,  по
всей видимости, теперь уже не будет.
     И даже теперь, осознал Кип с ужасом и стыдом, его это не заботило.
     Он не беспокоился, что она будет бороться. Его не волновало, будет ли
она кричать.
     Внутри него установилась тишина ожидания, и от этого  почему-то  было
еще хуже. Было бы легче, если бы они разговаривали  с  ним,  убеждая  его,
исподволь внушая свои пакости; тогда бы ему помогла злость на них.
     Кип оцепенело нагнулся, нашел свою одежду и начал одеваться.
     В дальнем конце гостиной горела одна лампа. Кто-то стоял  на  коленях
перед ней. Острый клин света падал на рыжие волосы: Нэнси.  Кип  попытался
тихо пройти мимо нее, но она обернулась, прежде чем он дошел до двери.
     - Кип? - Она неуклюже поднялась и подошла  к  нему.  Платье  свободно
болталось на ней, неподпоясанное и незастегнутое. Она увидела его  лицо  и
остановилась. - В чем дело, Кип?
     - Ни в чем.
     Он открыл дверь. Голоса стали слышны вновь.  Это  было  невыносимо  -
он-то даже не обратил внимания, что под платьем у Нэнси  ничего  не  было,
зато они заметили... Он хлопнул дверью в ответ  на  ее  вопрос:  "Куда  ты
идешь?" и сбежал по лестнице.
     Слабый  розово-жемчужный  свет  начинал  пробиваться  над  верхушками
зданий на востоке. Под светлеющим небом лежал город, холодный и серый. Кип
задержался на минутку,  засмотревшись  на  оборванного  человека,  спящего
возле дверей. Интересно, кто-нибудь внутри  него  тоже  подсматривает  его
сны?
     За ним по тротуару застучали каблучки. Он обернулся. Это была  Нэнси.
Она задержалась, чтобы надеть туфли и пальто, и  она  что-то  держала  под
мышкой.
     Нэнси остановилась в нескольких футах от него и стало ясно,  что  она
несла. Это был плащ Кипа, свернутый в узел.
     -  Я  подумала,  что  тебе  понадобится  вот  это,  -   сказала   она
нерешительно.
     - Спасибо.
     Она стояла, ожидая, и он  понял,  что  она  не  собирается  поднимать
скандал или идти за ним, если он попросит ее не делать этого.
     - Ты действительно хочешь мне помочь? - спросил он.
     Она серьезно кивнула.
     - Я пытаюсь это делать.
     - Хорошо. Пошли.
     Она шла рядом с ним быстрыми, мелкими шагами.
     - Куда мы идем?
     - Мы ищем ящик, - объяснил он и продолжал  идти,  размахивая  руками,
сжатыми в кулаки, а кровь ритмично пульсировала у него в висках, и в  этом
ритме ему чудилось: "Анжелика... желика... желика..."
     Им долго пришлось бродить боковыми аллеями, пока Кип  нашел  то,  что
хотел; тяжелый упаковочный ящик в неполных пять футов высотой и  около  20
дюймов шириной. Он забрался в него, чтобы убедиться, что он в принципе это
может сделать, и Нэнси наблюдала за  ним  округлившимися  глазами,  но  не
задала ни единого вопроса.
     Когда он поставил ящик на середину ковра в гостиной и выпрямился,  он
только теперь обратил внимание на то, что его рюкзак открыт  и  все  вещи,
которые находились в нем, разбросаны в беспорядке по  полу,  кроме  одной.
Поднос для воскурений, который он вчера приобрел в аптеке, лежал на  конце
стола под лампой. Это был дешевый кусок  штампованного,  покрытого  черной
эмалью олова, скорее всего сделанный в Бруклине,  а  на  его  ободке  была
прикреплена покрытая золотистой краской статуэтка коровы.
     Позолоченная корова.
     Или золотой теленок.
     Он повернулся и посмотрел на Нэнси.
     - Ты же не...
