ался  удивительной  в  чужеземце  глубиной
понимания  и  чуткостью.  С  ясной  и  высокой  душой,  он,  слабый  и
непривычный,  одолевал трудности дорог через пустыню и завоевал путь к
сердцам кочевников.  Эль-Иссей-Эф скоро уехал в свою страну.  Осталась
легенда о том,  что далеко на севере живут люди,  не похожие на других
европейцев,  но обладающие всей их мудростью,  более  добрые  к  чужим
народам,   которых   они  считают  равными.  Память  о  русском  враче
сохранилась  в  народе,  и  неудивительно,  что  когда   в   гости   к
могущественному  Ахархеллену  прибыл  другой  русский  путешественник,
писатель, по имени, кажется, Немирдан, то Афанеор позвала его на ахаль
и сама пела ему.  После музыкального собрания Афанеор долго говорила с
чужеземцем   и   окончательно   уверилась   в   правоте   легенды   об
Эль-Иссей-Эфе.  Далекая  и недоступная кочевникам пустыни страна стала
для Афанеор и ее друзей той страной мечты,  какая есть у каждого  хоть
сколько-нибудь знающего мир человека.
     Дочь Ахархеллена и ее отец понимали, что прежняя жизнь кончается,
что  народ  туарегов  не  сможет  вечно скрываться в пустыне,  избегая
культуры Запада. Но помочь в овладении этой культурой могли бы лишь та
страна  и  тот  народ,  намерения которого чисты и бескорыстны,  иначе
вместе с чужой культурой придет гибель туарегов как народа.
     Афанеор мечтала  сама  увидеть  Россию,  но  умерла,  не выполнив
намерения. Эта мечта продолжала увлекать тех женщин и девушек, которые
знали легенду. Так же увлекла она и новую Афанеор.
     - Известно,  -  закончила  девушка,  -  что никто из туарегов или
других народов Сахары еще не был в России.  Но это  нужно  сделать!  Я
тоже  поклялась  в  память  дочери Ахархеллена просить своего будущего
любимого побывать в этой стране.  Мне посчастливилось -  меня  полюбил
самый  лучший  путешественник  Сахары.  -  В  голосе девушки зазвучала
гордость.  Она подняла голову и сделала  шаг  к  Тирессуэну.  -  Перед
могилой Афанеор я прошу тебя - поезжай в страну русских, посмотри этот
народ, расскажи нам, есть ли правда в легенде об Эль-Иссей-Эфе!
     Необыкновенная сила убеждения была в  словах  девушки.  Тирессуэн
вздрогнул.  Ему  почудилось,  что  с  ним  говорит не его порывистая и
задорная возлюбленная,  а сама дочь Ахархеллена,  вышедшая из  могилы,
чтобы  заставить его исполнить ее желание.  Туарег смущенно отступил и
пробормотал:
     - Никто из нас не был в этой стране.  Даже если смогу я добраться
туда,  что я увижу и пойму в чужой жизни?  Без знания языка,  обычаев,
природы я пройду там тенью, не в силах даже расспросить тех людей, ибо
не знаю, что спрашивать...
     Афанеор опустилась на землю перед Тирессуэном и обняла его ноги.
     - Теперь не то,  что было во  времена  дочери  Ахархеллена.  Люди
летают быстро на большие расстояния, страны приблизились друг к другу.
Приезжают из Франции люди,  знающие не только арабский, но и наш язык.
Может быть,  и в России ты встретишь таких людей.  Но главное, даже не
владея языком и не зная обычаев,  просто  заглянуть  в  душу  русских,
почувствовать силу знания,  искусство этого народа!  Я женщина,  я  не
могу  поехать,  потому что бедна и невежественна,  потому что это не в
обычаях даже европейцев - они считают нас за темных затворниц  ислама!
- Слезы покатились по гладким щекам Афанеор, а глаза на поднятом вверх
лице смотрели с такой мольбой, что сердце Тирессуэна сжалось.
     Он сделал еще попытку образумить девушку:
     - Но ты сама даже не принадлежишь к нашему народу. Что заставляет
тебя страдать с ним вместе, думать о нем и посылать меня в такой путь,
какого не проделывал еще ни один из туарегов?
     Девушка медленно поднялась и опустила глаза.
     - Я сирота,  вскормленная туарегами, живущая одной с вами жизнью,
одними стремлениями...  Только,  может   быть...   -   голос   девушки
вздрогнул, -  мои  чувства  просто  сильнее  ваших.  Как  и моя тяга к
широкому миру без вражды и невежества, к ласке и красоте...
