в Россию чем-то важнее
для него,  чем древности,  извлеченные из забытья в  глубине  пустыни.
Заинтересованный собственными ощущениями,  ученый вытянулся в кресле и
зажег   сигарету.   Может   быть,  дело  в  том,  что  подсознательная
благодарность Тирессуэну еще очень сильна после  пережитых  испытаний?
Нет,  не  в  этом  дело!  И  не  в  том,  что  совесть человека науки,
поставившего целью жизни раскрытие и отстаивание  истины,  была  более
неуступчивой,  чем у политикана и военного. Генерал пытался сыграть на
его патриотизме.  Он сын Франции,  не  меньше  любящий  ее,  чем  этот
властный  генерал!  Но  не к лицу ему,  человеку мыслящему и к тому же
историку культуры,  дешевая военная демагогия,  высокие слова о миссии
европейца, несущего   культуру   дикарям-туземцам.   Вторая   четверть
двадцатого века наглядно показала человечеству,  что все это навоз для
почвы,  на  которой  пышно  зреет  фашизм.  И  тут  еще  эта  бомба  -
подготовляется  великое  отравление  Сахары!  В  этом  случае   судьба
сахарских   кочевников,   и  без  того  трагическая,  станет  попросту
ужасной!..  К дьяволу эти мысли!  Если он может помочь, то Тирессуэну,
но не туарегам вообще.  И тиббу, и западным берберам, и арабам севера.
Он только археолог,  не политик,  не  финансист,  не  военный...  Ага,
пожалуй,  вот  в чем дело - у него тоже была с детства лелеемая мечта,
сказочная страна детских книг,  потом романов и кинофильмов,  потом  и
строгого  научного  интереса - Северная Африка.  Родом из департамента
Нор,  он неудержимо стремился к заветной стране,  казавшейся ему - что
уж скрывать  от  самого  себя  - гораздо прекраснее,  чем он нашел ее,
впервые попав сюда тридцатипятилетним человеком... Может быть, потому,
что  он  был не молод,  получил уже от жизни изрядную долю усталости и
скептицизма?  Но туарег молод и тоже стремится в страну  своей  мечты.
Чепуха,  что он подвергся пропаганде каких-то таинственных коммунистов
в центре Сахары!  Как ни  мало  еще  он  знает  туарегов,  бессмыслица
очевидна.  Может  быть,  у  Тирессуэна  есть  возлюбленная,  такая  же
необузданная фантазерка,  как и он сам?  Она говорит ему о  загадочных
странах  севера,  о  самой  таинственной для Сахары далекой и холодной
России...  просит поехать туда... Она готова на разлуку, на опасность,
на  долгое  ожидание...  Все  может  быть,  и он поможет Тирессуэну не
только из-за данного обещания,  не в  благодарность  за  спасение,  но
прежде всего как человек, знающий, что такое мечта!
     Судьба покровительствовала    археологу    (или,    может   быть,
Тирессуэну).  Министерские знакомства  сделали  свое  дело.  Профессор
вручил туарегу билет на трансафриканский самолет  Аулеф  -  Марсель  и
квитанционную книжку Международного союза сахарского туризма.
     В зимнее  время туристские группы в Россию ездили редко.  Туарега
должны  были  присоединить  к  торговой  делегации,  отправлявшейся  в
Ленинград  на  четыре  дня  для  участия в пушном аукционе.  "Хватит с
него!" - так звучало решение власть имущих.

                                * * *

     Мехари, сильно раскачиваясь,  продолжал свой неутомимый бег,  как
будто Афанеор только что начала свой пятисоткилометровый путь. Это был
лучший беговой верблюд старухи Лемты,  по прозвищу "Талак" -  "Глина",
указывавшему на светло-желтый цвет его короткой шерсти.
     Незримая почта  сахарских   кочевников   передала   Афанеор   зов
Тирессуэна.  Девушке  предстояло разыскать его на окраине эрга Афараг.
Она не знала,  что заставило  Тирессуэна  не  вернуться  к  ней  после
приезда из России.
