ал вопросы. Потом
сказал, и голос его снова стал насмешливым:

     -- Тебе ведь дано создавать. Почему же ты пришел ко  мне -
- ведь  у вас говорят, что, кроме как  разрушать, я не способен
ни на что?

     Майя  взглянул  на  руки  Мелькора,  спокойно  лежащие  на
подлокотниках  трона.  Узкие,  сильные. Тонкие длинные  пальцы.
Удивительно красивые руки.

     -- У тебя руки творца,-- тихо сказал Майя.

     -- Только о  н и стараются  разрушить все, что  я  создаю.
Глухая тоска была в словах  Валы.  -- Я никогда не видел  твоих
творений... Вала улыбнулся --  чуть  заметно, уголком губ, -- и
перевел  взгляд  на клинок Майя. Он прикрыл  глаза  и  медленно
провел рукой по лезвию. И  клинок  загорелся  льдистым  бледным
пламенем под его пальцами.

     Майя ошеломленно смотрел на Мелькора.

     -- Как ты это сделал? Никто из них не умеет такого...

     -- Они отвергли  Тьму, что древнее мира; отвергли и знания
Тьмы. А заклятия Тьмы сильнее заклятий Света. Все просто.

     Мелькор протянул Майя клинок:

     -- Возьми.

     Сердце Майя упало:

     -- Ты... отвергаешь мой дар?

     -- Это  по праву твое. И я уже  сказал тебе: нельзя купить
ученичество  дарами.   Благодарю;  но  я  не  присваиваю  чужих
творений, -- Мелькор усмехнулся грустно, -- Возьми.

     Майя принял из  рук  Мелькора холодно мерцающий клинок. "Я
не нужен ему, -- тяжело думал Майя, -- и мне некуда идти. Зачем
я ему? Слишком мало знаю. Слишком мало могу. Все кончено."

     Мелькор  внимательно   посмотрел   на   молодого  Майя  и,
поднявшись с трона, коротко сказал:

     -- Идем.

     Майя, стиснув зубы, медленно следовал за Мелькором.

     "Сейчас скажет -- уходи. И что я буду  делать? Не вернусь.
Ни за что не  вернусь. На коленях умолять буду -- пусть  у себя
оставит.  Все,  что  угодно,  сделаю.  Только  --  с  ним,"  --
ожесточенно думал Майя.

     Они  стояли  теперь на  вершине  горы.  И  Мелькор  сказал
молодому Майя:

     -- Смотри.

     Сначала  тот  не видел ничего, кроме привычной темноты.  А
потом рванулось  над  головой  ослепительным светом -- сияющее,
огненное, раскаленное...  Майя  тихо  вскрикнул и прикрыл глаза
рукой:

     -- Свет... откуда? Что это?

     -- Солнце.

     -- Это сотворил -- ты?

     --  Нет.  Оно  было  раньше, прежде Арды. Смотри.  И  Майя
смотрел, и видел, как огненный  шар,  темнея  -- словно остывал
кипящий металл, скрылся за горизонтом.  И  наступила  тьма,  но
теперь  Майя  видел  в  ней свет -- искры,  мерцающие  холодным
светом капли.

     -- Что это?

     -- Звезды.  Такие же солнца,  как то, что видел ты. Только
они очень далеко. Там -- иные миры...

     -- Их тоже создал Единый? Как и Арду?

     -- Нет. Они были и до Эру; и он -- не единственный творец,
хотя всеми силами пытается забыть  об  этом. Его имя -- Эру  --
изначально  значит  "пламя";  но  он  называет  себя  Единым  и
пытается заставить остальных верить в это.

     Молодой Майя,  наверно,  испугался  бы,  скажи  это кто-то
другой, не Мелькор. Но сейчас страха не было: он верил Мелькору
и восхищался его гордой решимостью и мудростью.

     "Он воистину бесстрашен. И  воистину  -- могущественнейший
из Айнур. Недаром Валар так боятся его."