     - Я вижу,  - ласково сказал Тирессуэн,  - но я вспомнил,  что мне
говорили французы.  Страна русских стала другой,  там правят  свирепые
люди,  захватившие власть и угнетающие народ. Эта страна грозит сейчас
всем,  и европейские страны должны  вооружаться  до  зубов,  чтобы  не
попасть под тиранию русских.
     - Почему же ты веришь в этом французам?  А говоришь,  что тебя  и
нас всех часто обманывали. Может быть, обманывают и с Россией?
     - Может быть, - согласился Тирессуэн и умолк.
     - Ты,  наверно,  считаешь меня безумной, - воскликнула Афанеор. -
Едем!
     Девушка, сделав земной поклон могиле,  поставила на колени своего
мехари.  Перед тем как  взобраться  на  седло,  девушка  обернулась  к
Тирессуэну.  Ее  правая  рука  поправила повод на шее верблюда,  левая
подбирала складки одежды.  Спина прикоснулась  к  шелковистому  белому
боку   мехари,  голова  откинулась  назад.  Туарег  навсегда  запомнил
печальный и  полный  надежды  взгляд  Афанеор.  Еще миг - и ее верблюд
бешено рванулся с места.  У Тирессуэна  был  превосходный  мехари,  но
мехари девушки не уступал ему.

     Тирессуэн вернулся сюда,  в геологическую экспедицию капитана.  И
вот  судьба  сама идет ему навстречу!  Недостойно воину прятать лицо и
убегать от нее. Завтра он согласится вести ученого в Танезруфт.
     Весь следующий   день   потратили   капитан  и  профессор,  чтобы
уговорить  туарега  отказаться   от   его   желания.   Тирессуэн   был
непреклонен,  требуя письменного условия. Капитан уверял, что в Алжире
идет война,  что власти не разрешат кочевнику Сахары  ехать  в  страну
смутьянов.  Да  и сами русские никого не впускают к себе без особенной
надобности - какая же надобность у Тирессуэна? Угрюмый туарег спокойно
говорил, что русские обязательно впустят его.
     Истратив все красноречие,  капитан зло плюнул и приказал  радисту
связаться с Таманрассетом,  а туарег величественно удалился в тень под
обрывом,  не замечая насмешливых  взглядов  и  оживления  людей  обеих
экспедиций.  Особенно ярился Мишель,  предлагая арестовать Тирессуэна,
доставить  в  Таманрассет  и  держать,  пока  не  расскажет  дорогу  к
развалинам.
     Никто не знал,  какой ответ пришел от больших начальников, только
капитан  заключил  с  проводником  письменное соглашение,  по которому
Комитет  сахарских  исследований   обязывался   вознаградить   туарега
туристской  поездкой  в  Советский Союз.  Обе автомашины взяли курс на
Таманрассет. Шоферы ехали по знакомой дороге, и машины уверенно ныряли
в рытвины и сухие русла,  вертелись между каменными глыбами,  ускоряли
ход на талаках - ровных площадках сцементированных солнцем глин.
     Часами метались  фары  по бесконечному щебню и песку,  вырывая из
теплой тьмы скалистые,  присыпанные песком холмы или заостренные скалы
из отшлифованных ветром черных пород. В широких сухих руслах появились
правильные ряды деревьев:  тамариски и колючие  акации  -  тальхи.  На
холмах торчали   кустарники  -  машины  углублялись  в  горную  страну
Ахаггар.  Уныло завыли передачи на тяжелом подъеме по  широкому  уэду,
стиснутому  хаосом  острых  скал  и  осыпей растрескавшегося камня.  В
отдалении высились конические горы,  как гигантские кучи угля.  Черные
хребты  Хоггара  становились  все выше,  все больше встречалось груд и
полей  каменных  обломков,  дорога  извивалась,   то   спускаясь,   то
поднимаясь.  Угольно-черные  горы  сливались  с  мраком  ночи в единую
бесконечность каменной бездны, поглотившей машины.
     Внезапно с  последнего  перевала  через  очередной  хребет  сотни
электрических огней вспыхнули  впереди  и  внизу  в  огромной  долине,
окаймленной хребтами,  отдельными пиками, плоскогорьями и острыми, как
иглы, вершинами, обрисовывавшимися в отдалении на зареве поднимавшейся
луны.
     Тирессуэн постучал по кабине, подавая сигнал остановки.