     - Я молилась всем, кому могла, - сказала она.
     В этих застывших глазах была боль, такая глубокая  и  такая  большая,
что ему стало больно смотреть в них, но он не мог отвести взгляд.
     Он положил руки ей на плечи.
     - Нэнси...
     - Но никто не ответил мне. Или я не расслышала?
     Он отпустил ее.
     - Нет, - сказал он, - я полагаю, они не ответили.
     В комнату вошла Анжелика,  свежая  и  порозовевшая,  застегивая  пояс
платья. Ее  выражение  слабого  удивления  превратилось  во  что-то  более
острое, когда она увидела ящик.
     - Кип, а это для чего?
     - Обычная вещь, - пояснил он. - Я больше  не  могу  ждать,  Анжел,  -
вчера вечером я думал, что смогу, но теперь все гораздо хуже.  Я  даже  не
могу тебе описать, насколько  все  плохо.  Это  должно  произойти  сейчас.
Прости.
     - Ты... -  начала  она  и  прикусила  нижнюю  губу.  -  Хорошо,  если
положение дел таково, то конечно, Кип. - Она опять посмотрела на ящик. - А
что ты собираешься делать с этим?
     - Просто забраться в него и находиться там, - произнес он напряженно,
- пока эта банда духов не уберется. Или пока я не умру.
     - Но ты же не знаешь, сработает ли это...
     - Сработает. - Он изогнулся и втиснулся зигзагообразно в  упаковочный
ящик. Ящик был достаточно велик, и  Кип  помещался  в  нем,  если  нагибал
голову и сгибал колени; он не мог присесть в нем и не мог  стоять.  -  Это
как раз то, о чем я забыл, наверное, просто не  хотел  помнить.  Некоторые
вещи никто не любит, за исключением мазохистов, а я  не  отношусь  к  ним.
Старая формула. Бичевание. Дыба, тиски для больших пальцев, пытка водой. -
Он постарался улыбнуться. - Это то  же  самое,  только  более  современный
подход. Дешевле, а по эффективности то же самое.
     Он добавил:
     - Эта операция продлится определенное время, так что если тебе  нужно
уйти...
     Она заколебалась, глядя на него здраво и озадаченно.
     - Кип, я себя чувствую гадко от того,  что  я  должна  уйти...  Но  я
вернусь, - сказала она, поворачиваясь, -  и  постараюсь  это  сделать  как
можно скорее.
     Она оделась  и  вышла  в  течении  пяти  минут,  а  затем  в  комнате
установилась полная тишина. Нэнси села на кушетку, поставив ноги вместе, а
руки положив на  колени,  и  наблюдала  за  ним,  ничего  не  говоря.  Кип
скрючился в ящике.
     После первой же минуты нахождения в ящике его колени и  задняя  часть
шеи начали ныть. Его голова была зажата в угол  между  верхней  и  боковой
частью ящика; он мог ее немного опустить, но не мог  поднять;  его  колени
были опущены настолько, насколько это можно было  сделать  в  таком  узком
пространстве.
     Позже  боль  перекочевала  в  плечи  и  грудь.   Складывалось   такое
впечатление, будто ему на грудь положили тяжелую металлическую  плиту;  он
мог ощущать ее вес при каждом вздохе.
     Следующими были лодыжки. Он мог немного перемещать  ноги,  но  каждое
изменение позиции давало облегчение  только  на  несколько  секунд;  затем
резкая боль сводила каждую лодыжку еще сильнее, чем до этого.
     Затем начались судороги: в икрах, в бедрах, в груди, в паху.
     Он дышал с затруднением, короткими, резкими вздохами.  В  его  сжатой
груди сердце неритмично трепетало, как пойманная птица, а кровь стучала  в
висках так, как будто вот-вот вырвется наружу. Тяжесть в голове  и  плечах
была прямо Атлантова, как будто он держал на себе весь мир.
