что было близким и понятным туарегу.
     Автомобиль шел вдоль  неоглядной  снежной  равнины,  как  сказали
потом - замерзшего моря,  под раскидистыми  соснами  с  красно-лиловой
корой. Потом они шли пешком по протоптанным в снегу тропинкам и попали
в рощу огромных серебристо-белых деревьев.  Всюду,  куда только хватал
взгляд, стояли белоснежные, украшенные черными штрихами стволы. Тонкие
черные веточки наверху были без листьев.  Они опали в долгое и суровое
холодное время года...
     Внезапно покров тяжелых туч распахнулся,  открыв небо очень яркой
голубизны. Солнце зажгло миллионами сверкающих искорок крупный снег.
     - Смотрите, смотрите! - воскликнула царица лебедей.
     И Тирессуэн  обернулся,  поняв  восклицание  чужого   мелодичного
языка. Девушка показывала вверх.
     Заледенелые белые  деревья  начали  оттаивать.  Высоко  в   ясном
голубом  небе  их  ветви  переплелись  серебряной,  унизанной жемчугом
пряжей. На  гибких  веточках  повисли капли воды - в солнце они горели
алмазами над другими темными и колючими деревьями,  покрытыми  пухлыми
тюрбанами снега.
     Вдруг сверкающая,   шатром   раскинутая   в  бездонной  голубизне
жемчужно-серебряно-алмазная сеть угасла.  Низко опустилось закрывшееся
облаками  небо,  более  темное,  чем земля.  Зелень колючих конических
деревцев сделалась совсем черной.  Призрачными полосами убегали  вдаль
голые кустарники.  Крупные блестящие хлопья падали медленно, крутясь в
безветренном воздухе, полные немыслимого в Сахаре покоя.
     Но ярче  созданного  морозом  алмазного  шатра  засветились серые
ясные девичьи глаза,  поднятые к Тирессуэну. Снежинки блестящим венцом
легли  на  выбившиеся  из-под шапки волосы,  таяли на кончиках длинных
ресниц, на алом изгибе губ.
     Свежий, особенный  запах  тающего  снега  шел от разрумянившегося
лица,  а напоенные морозным воздухом  волосы  издавали  теплый  аромат
жизни.  И  туарег,  любуясь  этой чужой и бесконечно далекой девушкой,
ощутил контраст холодной зимней красоты,  сотканной бесплотным светом,
и  человеческой  живой прелести.  Теперь Тирессуэн понял все до конца.
Бессолнечная и холодная страна,  засыпанная снегом, скованная морозом,
порождала   таких   же  живых,  горячих  людей,  полных  стремления  к
прекрасному и способных создавать его,  украшая жизнь,  как  пламенная
сухая  земля  юга.  Права была дочь Ахархеллена,  устремляя свои мечты
вслед за Эль-Иссей-Эфом к России.  Трудно было жить  русским  в  такой
суровой земле,  но они не ушли никуда от своей доли,  как то сделали и
предки туарегов.  Они закалили тело и душу в морозной белизне  севера,
как туареги - в пламенной черноте гор и равнин Сахары! Вот почему душа
русского человека смотрит глубже в природу  и  чувствует  богаче,  чем
душа европейца,  вот почему Эль-Иссей-Эф так хорошо понимал кочевников
пустыни, а те - его!
     Четыре дня  в  России  пролетели  мгновенно,  но  он все же успел
почувствовать,  понять  страну  сердцем,  а  не  разумом,  как  то   и
советовала   ему   Афанеор.   Он  вернулся  вестником  правоты  дочери
Ахархеллена!
     И еще  узнал Тирессуэн совсем странные вещи.  Будто бы есть такие
догадки или  легенды,  что  народы тиббу и туарегов - близкие родичи и
оба составляют самый конец  тоненькой  ветки,  протянувшейся  из  ночи
прошедших веков.  Другой конец той же ветки тянется в обширные степи к
северу от Черного моря  -  прародине  русского  народа.  А  оба  конца
сливаются  в  общем  основании - общих предках где-то в степях Средней
Азии и предгорьях громадных хребтов за Ираном.
     Тирессуэн умолк и закурил,  вновь переживая все врезавшееся в его
острую  память.  Афанеор молчала,  лежа у ног Тирессуэна,  пока тот не
погладил  ее  растрепавшиеся  волосы.  Девушка  подняла  к  нему  свои
огненные глаза и смущенно спросила:
     - Они очень красивы?
     - Кто?
     - Девушки-лебеди и она... их царица?
     Туарег рассмеялся.
     - Очень красивы. И в жизни и в музыкальном собрании. Красивы так,
что трудно поверить. Но мою черную, насквозь сожженную солнцем Афанеор
я не отдам за всех них.  Ты сама мое солнце,  и  такое  же  пламенное,
какое оно здесь,  на нашей с тобой земле. Ты моя избранница, а значит,
лучше всех женщин на земле, хотя их очень много и все они разные. Но я
люблю тебя и жизнь буду делить только с тобой!
     Ночь была безлунной и безветренной,  как там,  на далеком севере.
