анившие  как  желанный  приют,  не  показывался, словно  навсегда  исчез  в
бесконечном  водном  пространстве.  Холодом,  греблей,  жаждой, недоеданием,
бессонницей, постоянным отливанием  воды из бота, ожиданием гибели  в волнах
люди были доведены  до исступленного отчаяния. Они  потеряли представление о
времени и,  очнувшись от забытья, не знали,  какая часть дня  проходит  пред
ними - вечер, утро или полдень. Некоторые из них начинали бредить.
     Командир не работал, но и у него был вид замученного насмерть человека.
Он ел и пил наравне с командой, нисколько  не увеличивая себе порции, а спал
меньше  других, боясь сбиться с курса. Похудевшее лицо его посерело, обросло
черной щетиной,  глаза потеряли прежний блеск и потускнели,  словно налились
мутной  водой.  С трудом  открывая  отяжелевшие  веки,  он подбадривал своих
подчиненных, доказывая, что скоро покажется на горизонте Сахалин.
     И  вот  даже  при  затихшей  погоде, под  одними  только веслами,  хоть
медленно, но двигался вперед.
     Лунной ночью 1  июля заметили черноту  на  горизонте.  Это  была земля.
Неясный вид  ее  возвращал  людей к  жизни. Бот  подходил  ближе, и командир
пояснил:
     - Вот  и Сахалин. Узнаю мыс Анива, Корсаковск -  за  ним недалеко. Надо
взять левее. Обойдем его, и мы - дома.
     Бот начал под парусами огибать два  высокие  утеса, разделенные отлогим
ущельем. От этого мыс выдавался в море  седлом. Когда  он оказался на правом
траверзе,  командир приказал повернуть вправо и направиться в глубь  залива.
Свежий  встречный  ветер не  унимался,  и бот,  лавируя, очень медленно  шел
вперед.  Это  шатание  из  стороны  в   сторону  увеличивало  расстояние  до
Корсаковского поста в несколько раз. Люди видели берега родины, они казались
такими близкими, но только около  шести часов вечера 3  июля бот под веслами
приблизился  к мысу Эндум. Отсюда было видно, что на  рейде стоят  суда. Все
были уверены, что тут могут быть только русские корабли. Надеждой загорелись
глаза - не  напрасно люди перенесли столько мучений и страданий. Мечтами они
были  уже  на берегу,  но  командир  вернул  их к  действительности,  громко
выкрикнув:
     - Табань! Назад! Вижу японские флаги! Корабли не наши!
     Матросы с тревогой молча всматривались в корабли, на которых можно было
различить флаги Восходящего солнца.
     Повернув обратно, бот  пошел  в  сторону  вдоль  берегов  - подальше от
Корсаковского поста, и приткнулся на отмели против Савиновой  пади.  С кормы
поднялся командир Трегубов. Сделав шаг от борта, он упал в воду и растянулся
на ней лягушкой.  От долгого неподвижного сидения его  ноги свело судорогой.
Помочь подняться ему было некому, матросы были еще слабее его от непосильной
работы.  По  мелкой воде от бота до берега большая  часть  людей  ползла  на
четвереньках, некоторые  пробовали  брести вброд, но и они  скоро валились с
ног.  За двенадцать дней плавания на боте  в  неподвижности  и тесноте у них
распухли ноги.
     В момент их высадки на берегу никого не было видно.  Но через несколько
минут от поселка в четыре избы к ним направился человек.
     -  Сейчас  от него  узнаем,  почему  тут  очутились японские корабли, -
сказал командир, вставая, и тут же  шатнулся, беспомощно опускаясь  опять на
землю.
     Высадившаяся  команда с удивлением рассматривала  приближавшегося к ним
человека  в  странном одеянии. Особенно поражало  всех птичье оперение этого
высокого,  кудлатого и горбоносого  старика.  На нем были портки из  птичьих
шкурок, на ногах - бахилы  из горла морских львов. Быстрой и легкой походкой
он шел к морякам, глядя на них черными глазами, игривый  блеск которых очень
оживлял его бородатое лицо типичного южанина.
     - Черкес,  наверно.  Как  его сюда  занесло?  - проговорил  тихо матрос
Кучеренко.
     Старик  ласково  поздоровался  с  командой,   улыбнулся  и  поспешно  с
кавказским акцентом заговорил:
     - Видал,  как выпалзывали на берег.  Гадал, гадал, думаю, так  и  есть.
Наши  матросы,  раненые.  Конечно,  под  Цусимой  искалечены. Полтора месяца
прошло, а вы  все  плыли.  Как  это оттуда на лодке вы могли сюда добраться?
Удивительно.
     - О какой Цусиме вы говорите? - спросил командир.
     - А как же! Вы же в Цусимском бою были? Говорят, ужасное дело было!
     -  С нами хуже боя получилось. Еле выжили. А ты, дедушка, скорей  скажи
нам, не слыхал ли что-нибудь о нашей эскадре?