     Внутри него какой-то голос  все  время  нашептывал:  "Достаточно,  ты
попробовал, ты сделал все, что  мог.  Оставь  это,  ты  не  можешь  ничего
поделать с этим, хватит. Никто не может делать с собой  такое."  Его  тело
выгибалось, рвалось наружу. Было  бы  так  легко...  "Конечно,  легко",  -
нашептывал голос, - "только попробуй..."
     Но глубоко внутри себя он нашел нечто, на что он смог  опереться.  Он
немного повернулся, что означало, что он остается в  ящике,  вместо  того,
чтобы выйти из него. Пытка продолжалась.
     После длительного периода мучений к нему подошла Нэнси и обтерла  его
лоб холодной, влажной тряпочкой. Он покосился на нее.
     - Все в порядке? - спросила она.
     - Конечно, - слабо ответил он. - Нэнси...
     - Что, Кип?
     - Зажги сигарету.
     Она отошла, затем подошла с сигаретой.  Он  заметил,  как  дрожат  ее
пальцы, когда она подносила  спичку  к  сигарете.  Она  держала  зажженную
сигарету, и это было то, чего ему в данный момент хотелось больше всего на
свете.
     - Я передумал, - сказал он. - Ты выкуришь ее.
     Через какое-то мгновение она хотела отойти от него, но он попросил:
     - Останься здесь. Выкури ее здесь.
     Он наблюдал,  как  светится  кончик  сигареты,  как  клубится  дымок,
голубой возле горящего конца сигареты и туманно-серый, когда она  выдыхала
его. Он вдыхал  сигаретный  дым  и  его  подвергаемое  пыткам  тело  стало
корчиться от мук голода. Нэнси докурила сигарету почти до конца, и  только
тогда он позволил ей наконец отойти.
     Новая мысль пришла ему в голову сквозь боль и жажду, и он  дал  Нэнси
новые указания.
     - Принеси бутылку ржаного виски. Нет,  пять  бутылок.  И  две  кварты
пива. Действуй.
     Ее юбка зашелестела, когда она уходила. Кип пробормотал:
     - Попробуем  алкогольное  отравление.  Выдержу  все.  Останусь  здесь
навсегда, напившись.
     Ее долго не было.
     Нэнси влетела  торопливо,  хлопнув  дверью,  и  со  звоном  поставила
бумажный пакет на ковер, тяжело дыша. Она посмотрела на  него,  ничего  не
говоря.
     - Открой пакет, - скомандовал он.
     Она вынула бутылки и поставила их в ряд. Она опять  опустила  руку  в
пакет и достала открывашку для бутылок.
     - Нет, - сказал Кип и остановился, чтобы перевести дыхание. -  Разбей
их.
     Минуту она смотрела на него, а затем взяла по бутылке в каждую  руку.
Вытянув руки, чтобы держать бутылки подальше от юбки, она ударила их  друг
о друга. В пятой она  отбила  дно;  виски  брызнуло  ей  на  лодыжки.  Она
отбросила то, что осталось от бутылки, взяла пиво и  ударила  бутылку  еще
сильней. Полетело стекло; Кип слышал, как кусочек стекла  застучал  внутри
ящика и увидел каплю крови с внутренней  стороны  лодыжки  Нэнси.  Она  не
заметила ее. Она смотрела на бутылку, которая еще  осталась  целой,  взяла
открыватель и вскрыла пробку, затем перевернула бутылку и держала ее  так,
пока пиво не вылилось на ковер.
     Кип невольно закрыл глаза. Когда он заставил себя открыть  их  вновь,
пенистая масса уже впиталась в ковер. Пахло как на винокуренном заводе или
пивоварне;  везде  валялись  неровные  осколки  стекла  и  мокрые   клочки
бумажного пакета. На ковре было сплошное месиво, и даже более того  -  это
была чистая  инстинктивная  квинтэссенция  трагедии.  Отобранные  конфеты,
утопленный котенок...
     Мусор, мусор...