Но воздух пустыни был прозрачен,  как темный свет, и вечно безоблачное
небо приближало звезды к земле,  отчего земля как  будто  сливалась  с
бесконечным  пространством.  Когда-то,  очень давно,  древние египтяне
поклонялись  всеобъемлющему  пространству,   называя   его   Пашт,   и
всепоглощающему времени - Шебек. Оба божества олицетворялись пустыней,
как бы соединявшей их в одно целое,  бездонное и молчаливое, в котором
тонули   все  мысли,  усилия,  жертвы  и  сама  жизнь  бесчисленных  и
безымянных поколений людей.  Современные обитатели Сахары не знали  об
этом,   но,   как   и  древние  египтяне,  чувствовали  свою  связь  с
бесконечностью пространства и  времени,  уносясь  взором  и  мыслью  в
ночную   пустыню.   Только   теперь   пустыня   уже   не  казалась  им
всеобъемлющей.  Как озеро  мертвенного  покоя  и  молчания,  она  была
окружена  жизнью  множества  стран,  стремившейся  все заполнить и все
подчинить себе.
     Туареги знали  теперь,  что  все  грознее  становится  могущество
человека и все больше - его  слабость  перед  лицом  им  же  созданных
опасностей,  каких  еще  не  существовало в прежнем мире.  Что на всей
огромной  планете  идет  борьба  за  справедливость  и  счастье,   что
непоборимая европейская цивилизация сама подтачивает себя изнутри и ее
полный  противоречий  мир  должен  уступить   место   другому,   более
совершенному.
     Белый и желтый мехари отдувались  после  долгого  бега,  медленно
поднимаясь на широкий уступ отрога Тифедеста.
     - Сегодня  ночь  холодного огня!  - воскликнула Афанеор,  проводя
рукой по шее своего верблюда и вызывая этим множество голубых искр.
     Электрические ночи  нередки  весной  в  горах  Сахары.  Чем  выше
поднимались  всадники  на  гору,  тем  сильнее сыпались искры с шерсти
животных и с  их  собственной  одежды.  Ущелье,  служившее  тропой  на
плоскогорье,  вилось  синеватой  мерцающей речкой в непроглядном мраке
среди черных стен.
     Оно привело   путников   в  небольшую  циркообразную  впадину  со
ступенчатыми краями, обставленную заостренными скалами отполированного
ветрами  и  солнцем черного диорита.  Каждая скала была окутана слабым
голубым мерцанием,  на острие верхушки уплотнявшимся  в  факел  синего
огня. Глубочайшая тишина нарушалась только легким шарканьем верблюжьих
ног.  Афанеор и Тирессуэн молчали,  чувствуя себя в  запретной  стране
заколдованного  Тифедеста,  принадлежащей иному миру,  чем тревожная и
мечтательная ширь Сахары.
     Медленно поднялись  они  на  плоскогорье,  и  в  темном  просторе
мгновенно  исчезло  колдовство  синих  факелов.  Тирессуэн   остановил
мехари,  сбросил головное покрывало и прислушался. Издалека, с дороги,
которую они только что пересекли,  нарастал мерный грохот.  Разлилось,
приближаясь,  сияние  автомобильных  фар.  Девушка  хотела спешиться и
положить верблюда, но туарег остановил ее:
     - Они ослеплены собственным светом!
     Внизу, из-за поворота, вынырнула первая машина. Длинная, на шести
высоких колесах, с низким корпусом из броневых плит, она отличалась от
своих мирных собратьев,  как отличается  крокодил  от  рабочего  быка.
Что-то  рептильно-злобное  и  тупое было в ее плоской передней части с
горящими, широко расставленными фарами и боковым прожектором. Броневая
машина металась по извилистой дороге,  хлеща фарами по сторонам, будто
выслеживая  кого-то.  Следом  один  за  другим  появлялись  такие   же
крокодилообразные  броневики,  так  же метались из стороны в сторону и
уносились к югу в клубах золотившейся в  свете  их  фар  пыли.  Глухо,
назойливо  и  упрямо  ревели  моторы,  громко шуршали по щебню широкие
шины,  угрожающе торчали вперед дула пулеметов и скорострельных пушек.
Сила Запада,  непреклонная и безжалостная, тянулась стальной вереницей
по пустыне.  Афанеор тревожно  посмотрела  на  Тирессуэна  и  замерла.
Голубое холодное пламя обтекало туарега с головы до ног,  струилось по
верблюду, горело высокими огнями на ушах и носовой палочке мехари.
     Бронзовое лицо туарега в рамке голубого свечения казалось отлитым
из чугуна и приобрело нечеловеческую четкость и  твердость.  Тирессуэн
почувствовал  взгляд  девушки и положил на ее отставленный локоть свою
сильную руку.  Афанеор взглянула и поняла,  что сама облита  таким  же
голубым огнем.
     "Не боишься?" - взглядом спросил ее туарег.
     "Нет!" - так же ответила Афанеор.
     Два всадника на высоких,  как башни,  верблюдах стояли меж черных
скал над проползавшей внизу вереницей броневиков.

     1958 - 1959