     Капитан распахнул дверцу и заглянул в кузов с подножки.
     - Ты хочешь сойти, Тирессуэн?
     - Да! - ответил туарег.
     - Поедем с нами в город.  Тебе дадут комнату в отеле, охлажденную
льдом,  где  в самое жаркое время дня будет прохладно,  как ночью.  Ты
сможешь пить ледяные напитки,  есть много мяса, по-туарегски жаренного
над  углями в течение трех часов.  Здесь готовят и отличный кус-кус со
свежими овощами и крупной цельной пшеницей!  Тебе не придется шагать в
темноте  несколько  километров,  пока  найдешь палатку.  Здешнее племя
дагхали бедно,  возможно,  у них не окажется еды...  Почему ты боишься
города?
     - Я не боюсь, капитан. Подумай сам: если я привыкну к охлажденной
комнате,  к  обильной  еде,  как  пойду  я  отсюда  в  зной  и пламень
Танезруфта?  Я не смогу более  делать  длинные  переходы,  не  выдержу
знобящие зимние ночи.  Мне не захочется больше возвращаться в пустыню,
и  тогда  что  я?  Презренный  бродяга,  ничего  не  умеющий,  живущий
воровством или подачками в грязи городских стен.  Воздержанность моего
народа не суеверие и не прихоть - это его жизнь. Прощай!
     - На рассвете третьего дня приходи в гостиницу! - крикнул капитан
в темноту, в которой мгновенно исчез туарег...
     Таманрассет - новый город в центре Сахары, на месте, где когда-то
стояли маленький форд-бордж и часовня миссионера.  Скопление красных и
оранжевых   построек   выросло   в   кольце  бесплодных  гор,  посреди
искусственно  орошенной  долины.  Зелень  ее  полей  всегда  свежая  и
поражает  путника  контрастом  с  морем  черных  скал Хоггара.  Каждое
строение,  планированное военными  архитекторами,  вливается  в  общий
ансамбль особенного модернизированного стиля старинных городов Судана.
Широкие улицы чисто выметены и, так же как просторные дворы, обрамлены
высокими красными зубчатыми стенами.  Свежая поросль небольших акаций,
обложенных  кольцевыми  решетчатыми  стенками  из  больших   кирпичей,
подрастает в каждом дворе,  на каждой площади. Но еще более разительна
щедрая тень высоких деревьев,  выросших за несколько  лет  под  жарким
солнцем,  кажущаяся  совсем  черной  на  залитых ослепительным солнцем
площадях. Этот  городок  -  удобное  и  тщательно  содержащееся жилище
французских офицеров,  просторные  виллы  которых  составляют  большую
часть городских строений.
     Вернувшись возрожденными  из плавательного бассейна,  профессор и
капитан наслаждались отдыхом, едой, новостями широкого мира в отличном
отеле. Археолог, попивая кофе и покуривая, в несчетный раз возвращался
к загадочному желанию проводника.
     - Туарег - и Советская Россия!  Немыслимо! Откуда могло явиться у
нашего  Тирессуэна такое несуразное,  а главное,  настойчивое желание?
Держу пари,  что он  не  слыхал  про  Советскую  Россию  и  кто  такие
коммунисты, да и русского-то не видел даже на картинке. Чушь какая-то,
ха-ха-ха!
     - Напрасно  смеетесь!  - сердито возражал капитан.  - Это слишком
нелепо и потому серьезно. Кто-то его распропагандировал!
     - Агенты  Кремля  -  в Сахаре!  Капитан,  вы образованный,  умный
человек,  как же вы можете верить  в  эти  сказки  для  новобранцев  и
фашиствующих юнцов?
     - Э,  не  с того конца,  профессор!  Идеи самоопределения народов
разносятся по всей Африке не хуже чумы.  Пришло время, и с этим ничего
не поделаешь - знамение века. А умная политика Советов делает так, что
все    они    смотрят   туда...   И   вот   вам   самое   убедительное
доказательство - туарег!.. А я бы голову дал на отсечение, что туареги
меньше всех знают о том, что делается в мире.
     - И  потеряли  бы голову!  Но как же будет с поездкой Тирессуэна?
Обмануть мы его не можем.
     - Не можем.  Что-нибудь потом придумаем...  неизвестно, какие там
еще будут развалины.  Да,  по-моему,  пусть едет,  только ненадолго  -
ничего  не  сможет  понять  сахарский  кочевник в столь чуждой стране.