     Вала взглянул на молодого Майя, и  глаза  его  сияли,  как
звезды:

     -- Но почему же я раньше не видел этого? -- спросил Майя.

     --  Не  только  ты.  Другие  тоже  --  до  времени. Только
смотрят, не видя.  Воля  Эру.  Я рад, что тебе  они  не  смогли
закрыть глаза.

     И, положив руку на плечо Майя, так сказал Мелькор:

     --  Ты  будешь  моим  учеником. Я давно решил.  Еще  когда
увидел творение рук твоих.

     Он вздохнул и прибавил с непонятной грустью:

     -- И все-таки первым ты сделал -- клинок...

     -- Повелитель... -- выдохнул Майя.

     -- Отныне имя  тебе -- Гортхауэр. Нет, не "ненавистный": в
разных языках одни и те же имена означают разное. В  том языке,
что берет  начало из Тьмы,  это имя означает -- Владеющий Силой
Пламени.

     И улыбнулся светло и спокойно:

     -- Многому еще придется учить тебя, Майя Гортхауэр...

     -- Возьми.

     Сердце Майя упало:

     -- Ты... отвер

        не окончен.

        ПРО МАЙЯР.


     ...Имен не осталось.

     Приказано забыть.

     Только  следы  на песке -- на алмазном  песке,  на  острых
режущих осколках --  кровавые следы босых  ног. Но и  их  смыло
море, но и их иссушил ветер...

     Ничего.

     Когда Светильники  рухнули,  по  телу  Арды  прошла дрожь,
словно ее  разбудило  прикосновение  раскаленного железа. Глухо
нарастая, из недр ее рванулся в небо рев,  и фонтанами брызнула
ее огненная  кровь;  и  огненные  языки  вулканов лизнули небо.
Когда Светильники  рухнули,  сорвались  с  цепи  спавшие дотоле
стихии. Арда  содрогалась  в родовых муках, бешеный раскаленный
ветер   срывал    с   ее   тела   гнилостный   покров   неживой
растительности, выдирал из ее недр  горы,  размазывал  по  небу
тучи пепла и грязи. Когда Светильники рухнули, молнии разодрали
слепое  небо  и  сметающий  все  на  своем  пути  черный  дождь
обрушился навстречу  рвущемуся  в  небо  пламени. Трещины земли
набухали лавой, и огненные реки ползли  навстречу сорвавшимся с
места водам,  и темные струи  пара вздымались в небо. И настала
Тьма, и не стало неба,  и  багровые  сполохи залили студенистые
низкие тучи,  и  щупальца  молний  жадно  шарили по беснующейся
плоти Арды.  И не стало звуков,  ибо стон Арды,  ворочающейся в
родовых конвульсиях, был таков, что  его  уже  не  воспринимало
ухо. И в  молчании рушились и вздымались горы, срывались пласты
земли, и бились о горячие скалы  новые  реки.  Словно  незримая
рука мяла плоть Арды и лепила новый мир, сдирая с него засохшую
корку старой кожи. И в немоте встала волна,  выше самых высоких
гор  Арды,  и  беззвучно  прокатилась -- волна воды  по  волнам
суши...  И  утихла плоть Арды, и стало  слышно  ее  прерывистое
огненное дыхание.

     Когда Светильники рухнули, не было света, не было тьмы, но
это был миг Рождения Времени. И жизнь двинулась.

     Когда Светильники  рухнули, ужас сковал Могущества Арды, и
в страхе  страхом оградили они  себя. И со дна Великого Океана,
из тела Арды вырвали они клок живой плоти и создали себе мир. И
имя дали  ему -- Валинор.  Отныне Средиземье значило для них --
враждебный ужас, и  те,  кто не отвратился от  него,  не были в
чести у Валар...