     Горячие слезы брызнули у него из глаз. Затем  он  почувствовал  спазм
ярости; затем ничего, кроме медленных волн ощущений,  которые  раскачивали
его онемелое тело.
     Кто-то тряс его за плечо.
     - Кип, Кип!
     Он заморгал и прищурился.
     - Что?
     - Ты заснул.
     - Это хорошо. - Он был в состоянии, как будто ему  что-то  снилось  -
нечто томно-приятное, которое уплывало из него теперь, как мыльные пузыри.
Опасность. Эта ожидающая тишина внутри него... Он потер ладонями  лицо.  -
Нэнси, дай таблетку. Маленькую, беленькую.
     - Подожди минутку. - Она вернулась с таблетками,  с  двумя,  стаканом
воды и соломинкой, которая  Бог  весть  откуда  взялась  -  наверное,  она
принесла ее вместе с пивом.
     Свет на улице постепенно становился  все  ярче.  Сколько  времени  он
пробыл в ящике - два часа?  Три?  Когда-то  люди  переносили  такие  пытки
днями, без перерывов. Если они могли вынести эти пытки, то и он сможет.
     "Я останусь здесь навсегда, - сказал он  им.  -  "Если  вы  уйдете  и
вернетесь, я опять залезу в ящик. Пока вы будете оставаться  во  мне,  то,
пока я буду жив, я буду подвергать себя этим мукам".
     Возникло ощущение давления внутри него...  и  еще  чего-то,  какое-то
движение поблизости. Это тревожило; он напрягался, чтобы ощутить,  понять,
что это такое, но не мог.
     Давление росло.
     - Хорошо, молокосос, - сказал один из голосов.
     Что-то  взорвалось,  затем   Кип   ощутил   резкий,   сильный   порыв
нематериального движения.
     Вторая группа жильцов исчезла.
     И тут же появилась третья.



                                    5

     Когда он так набирался, как теперь, он мог, конечно, все еще  слышать
голоса, но они были очень далекими и он не должен был их слушать. Он видел
маленькие голубые лица,  невнятно  и  гневно  что-то  говорящие  время  от
времени, когда он забывал о них и смотрел в зеркало над баром. Им очень не
нравилось то, что он не  слушал  их,  но  тут  уже  они  ничего  не  могли
поделать. Они хотели, чтобы он  был  пьян,  по  крайней  мере  так  хотело
большинство из них, но  им  не  нравилось,  что  он  при  этом  становится
несговорчивым.
     Забавно, раньше он никогда не любил напиваться. Он мог  это  сделать,
может быть, один или два раза в году, потому что  это  ему  не  нравилось.
Теперь это был образ его жизни, с высоким тонким пением в ушах и  мозгами,
легкими, приятными и яркими, как сумасшедшая звезда.
     И выпивка был бесплатной, потому что никто вообще не замечал, что  он
здесь.
     Кип подавился и выплюнул недожеванный арахис прямо себе на куртку, на
старое пятно от спиртного. Он автоматически стряхнул его, отмечая,  какими
тонкими стали его пальцы. Он сильно похудел за несколько последних дней, и
его вещи смешно висели на нем. И он не беспокоился о том, чтобы побриться,
или помыться, и это было теперь для него нормально.  Это  было  прекрасно,
потому что когда он забывался и смотрел в зеркало над баром, он видел  там
лицо, которое не мог узнать, это было лицо какого-то другого парня с этими
маленькими голубыми монстрами, разместившимися у него на плечах.
     Единственной проблемой было...
     Единственной настоящей проблемой было...
     Единственной проблемой было то, что не с кем было  подраться.  Именно
это. Именно этого голоса хотели  от  него  больше  всего,  а  он  не  мог,
потому... Хорошо, ну что за удовольствие бить кого-то, кто даже не  знает,
что ты находишься здесь, и не может дать отпор?  Это  называется  -  удить
рыбу в бочке. Кип мог безнаказанно  сбить  с  ног  любого.  Этот  огромный
парень в кожаной куртке, сидящий спиной к бару, вертел в руке стакан,  как
наперсток. Кип мог стать прямо  перед  ним,  и  отвесить  ему  оплеуху,  и
опрокинуть содержимое стакана ему на куртку. Но он не будет этого делать.