Скоро зима,  пусть там промерзнет как следует... Войдите! - прервал он
свою речь.
     Щеголеватый адъютант вытянулся,  шагнув  за  порог,  и,  козыряя,
протянул  пакет.  Капитан  извинился  и  вскрыл тщательно запечатанное
короткое сообщение.
     - Прошу передать - явлюсь в назначенное время!
     Адъютант вышел.
     - Что-нибудь важное? - спросил археолог.
     - Не знаю. Через час буду знать, а пока давайте пить кофе, и черт
с ним, с Тирессуэном. Есть интересные новости в "Ла трибюн де насьон".
     Капитан вернулся через полтора часа другим человеком,  угрюмым  и
встревоженным, и резко постучал в номер профессора.
     - Так и знал,  - упавшим  голосом  встретил  его  тот,  -  что-то
случилось, и мы не едем!
     - Вы отгадали!  Мне придется направить свою экспедицию  в  другое
место.  Выезд сегодня ночью,  и я вынужден покинуть вас.  Поверьте,  я
огорчен не меньше и еще  более  встревожен.  У  меня  совсем  отказала
радиостанция,  и я не смею не выполнить приказа,  но и ехать без радио
тоже нельзя!
     - Может быть, возьмете мою?
     - Черт возьми, это спасение для меня, профессор! Однако вам ехать
в Танезруфт на одной машине, без радио рискованно. Не будь у вас такой
хорошей машины и,  главное,  Тирессуэна, я ни за что не воспользовался
бы   вашей  любезностью.  Но  с  таким  проводником  есть  возможность
рискнуть, если хотите...
     - Конечно, хочу! А что это за внезапное назначение... Простите за
бестактность, я часто забываю, что вы военный геолог.
     - Видите,  теперь без Тирессуэна вовсе не обойтись,  даже знай мы
место развалин.  Пусть едет хоть в Японию, хоть в Тибет, все равно! До
свиданья,  профессор,  я должен идти. Примите еще раз мои искреннейшие
сожаления и самую горячую  благодарность.  За  радиостанцией  подъедет
Жак.
     Капитан вышел, проклиная все на свете отборными словами сахарских
сержантов.  Полученное  из  Парижа распоряжение не только нарушало все
его собственные планы - оно было противно душе любителя природы,  всем
сердцем привязавшегося к пустыне.  Его небольшая  экспедиция  получила
сверхсекретное,  почетное в глазах записных вояк поручение: наметить и
предварительно    обследовать    место    для    ядерных    испытаний,
запроектированных в Сахаре французским правительством.
     В разговоре с генералом уже определилось это место - рег Амадрор,
огромная  мертвая  равнина в семь тысяч квадратных километров к северу
от Атакора, там, где он обрывается крутым уступом на тысячу метров. Но
капитан   предложил   более  изолированное,  хотя  и  менее  доступное
место -  пустыню  Тенере.  Это абсолютно голая и безжизненная равнина,
простирающаяся на двести пятьдесят километров между Ахаггаром и Аиром.
Даже  в Танезруфте в руслах уэдов изредка встречаются тальхи или пучки
чахлой травы и редкие антилопы,  но на тысячах  квадратных  километров
Тенере вряд ли найдется заметная растительность или признаки животных.
     Тенере дальше от населенных мест и дорог,  чем Амадрор, и гораздо
больше  его  по площади - вот чем руководствовался капитан,  предлагая
перенести испытания в эту местность.  Однако сила взрывов  современных
термоядерных бомб так велика, возникающая радиоактивность так сильна и
распространение ядовитых продуктов распада так широко,  что  испытания
безусловно нанесут вред всей Сахаре.
     Это казалось капитану преступлением, недостойным человека высокой
культуры -   европейца,   в  миссию  которого  он  верил.  И  сам  он,
выполняющий  хотя  бы  самый  начальный  этап  отвратительного   дела,
чувствовал  себя предателем.  Да,  он тоже предаст этот свободный мир,
широко  раскинувшийся  в  горячем  пламени  солнца  и   мягкой   ласке
поразительно  ярких  звездных  ночей.  Мир,  который  он,  как  и  все
обитатели пустыни,  чувствовал похожим на небо, близким вечному сиянию
космоса.  Капитан  лихорадочно  обдумывал  возможность  отказаться или
саботировать поручение.  И,  как бесчисленное количество раз до этого,
во все времена и во всех странах, услужливая мысль подсказала ему, что
он не сможет задержать даже на день то,  что совершается.  Не он,  так
другой,  третий,  десятый,  двадцатый  -  у  военных  начальников  и у
правительства было даже слишком  много  отважных  и  достаточно  умных
людей, готовых на все.