     Каменистое пустынное плоскогорье - тассили - было сплошь  покрыто
воронками,  вырытыми  хозяином  пустыни  -  господином ветром.  Дальше
тассили, понижаясь,  переходило  в аукер - лабиринт обрывов,  промоин,
останцов и отдельных крутых, как стены, гребней. Это означало близость
большой впадины - эрга.  Афанеор никогда не бывала здесь,  но выбирала
дорогу,  ориентируясь  безошибочно,  с   тем   почти   бессознательным
чувством,  которое кажется европейцу чудом.  На самом же деле кочевник
Сахары,  с детских  лет  странствуя  по  пустыне,  научается  выбирать
наилучший путь при одном взгляде на местность. Этот путь выберут также
и другие кочевники - вот почему  туарег  легко  находит  след  другого
туарега,  не  говоря  уж  о проходе целой семьи со стадами и вереницей
груженых верблюдов.  Нескольких самых общих указаний о местопребывании
Тирессуэна было достаточно для девушки, выросшей в кочевье.
     Красными воротами,  пробитыми в сияние солнца, потянулось впереди
глубокое ущельице.  Массивные  каменные  столбы,  высеченные  древними
волшебниками,  шли  чередой  по обе стороны ущелья и загораживали весь
мир своим гигантским частоколом.  Косые  выступы  почерневших  твердых
плит  прорезали каждый столб примерно на середине его высоты.  Девушке
казалось,  что это стоят арабские воины,  одетые в красные бурнусы,  с
патронными  перевязями  через  плечо...  Заколдованные воины замерли в
молчании - сюда,  на дно ущелья,  не доходил неизменно  свистевший  по
пустыне  ветер.  На каждом повороте вставали новые воины,  и в этом их
обязательном появлении было что-то угрожающее,  невольно действовавшее
на  Афанеор.  Она  возвращалась  к  мыслям  о том,  что же случилось с
Тирессуэном,  раз он не смог примчаться  к  ней  на  своем  Агельхоке.
Что-то случилось!  Тирессуэну надо удалиться от людей и дорог... Может
быть,  он провинился перед властями?  Может  быть,  не  следовало  ему
ездить в Россию, а ей - просить его? Скорей бы! Чем ближе к указанному
ей месту, тем длиннее кажется путь и тише бег верблюда.
     На дне  ущелья  выступали  плиты  камня.  При  таком крутом спаде
ущелье не может быть длинным...  Это тинрерт - боковой "приток"  уэда.
Скоро красные стены сделались серыми, понизились, разошлись в стороны,
и Афанеор выехала в ираззер - главное "русло" уэда Тин-Халлен.
     Уэд расстелился  полосой плотного песка не меньше двух километров
ширины,  быстро расширявшейся к северо-западу,  к впадине эрга Афараг.
Весенние дожди пропитали песок водой - свежая трава,  низкая и редкая,
покрывала  все  просторное  русло  уэда.  Издалека  ее  тонкие  стебли
придавали  дну уэда вид пушистой шкуры,  испещренной пятнышками синих,
оранжевых и розоватых цветов. Ветер свободно разгуливал здесь, налетая
могучим валом с запада. Нежная трава не могла просуществовать и недели
под наливающимся злой силой весенним солнцем. Это эфемерное пастбище -
ашеб  -  должно  было  исчезнуть раньше,  чем к нему подошли бы стада.
Солнце сильно склонилось к западу и  теперь  слепило  глаза  верблюду,
по-прежнему бежавшему неторопливой широкой иноходью.  Мехари сердился,
вскидывал  гордую  голову  с   презрительно   сложенными   губами   и,
пронзительно вскрикивая, старался дать понять своей всаднице, что надо
переменить направление.  Но девушка,  опустив покрывало на левый глаз,
слегка  дернула за поводную веревку,  и желтошерстный бегун покорился.
Ветер дул все сильнее,  прижимая мягкую траву к почве.  Казалось,  что
гигантская  рука  гладит  зеленую  шерстку уэда Тин-Халлен...  Низкие,
сильно разошедшиеся берега  вдруг  совсем  потерялись  -  начался  эрг
Афараг. Несколько размашистых шагов верблюда - и, будто заколдованная,
исчезла зеленеющая трава.
     Занесенная песком,  изрытая  бурями  поверхность эрга казалась на
всем огромном пространстве совершенно мертвой. Ветер озлобленно ревел,
обнажая  кое-где  иссохшие  корни  или  переметывая  трухлявые остатки
стеблей - призраки когда-то  зеленевших  здесь  растений.  Ни  кустика
тамариска,  ни пучка дрина, ни тальхи - ничего живого. Свирепая засуха
умертвила эрг.  Афанеор сообразила, что Афараг сейчас надежное убежище
для  человека,  не желающего лишних встреч.  Солнце садилось в красной
пылевой дымке западного горизонта,  длинные тени ползли по необитаемой
равнине,  чередуясь  со  вспышками  красного света на острых гребешках
песчаных дюн, невысоких тут, неподалеку от устья уэда.