     - ...ударь его, все равно ударь этого вшивого...
     - Заткнитесь.
     Была и другая проблема, но Кип уже не помнил, что это за проблема. Он
не хотел помнить о том, что он не хотел знать о ней, вот в чем было  дело.
И это срабатывало прекрасно, потому что, когда он был так сильно пьян,  он
не мог помнить, что это такое, что он не хочет помнить о том, о чем он  не
хочет знать. Только время  от  времени  это  волновало  его  и  это  имело
отношение к...
     Никогда не вспоминай о ней.
     Кто это она?
     Это несущественно.
     В любом случае пора выбираться  из  этого  поганого  кабака.  "Разбей
зеркало". Вот это правильно! Он взял бутылку с пластиковым горлышком,  все
еще тяжелую, так как он  глотнул  из  нее  всего  только  четыре  раза,  и
запустил ее в красивую звезду из белого стекла. Среди бутылок пошло как бы
эхо от трескающегося льда: цок-цок-цок... Он  увидел,  что  все  головы  в
комнате как по команде повернулись в ту сторону. И это было то, что  надо.
Он покинул это  место,  довольный  тем,  что  всегда  находится  словно  в
островке чистого пространства посередине толпы, куда бы он ни направлялся.
И мокрая после дождя улица была все такой же темной  в  промежутках  между
холодными фонарями, и такой же убогой и тоскливой, как была она и раньше.
     Пусть себе ломают головы.
     Он шел по улице, заглядывая в бары, но  в  них  во  всех  висели  уже
разбитые зеркала; так он помечал их, чтобы не заходить в  один  и  тот  же
паршивый кабак дважды. Если они вешали новое зеркало, ну что  же,  он  мог
пропустить у них несколько стаканчиков и опять разбить зеркало.  Но  потом
они стали просто снимать разбитые зеркала и не вешать новых, и  ему  стало
не хватать баров.
     Варьете через дорогу было закрыто; это было то самое,  в  котором  он
прошлый раз  бросал  яйца,  а  затем  пришел  на  следующий  вечер  и  лил
зельтерскую воду на девочек и бесчинствовал, потому что  они  должны  были
показывать что-нибудь лучшее, а не это поганое, неряшливое  представление.
Варьете, расположенное выше на квартал, все еще работало, но он  видел  их
представление и оно было ненамного лучше. Мир катится собакам  под  хвост.
Варьете с тремя  дряблыми  стриптизерками,  из  которых  каждая  настолько
стара, что годится следующей в матери, господи Боже!  И  крошечная  порция
виски за полдоллара. А вот раньше можно было заплатить  никель  и  глотать
прямо из  шланга,  и  человек,  который  умеет  задерживать  дыхание,  мог
отвалиться от шланга только будучи уже в доску пьяным. И не с кем  завести
честную драку.
     Он прошел мимо двух полицейских, идущих парой и свирепо  смотрящих  в
другую  сторону,  а  затем  через  полквартала  еще  мимо   двоих.   Здесь
располагался магазин, в котором продавали грязные журнальчики,  сейчас  он
был заперт на висячий замок. Здесь он учинил бумажную снежную бурю. А  вот
магазин пластинок, в котором он разбил все  пластинки.  На  окне  ломбарда
были закрыты ставни, а было время, он видел здесь наручные часы,  как  раз
такие, как хотел, и  где,  к  черту,  эти  часы  теперь?  Он  ощупал  свое
костистое запястье. Ничего нет. Он, наверное, бросил их в  канализационный
люк или еще куда-то.
     Забавляются. В этом чертовом городе никогда не было ничего  хорошего.
Кучка откровенной деревенщины в цветных рубашках - дай  десятицентовик  за
большинство из них, еще получишь два це