     И еще  задолго  до  зари машина геологической экспедиции покинула
чистенькие улицы Таманрассета и направилась к юго-востоку,  туда,  где
за   горами   Хоггара  и  оживленными  растительностью  долинами  Аира
распростерлась мертвая Тенере,  скрытая крутящимися  вихрями  горячего
воздуха и призрачными стенами миражей.
     А еще через  день  большой  белый  автомобиль  профессора,  глухо
ворча,  одолевал  длинный  подъем  на хребет к западу от Таманрассета.
Тирессуэн беззаботно восседал на своем обычном  во  всякой  экспедиции
месте - у передней  стенки  кузова,  над  открытым  окошком  водителя,
готовый в любой момент указывать направление.
     Острые пики  Хоггара  медленно  отступали назад,  сменялись более
светлыми,  округлыми,  будто  гигантские  валуны,  горами.  В  ущельях
прекратились каменные потоки с обрушенных крутых склонов.  Твердое дно
сухих русел стало рыхлым.  Гулкое эхо сильного мотора  загрохотало  по
всем направлениям,  достигая отдаленных хребтов, чьи ощеренные скалы и
пильчатые спины резко обрисовывались позади, на загоревшемся востоке.
     Машина раскачивалась,   ныряла,   содрогалась  всем  корпусом  на
сыпучих песках,  отчаянно колотилась и  дрожала  на  мелких  рытвинах.
Пассажиров мотало,  бросало и раскачивало, но это был привычный народ,
с телами, приобретшими ту автоматическую способность приспособляться к
любым  рывкам  машины,  какая  еще развивается у моряков с многолетней
привычкой к качке.
     Широкими ступенями  спускалась  к Танезруфту горная страна.  Алый
огонь восхода вспыхнул над стеной гор,  и  от  него  устремились  вниз
гигантские  косые  покровы розовых сумерек.  Слоями,  один над другим,
чередовались разные оттенки розового света,  розовато-пепельные внизу,
на  дне ущелий и у подножий уступов,  все более яркие и чистые вверху.
По мере того как поднималось солнце и  уходила  вниз  машина,  розовый
свет, заливший пустыню, бледнел и как бы сдувался жарким дыханием дня.
Совершенно  черные  плато  из  лав  перемежались  с  утесами   розовых
гранитов.  Темные  вулканические пики горели фиолетовым светом в лучах
зари.  Путешествие всегда облегчается,  если  местность  разнообразна.
Скалы  Атакора  с причудливыми фигурами выветривания,  фантастическими
обрывами и утесами дают волю фантазии не занятого в медлительном  пути
ума. Странные лица, маски, враждебные лица глядят сверху, с обрывистых
стен,  на  поворотах  ущелий  внезапно  вырастают  чудовищные   звери;
заколдованные башни и осыпающиеся склоны кажутся развалинами неведомых
городов.  В знойном солнце  черные  камни  раскаляются,  как  чугунные
котлы. Горячий воздух струится над ними синеватыми озерами-призраками,
а его восходящие  потоки  заставляют  предметы  расплываться  зыбкими,
неверными очертаниями,  в которых глаза,  уставшие от слепящего света,
могут увидеть невероятные вещи.  И европейцы - те,  которые приходят к
кочевникам Сахары внимательными друзьями,  - не  перестают  удивляться
беспредельной фантазии туарегов,  черпающих ее из природы своей страны
- неиссякаемого источника вдохновения.  Пески становились рыхлее, чаще
попадались  обширные  конусы  размывов  глин,  сцементированных  жаром
солнца.  Понижались,  отходя назад,  горные кряжи; светло-желтые плащи
песка  всползали выше по их склонам.  Казалось,  что каменные щупальца
горного массива,  тянувшиеся вдогонку за путешественниками,  бессильно
погружаются  в  море  рыхлых  песков,  мелкого щебня и пестрых глин со
сверкающими выцветами  горьких солей.  Утопавшие в песке пустыни кряжи
расходились все  шире,  пока  не  разделились  на  отдельные  увалы  и
останцы,   каменными   островами   поднимавшиеся   на  равнине.  Пояса
рассыпавшегося в щебень камня окружали эти острова  как  свидетельство
жестокой борьбы твердой формы с бесформенной рыхлой материей.
     Жара усиливалас