     Девушка устала и приуныла.  Пугающим владычеством смерти веяло от
громадного выжженного эрга,  чувство одиночества стало гнетущим.  Даже
презрительный  Талак  замедлил свой бег,  часто озираясь и сбиваясь на
рывке. Ветер бросал в лицо горсти песчаной пыли, трепал одежду, бил по
щеке  краем  покрывала.  Тягостное предчувствие давило Афанеор.  Чтобы
отогнать невеселые думы,  девушка отвернула лицо  от  ветра,  стараясь
перебить веселой песней его унылый свист. Афанеор не могла ехать ночью
по незнакомому месту и разыскивать приметы,  а ночлег тут одинок и  уж
очень печален...  Что это с ней?  Или пятисоткилометровый путь слишком
утомил ее?  Где-то здесь должна быть высокая,  отдельно стоящая дюна -
гурд...  Надо  ехать  на  нее и затем правее...  Ох,  аллах велик,  то
Тирессуэн!
     Белый Агельхок  был  заметен  на  бледно-серой  поверхности  эрга
только глазам  кочевника.  Девушка  погнала  своего  верблюда.  Талак,
заметив собрата,  понесся во весь опор,  раскачиваясь так сильно,  что
моментами казалось,  будто мехари свалится на  бок.  Ветер  донес  зов
Тирессуэна.  Радостно прозвучал звонкий отклик Афанеор. Не помня себя,
девушка спрыгнула на землю,  не опуская верблюда.  Башней вознесся над
ней  подлетевший  Агельхок.  Ноги  белого  мехари зарылись в песок,  и
Тирессуэн соскочил с седла.  Афанеор была поднята  сильными  руками  и
прижата к патронным сумкам на груди туарега.
     Эхен - кожаный шатер из шкур диких баранов,  со столбом в  центре
по  обыкновению был обмазан изнутри и снаружи светлой глиной.  Надежно
укрытый на окраине эрга,  шатер Тирессуэна был велик,  и девушка сразу
поняла, что ее любимый пользовался помощью друзей. Друзья Тирессуэна -
кто  они?  Какие они?  Афанеор только сейчас спохватилась,  что она не
знает никого из близких ее  жениха.  С  кем  живет  ее  Иферлиль  -  с
матерью,  родственниками?  Девушка  знала,  что  отец Тирессуэна умер,
утонув во время внезапного наводнения,  какие случаются в Сахаре после
ливней...
     Коротки были  их  свидания  между  поездками  Тирессуэна.  Она не
успела ничего расспросить,  слушая рассказы любимого и отвечая на  его
вопросы.  И  сейчас  он  вернулся  из России...  ему угрожает какая-то
опасность!  В конце концов,  не  все  ли  равно,  какие  есть  у  него
родственники и где он живет!  Ее Тирессуэну покорна вся пустыня, а для
нее нужен только он сам...
     Холодная ночь высыпала ворохом леденящие далекие звезды.  Тусклый
огонек маленького костра едва мог согреть скудную пищу.  Темнота  ночи
побеждала жалкий красноватый свет, необъятная пустыня стала невидимой.
     Двое молодых людей сидели во мраке перед  лицом  великого  нового
мира,  открывавшегося  им  в  словах  и памяти Тирессуэна,  в ответном
воображении Афанеор.  Туарег сбросил свое покрывало.  В широкой  синей
рубахе  без  рукавов,  туго  стянутой  у  пояса,  знаменитый проводник
казался совсем юным.  Горячее возбуждение от воспоминаний об увиденном
покрыло темным румянцем его бронзовые щеки, заставило засветиться, как
у мальчика, его суровые серые глаза.
     Туарег говорил  о том,  как он поехал через Тидикельт и Ин-Салу в
Аулеф,  где находился большой аэродром. Огромный самолет, перелетевший
море,  доставил  его  в  Марсель.  Потом его везли в большом автобусе,
связанном с целым десятком таких же.  Вся связка неслась с  чудовищной
скоростью  и  поразительным  грохотом.  Он  был  привезен  в небольшую
гостиницу на окраине города,  превосходившего своими размерами  всякое
воображение,  около поля с целый эрг величиной, на котором день и ночь
ревели такие громадные самолеты, что в них поместился бы десяток самых
больших сахарских грузовиков.  Не в пример другим туарегам, считающим,
что всякое закрытое помещение - местопребывание злых духов,  Тирессуэн
не боялся комнаты.  Хотя жизнь в гостинице угнетала его, он ожидал там
в уединении и молчании три дня.  Потом его посадили в один из огромных
самолетов,  и он снова летел,  глядя вниз,  но ничего не увидел, кроме
бесконечной  равнины  из  белых  облаков,  в  прорывах  которых иногда
блистала большая вода.  Дважды садился самолет  в  каких-то  неведомых
странах,   но  Тирессуэна  не  отпускали  далеко  от  самолета.  После
короткого отдыха снова ревели моторы,  и самолет опять  поднимался  за
облака.  Путь  был совсем недолог - меньше дневного перехода.  Самолет
опустился в туман и сел на гладкое, как талак, место, покрытое снегом.