     Когда Светильники  рухнули,  не  стало более преграды, что
застила  глаза   не-Светом.   И   он,   забытый,  потерянный  в
агонизирующем мире, увидел  темноту.  Ему было страшно. Не было
места на земле, которое  оставалось  бы твердым и неизменным, и
он бежал, бежал, бежал, обезумев,  и  безумный  мир, не имеющий
формы и  образа, метался перед  его глазами, и остатки разума и
сознания  покидали  его.  И  он  упал  -- слепое и  беспомощное
существо, и слабый  крик  о помощи не был  слышен  в реве волн,
подгоняемых бешеным радостным Оссе.

     ...И в немоте встала волна выше самых высоких  гор Арды, и
на  гребне  ее, как на коне, взлетел,  радостно  хохоча,  Оссе.
Долго мертвый покой мира тяжелым грузом лежал на его плечах. Но
он не смел  ослушаться господина своего Ульмо. И теперь великой
радостью наполнилось сердце его, когда увидел он, что ожил мир.
И не  до угроз Ульмо  было ему  -- он почуял  свою силу.  Волна
вознесла его над миром, и на высокой горе увидел он  Черного, и
одежды крыльями метались  за его плечами. Он смеялся. И смеялся
в ответ Оссе,  проносясь  на волне над Ардой.  И  в тот, первый
День, Майя Оссе стал союзником Черному Вале.

     Вода  подняла   его   бесчувственное   тело,  закрутила  и
выбросила  на  высокий  холм,  и отхлынула вновь. И  много  раз
перекатывалась через  него  вода  --  холодная, соленая, словно
кровь, омывая  его, смывая с  тела грязь. Ветер мчался над ним,
сгоняя с неба мглу, смывая дым вулканов, протирая черное стекло
ночи. И  когда открыл он  глаза, на него тысячами глаз смотрела
Ночь. Он  не мог понять  -- что  это, где это,  почему? Это  --
Тьма?  Это  -- Свет? И вдруг сказал --  э  т  о  и  есть  Свет,
настоящий Свет, а  не то, что паутиной оплетало Арду, источаясь
из  Светильников.  Оттуда ему в лицо смотрела  --  Вечность,  и
звезды шептали, и  он называл ихними именами, и они откликались
ему,  тихо  мерцая.  Тьма  несла  в  себе Свет бережно,  словно
раковина -- жемчуг. Он  уже  сидел, запрокинув голову, и шептал
непонятные слова,  идущие  неведомо  откуда,  и  холодный ветер
новорожденной  Ночи,  трепал густые  локоны  его  темно-золотых
длинных волос. И именовал он Тьму -- А х э , а звезды --  Г е л
е , а рдяный огонь вулканов, тянущий алые руки к Ночи -- Э р э.
И казалось  ему, что  Эрэ -- не просто Огонь,  а еще что-то, но
что -- понять  не  мог.  И полюбил он искать  слова,  и  давать
сущему имена -- новые в новом мире.

     И сделал он первый шаг по земле, и увидел, что она тверда,
и пошел  в неведомое.  Он видел и первый Рассвет,  и Солнце , и
Закат, и Луну, и удивлялся и радовался, давал имена и  пел... И
думал он: "Неужели э т о  -- деяние Врага? Но ведь это красиво!
Разве  злое  может  быть  так  прекрасно?  И  разве  Враг может
творить, и, тем более --  красивое?  Может,  это ошибка, может,
его просто не поняли?  Тогда  ведь надо рассказать! Вернуться и
рассказать!"  Он  не  решался  искать  Мелькора  сам,  страшась
могучего Валы, потому решил вернуться и  поведать  о  том,  что
видел.

     Манве и Варда радостно встретили его.

     -- Я  думала, что ты погиб,  что Мелькор погубил  тебя! --
ласково сказала Варда.

     -- Я счастлива, что снова вижу тебя!