Стало   очень   холодно.   Приветливо  улыбавшиеся  девушки,  подобные
служившим в самолете,  только  говорившие  по-французски  медленнее  и
понятнее,  отвели  его  с  пятью  спутниками в холодный,  как палатка,
автобус и повезли в громаднейший город.  Долго ехали  они  по  улицам,
покрытым  снегом.  Их  привезли  к  большому  серому  дому на площади,
украшенной  статуей  всадника  на  коне,  а   поодаль   -   неописуемо
великолепным зданием из полированного серого камня с золотым куполом и
высокими колоннами  из  цельных  кусков  красного  гранита.  Тирессуэн
привык к  домам и более не задыхался под потолком в клетке из каменных
стен.  Все же  он  не  стал  спать  на  мягкой  кровати,  вделанной  в
углубление  стены,  а  улегся  посреди  комнаты,  на  ковре,  где было
прохладнее и больше воздуха.  На следующий день его повезли через весь
город к еще большему зданию, тоже серого цвета, с широкими лестницами,
наполненному шкурами невиданных зверей.  Покупать эти шкуры  съехались
купцы  разных  стран,  в  том числе и те,  которые доставили его сюда.
Тирессуэн молча сидел в зале такой величины, что туда вместился бы дом
губернатора   в   Таманрассете,   наблюдая  как  на  необъятные  столы
вываливались связки шкур и седовласый человек  что-то  кричал,  стучал
молотком,  а  купцы  писали  и  тоже  кричали.  Разве  за этим приехал
Тирессуэн?  Что увидит он здесь,  в доме шкур?  Туарег медленно встал,
оглянулся и,  видя,  что на него никто не обращает внимания, вышел. На
лестнице к нему подскочил  какой-то  человек,  показывая  на  стоявший
поодаль  черный автомобиль.  Туарег отмахнулся от него и пошел пешком,
осторожно и  недоверчиво  разглядывая  встречных.  Тирессуэн  старался
запомнить  дорогу  между хмурыми громадами бесконечных каменных домов,
таких высоких,  что даже  большие  кипарисы  в  ущельях  Тассиля  едва
достали бы до крыш.
     Прохожие встречали  его изумленными взглядами - сразу видно было,
что они никогда не видели туарегов.  Но взгляды  их  были  приветливы,
молодые мужчины и женщины весело улыбались,  мальчишки некоторое время
бежали за ним,  как это делают все мальчишки городов Сахары, Нигерии и
Франции.  Его поразила одежда женщин - голову и шею они кутали в меха,
оставляя обнаженными стройные,  покрытые загаром  ноги,  не  боявшиеся
резкого, секущего сухим снегом ветра...
     Тирессуэн дошел до огромной реки. Исполинские мосты горбились над
ней, позади высилось необычайно красивое желто-белое здание, с золотой
иглой,  вонзившейся в низкое,  хмурое небо.  Не  обращая  внимания  на
ветер,  туарег  пошел  через  мост  и  повернул  по  набережной.  Река
покрылась толстым льдом,  местами изломанным и торчащим остроугольными
прозрачными глыбами,  похожими на кристаллы горного хрусталя,  которые
находят в скалах Тифедеста.  Ниже второго моста река была свободна  на
всю ширину и быстро несла свою чистую воду цвета стали, покрытую рябью
под ветром.  Туарег облокотился на загородку из глыб  красного  камня,
закурил и начал раздумывать.  Громадный город был прекрасен особенной,
хмурой  красотой.  Люди,  в  нем  жившие,  казались   приветливыми   и
несердитыми,  но  крепче  всякого  забора  отделяло  от них Тирессуэна
незнание языка и обычаев.  Кочевник Сахары,  тысячи раз пускавшийся  в
одиночку  в  самые  далекие  поездки по мертвым пространствам пустыни,
почувствовал себя здесь забытым,  чуждым всем и никому не нужным. Даже
мехари не было с ним, чтобы разделить его бесконечное одиночество...
     Вот она перед ним, легендарная страна русских, мечта его Афанеор.
Но что же он расскажет,  вернувшись в Сахару? Бесполезен его сказочный
путь по воздуху, бесполезны усилия, приложенные, чтобы попасть сюда.
     Французы хитры  -  они  сначала  не  хотели  пускать  его,  потом
разрешили поехать на четыре дня с купцами,  засевшими в доме шкур. Они
знали,  что  он ничего не поймет,  не узнает,  не поговорит ни с одним
человеком.  Афанеор просто сказала: "Поезжай, посмотри и расскажи, что
увидел!" А что он увидел?
     Тирессуэн осмотрелся.  Город,  стынувший на морозном  ветру,  был
запорошен  чистым  белым снегом - праздничным цветом Сахары.  Там,  на
юге,  белое трудно сохранять  таким  безупречно  чистым  -  это  стоит
дорого:  белоснежные дворцы и дома, автомобили, ковры и циновки. Самые
лучшие мехари тоже чисто белые...  А здесь белый снег щедро сыплется с
неба  и не тает,  придавая всему нарядный и богатый вид!  Небо низкое,
будто потолок   в   большом   доме,   -  сплошная  пелена  серых  туч.
Поразительно,  но небо здесь более темное,  чем земля в ее праздничном
наряде!
     Нежный сумеречный свет,  рассеянный, будто жемчужный, трогательно
мягкий,  ласкающий,  а не убивающий  человека,  настраивающий  его  на
тихое, грустное размышление. Ночь наступает здесь рано, тянется долго,
но она гораздо светлее, чем ночи Сахары, хотя тяжелые облака лишают ее
звезд и луны.
     Эта страна  -   полная   противоположность   пламенной   пустыне,
сгорающей  в  неистовом  буйстве  солнца,  сухой  и каменистой,  ночью
тонущей в черной тьме бесконечного пространства под шатром серебристых
звезд  или  сплошь  залитой  ярким  светом луны,  накладывающей на все
кругом печать волшебства и несбыточных грез...
     Тирессуэн закурил  снова  и  повернул  к  гостинице  близ храма с
золотым куполом.  Туарег закоченел:  несмотря на всю его закаленность,
одежда была слишком легкой для такой холодной страны.  Кончился день -
четверть всего срока его пребывания  в  России.  Едва  он  появился  в
нижнем   зале,   как  к  нему  подошла  маленькая  девушка,  служившая
переводчицей для приезжающих французов.  Широко расставленными глазами
и  мелкими  кудряшками  светлых  волос  она напоминала туарегу молодую
овечку.  Кочевник,  с  молоком  матери  всосавший  любовь  к  домашним
животным,  никогда  не евший их мяса,  может быть,  потому относился к
переводчице с симпатией.  Волнуясь, девушка стала говорить Тирессуэну.
Она заметила полную отрешенность туарега от торговых дел и поняла, что
он приехал просто посмотреть ее страну.  Однако он очень  плохо  знает
французский язык,  и,  чтобы помочь ему в знакомстве со страной, нужен
человек,  знающий арабский.  Языка туарегов,  прибавила  девушка,  она
думает,  никто здесь не знает. Но ее друг изучает арабский язык, был в
Египте и сможет быть  полезным  Тирессуэну.  В  тот  же  вечер  явился
молодой веселый человек с рыжими волосами и лицом,  усеянным, несмотря
на зиму,  веснушками.  Французские спутники туарега отнеслись к новому
знакомству неодобрительно.  После ухода студента они до ночи объясняли
ему козни коммунистов и их умение  обманывать  и  опутывать  неопытных
людей. Но, в конце концов, навязанный им туарег только мешал. Они были
довольны, что его смогут занять осмотром Ленинграда и они избавятся на
оставшиеся три дня от сурового чужака,  который не пил вина, ничего не
смыслил в еде и почти все время  молчал.  На  следующее  утро  студент
явился за Тирессуэном. Судьба помогла ему, одинокому и невежественному
страннику,  хоть немного узнать страну,  в которую он попал по просьбе
Афанеор...
     Туарег замолчал и задумчиво стал подгребать несгоревшие стебли на
середину  костра.  Ветер упал - подошел самый поздний,  предрассветный
час безлунной ночи,  когда ложится лошадь  и  встает  верблюд.  Звезды
померкли, будто стихший ветер перестал раздувать их огоньки, и на небе
едва обозначилась уходящая за  горизонт  волни