     "Странно. Я же Майя, я  не  могу  погибнуть!" -- удивленно
подумал он. Высокий, хрупкий, тонкий, он был похож  на свечу, и
темно-золотые  волосы  были словно пламя. Тому, кто видел  его,
почему-то казалось,  что он быстро  сгорит, хотя был он Майя, и
смерть не была  властна  над ним. И когда  пел  он перед троном
Короля Мира, его огромные золотые глаза  лучились, словно закат
Средиземья отражался в них.

     Он пел  о том, что видел, о  том, что  полюбил, и те,  кто
слушал его, начинали вдруг меняться  в  сердце  своем, и что-то
творилось  с  их  зрением  --  сквозь  яркий  ровный  свет неба
Валинора они  различали иной свет, и это был  -- Свет. И боязнь
уходила из душ,  и  к Средиземью  стремились  сердца, и уже  не
таким страшным им казался Мелькор. Светилась песнь, и создавала
она -- мысль. Но встал Манве, и внезапно  Золотоокий увидел его
перекошенное лицо и страшные глаза. Король Мира схватил Майя за
плечи,  и  хватка его была жестче орлиных  когтей.  Он  швырнул
Золотоокого на земь, и прорычал:

     -- Ты! Ничтожество, тварь... Как смеешь... Продался Врагу!
Дыхание  Манве  было хриплым, лицо его побагровело. Наверно  он
ударил бы Майя, но Варда остановила его.

     --  Успокойся.  Он только Майя, и слаб  душей.  А  Мелькор
искушен во лжи и злых наваждениях. -- Ласковым был ее голос, но
недобрым -- ее взгляд.

     Манве снова сел.

     -- Иди,  -- сурово сказал  он. -- Пусть Ирмо снами изгонит
злые чары из  души  твоей. Ступай! А вы,  --  он обвел взглядом
всех  остальных,  --  запомните:  коварен  Враг,   и  ложь  его
совращает  и  мудрейших! Но тот,-- он возвысил  голос,  --  кто
поддастся искушению,  будет  наказан,  как отступник! Запомните
это!

     В мягкий  сумрак  садов  Ирмо  вошел  Золотоокий. Ему было
горько и  больно; он  не мог понять -- за  что? Не мог поверить
словам Манве  -- "Все это наваждение; Тьма это  зло, и за Тьмой
-- пустота." "Но я же видел, я видел!" -- мучительно-болезненно
повторял он,  сжимая руками голову,  и слезы обиды текли по его
щекам. Кто-то легко коснулся его плеча.  Злотоокий обернулся --
сзади  стоял  его  давний  друг,  ученик   Ирмо.  Его  называли
по-разному: Мастер Наваждений, Мечтатель, Выдумщик, Чародей.  И
все  это  было  правдой.  Он  такой  и  был,  непредсказуемый и
неожиданный,  какой-то  мерцающий.  И сейчас Золотоокий  смутно
видел   его   в   мягком   сумраке  садов.  Только   глаза   --
завораживающие, светло-серые, ясные. Казалось, он улыбался,  но
неуловимой была эта улыбка на красивом  лице,  смутном  в  тени
темного  облака  волос. Его  одежды  были  мягко-серыми,  но  в
складках  они   мерцали   бледным   золотом  и  темной  сталью.
Золотоокий посмотрел на него, и в  его  мозгу  вспыхнуло  новое
слово -- А й о , и это слово значило все, чем был ученик Ирмо.


     -- Что случилось? -- спросил он, и голос его был  глубок и
мягок.

     -- Мне не верят, -- со вздохом, похожим  на всхлип, сказал
Золотоокий.

     -- Расскажи, --  попросил Айо, и Золотоокий заговорил -- с
болью, с обидой,  словно исповедуясь. И, когда он закончил, Айо
положил ему руки на  плечи  и внимательно, серьезно посмотрел в
глаза Золотоокого, и лицо его в этот миг  стало определенным --
необыкновенно красивым и чарующим.

     -- Это не  наваждение, поверь мне. Это не наваждение. Я-то
знаю, что есть наваждение, а что -- истина.

     -- Но почему тогда?

     -- Я не знаю. Надо подумать. Надо увидеть мне самому...

     -- Но я... -- он не договорил. Айо коснулся рукой  его лба
и властно сказал:

     -- Спи.

     И Золотоокий  тихо  опустился  на  землю;  веки его словно
налились свинцом, голова упала на плечо... Он спал.

     Сказала Йаванна, горько плача:

     -- Неужели все, что делала я,  погибло? Неужели прекрасные
Дети Илуватара очнуться в пустой и страшной земле?

     И встала ее ученица, по имени Весенний Лист.

     -- Госпожа, позволь  мне  посетить Сирые Земли. Я посмотрю
на то, что осталось там, и расскажу тебе.

     На то согласилась Йаванна, и Весенний Лист ушла во тьму.

     Почва под ногами была мягкой и еще теплой, ибо ее покрывал
толстый слой  извергнутого  вулканами  пепла.  Как будто кто-то
нарочно приготовил эту живую новую  землю,  чтобы  ей,  ученице
Йаванны, выпала  высокая  честь  опробовать  здесь, в страшном,
пустом, еще  не  устроенном  мире  свое  искусство. Соблазн был
велик. С одной стороны, следовало, конечно, вернуться в Валинор
и  рассказать  о пустоте и сирости  Арды,  а с другой --  очень
хотелось сделать  что-нибудь  самой,  пока некому запретить или
указать, что делать... Очень хотелось. И  она  подумала  --  не
будет большой беды,  если я задержусь. Совсем немножко, никто и
не заметит.  Она не думала,  что сейчас идет путем Черного Валы
-- пытается создать свое. Она не  осознала,  что  видит.  Видит
там, где видеть не должна, потому, что в Средиземьи --  тьма, и
она знала  это, а во тьме видеть невозможно.  Но сейчас ей было
не до того.  Она  слушала землю. А та  ждала  семян. И Весенний
Лист прислушалась,  и  услышала  голоса нерожденных растений, и
радостно подумала -- значит, не все  погибло, когда Светильники
рухнули. То, что было способно жить в новом мире -- выжило. Она
взяла  горсть  теплой,  мягкой  рассыпчатой земли, и  была  она
черной, как Тьма  и, как Тьма,  таила в себе  жизнь.И  Весенний
Лист  пошла  по земле, пробуждая семена. Она  видела  Солнце  и
Луну, Звезды  --  но  не  удивлялась.  Почему-то не удивлялась.
Некогда было. Да и  не могла она осознать этого -- пока.  А все
росло,  тянулось  к  небу,  и,  вместе  с деревьями и  травами,
поднимался  к  небу   ее  взгляд.  И  забыла  она  о  Валиноре,
захваченная красотой живого мира.

     И все  же скучно было ей одной. И  потому появились в мире
поющие деревья и говорящие цветы, цветы,  что поворачивали свои
головки к  Солнцу всегда, даже  в пасмурный день. И были цветы,
что раскрывались только ночью, не вынося Солнца, но приветствуя
Луну.  Были  цветы, что зацветают только в  избранный  день,  в
избранный  час  --  и  не  каждый  год  случалось  такое. Ночью
Колдовства  она  шла  среди  светящихся  зловеще-алым   цветков
папоротника, что  были  ею  наделены  спящей  душой,  способной
исполнять желания. Но такое бывало лишь в избранный час. Со дна
прудов всплывали серебряные кувшинки и мерно качались на черной
воде,  и она  шла  в венке из  огромных  подводных цветов.  Она
давала души растениям,  и  они говорили  с  нею. И духи  живого
обретали образы и летали в небе, качались на  ветвях и смеялись
в озерах и реках.

     И  вырастила  она  растения,  в  которых  хотела  выразить
двойственность  мира.  В  их  корнях,  листьях  и  цветах  жили
одновременно смерть и жизнь, но полны были они яда, который при
умелом использовании становился сильнейшим лекарством. Но более
всего ей  удавались  растения,  что  были  совсем бесполезны, и
смысл их  был лишь  в их красоте. Запах, цвет,  форма -- ей так
нравилось колдовать над ними! Она  была  счастлива,  и с ужасом
думала о возвращении. Ей казалось,  что  все,  что она создала,
будет отнято у нее и убито... Но она гнала эти мысли.

     В тот день она разговаривала с полевыми цветами.

     -- Ну, и  какая  же от вас польза?  Что  мы скажем госпоже
Йаванне в  вашу защиту, а?  Никакой пользы. Только глазки у вас
такие красивые... Что же мы будем  делать?  Как  нам  оправдать
наше существование, чтоб не прогнали нас?

     -- Наверное, сказать, что мы красивы, что пчелы будут пить
наш нектар, что те, кто еще не родились, будут нами говорить...
Каждый цветок станет словом. Разве не так?

     Весенний Лист  резко  обернулась.  У  нее  за спиной стоял
кто-то высокий,  зеленоглазый,  с волосами цвета спелого ореха.
Одежда  его  была коричневой, и рог охотника  висел  на  поясе.
Сильные руки были  обнажены  до плеч, волосы перехвачены тонким
ремешком. Весенний Лист недовольно посмотрела на пришельца.

     -- Ты кто таков, -- спросила она. -- Зачем ты здесь?

     -- Я Охотник. А зачем  --  зачем...  наверное, потому, что
надоело смотреть, как Ороме воротит нос от моих тварей.

     --  Как  это?  --  засмеялась  она.  "  Воротит  нос",  --
показалось очень смешными словами.

     -- Говорит, что мои  звери  бесполезны. Он любит лошадей и
собак --  чтобы травить зверей  Мелькора. Да только есть ли эти
звери? А в Валиноре он учит своих зверюг травить моих тварей...
Я  говорил ему --  не  лучше  ли  натаскивать собак  все  же  в
Средиземьи, на злых зверях... А он убивает моих. Тогда я дал им
рога, зубы  и клыки -- защищаться.  А он разгневался  и прогнал
меня. Вот я и ушел в Средиземье. Вот я и здесь.

     Он широко улыбнулся.

     --  Зато  никто не мешает творить бесполезное  --  так  он
зовет моих зверей. А я думаю -- то, что красиво,  не бесполезно
хотя бы потому, что красиво. Смотри сама!

     И она видела оленей, и лис,  таких  ярких,  словно  язычки
пламени.  Она  видела  волков  -- Охотник сказал, что  они  еще
покажут  собакам  Валинора.  И  отцом  их  был  Черный  Волк --
бессмертный волк, волк говорящий. И они ехали по  земле, она --
на  Белом Тигре, он  --  на  Черном  Волке. И  не  хотелось  им
расставаться -- они творили Красоту. Охотник  сотворил птиц для
ее лесов и разноцветных насекомых -- для трав  и цветов, зверей
полевых и лесных, и гадов  ползучих,  и рыб для озер, прудов  и
рек. Все имело свое место,  все  зависели друг от друга, и  все
прочнее Живая Красота связывала Охотника и Весенний Лист.

     И вот случилось, что ночью они  увидели что-то непонятное,
тревожное  и   прекрасное.  Две  гибких  крылатых  тени  парили
беззвучно  в  ночи,  кружась  в  лучах  луны.  Это  был  танец,
медленный, колдовской, и они стояли, завороженные, не смея и не
желая пошевелиться, и  странная  глуховатая музыка звучала в их
сердцах.

     --  Что  это?  Кто  это?  --  изумленным  шепотом  сказала
Весенний Лист, глядя огромными глазами в лицо Охотнику.

     -- Не знаю... Это не мое. Ороме такого не создать...

     И они переглянулись, пораженные внезапной мыслью: "Неужели
Враг?" Но разве он может создавать, тем более -- такое?  И Отцы
зверей  п