     Этот вопрос мучил команду во время всего пути. И сейчас, ожидая ответа,
моряки  напряженно  уставились  на  старика.  А  он  настороженно  оглядывал
незнакомых ему  людей. Очень подозрительна была их худоба - кожа да кости, в
морской  форме. По  тому, как некоторые из них таращили  на него лихорадочно
блестевшие глаза, а другие замерли  в застывших позах с мертвенно  бледными,
изнеможенными,  грязными  и  обросшими  щетиной  лицами,  -  они  могли  ему
показаться безумцами. Но  тут же, как бы  что-то сообразив,  старик  покачал
седой головой и заговорил:
     - Эге, да вы, видать, ничего не знаете. А ведь  большой морской бой был
при Цусиме.  Наши  разбиты.  Два адмирала - Рожественский  и Небогатов  -  в
плену. Только три корабля дошли  до  Владивостока.  Народу-то нашего сколько
погибло! Сперва никто не верил. Потом уже в газетах прочли.
     Эта страшная  весть ошеломила моряков. Они  долго  молчали,  не в силах
выговорить слова от  потрясения. Оправившись от  первого впечатления, моряки
начали расспрашивать о подробностях боя. Вторым, не менее сильным ударом для
них было сообщение-старика о занятии японцами неделю тому назад Сахалина.
     О  себе  старик  рассказал, что он -  грузин,  политический ссыльный. С
молодости   он  отбывал  на  Сахалине  долголетнюю  каторгу.  Остался  здесь
поселенцем.
     Командир  объявил   команде  о  своем   намерении  немедленно  покинуть
оккупированную неприятелем территорию  и направиться во Владивосток.  Но  от
старика  узнали, что японцы отобрали  у жителей продукты, и  запастись ими в
путь здесь невозможно. Это обстоятельство, а также и жалкий вид измученной и
больной  команды вынудили его отказаться от  своего решения.  Тогда Трегубов
распорядился  выбросить  из  бота  винтовки, револьверы, а  сам  он деньги и
документы зарыл в землю.
     Настроение  команды  упало.  Нечеловеческие  и   необычайные  трудности
претерпели люди, стремясь на родину, но вместо этого попали прямо в плен. От
чего так долго с таким упорством бежали, к тому и пришли.
     Впоследствии они узнали,  что и  первую шлюпку постигла та же участь. А
оставшиеся на Урупе  моряки были сняты  японским  судном. Разными путями, но
все три партии, русских моряков одинаково попали в плен.

     Еще до своей гибели "Олдгамия" повлекла за собой потерю русского судна.
В  начале боя, 14  мая,  плавучий  госпиталь  "Орел", державшийся  вдали  от
эскадры, был  неожиданно обстрелян японцами. Но и этим дело не ограничилось.
Враги  не  посчитались с тем, что на  нем  развевался флаг  Красного креста.
Вскоре к нему  приблизился японский  вспомогательный крейсер "Манжу-Мару"  с
поднятым сигналом: "Остановиться". Около тридцати японских матросов во главе
со строевым офицером появились на борту "Орла". Без команды, как будто у них
заранее  были  распределены  все  роли,  они  быстро  заняли  все отделения,
корабля.
     При  переговорах командира  "Орла"  капитана  2-го  ранга  Лохматова  и
главного  врача  статского  советника  Мультановского  с  японским  офицером
присутствовал бывший капитан "Олдгамии" со  своими помощниками. Англичане не
скрывали своего  удовольствия при виде  вооруженных японцев. Пошептавшись  с
английским   капитаном,   японский  офицер   объявил   командиру   Лохматову
по-английски:
     - Мне  все  ясно. Под красным флагом вы с врачами  занимаетесь военными
операциями. На  борту  у вас военнопленные.  Мы забираем ваш так  называемый
госпиталь, как военный приз. Командую здесь теперь я.
     На  скуластом лице офицера концы черных косых бровей поднялись еще выше
к вискам, как острые крылья стрижа.  Японец бесстрастно обвел всех глазами и
поднялся по трапу на мостик. В ходовой рубке по  его приказанию от  штурвала
был  отстранен  русский рулевой, а  на  его место стал японец. Офицер что-то
скороговоркой скомандовал  ему.  Госпиталь  "Орел", забурлив  винтами  море,
повернул в сторону Японии. Противник  уводил его  с места  боя,  не  дав ему
возможности оказывать медицинскую помощь раненым русским морякам.
     Главный врач Мультановский, довольно опытный хирург, оживлялся только в
своем  операционном отделении. А  в обычной жизни этого апатичного  толстяка
как  будто  ничто не  интересовало, ко всему он относился  равнодушно. Но на
этот  раз  круглое  лицо  его  стал   багровым,  точно  ему  нанесли  личное
оскорбление. Враждебно  взглянув на  Лохматова,  словно и  тот был  в чем-то
виноват, он сквозь зубы процедил:
     -  Пленных на госпитальное судно  сажают! Придумала  же  голова  вашего
адмирала! И вот вам результаты.
     Капитан  2-го ранга  Лохматов, высокий и  поджарый человек, был из  тех
командиров, которые прекрасно управляют кораблем  без всякого  шума и суеты.
Большую часть  своей жизни он провел  в  море, плавая на судах Добровольного
флота.  Любое несчастье он переживал молча. И теперь на его продолговатом, с
тонкими чертами лице, обрамленном  раздвоенной рыжей бородой, в  его больших
серых глазах,  смягченных сеткой морщинок вокруг них, нельзя  было усмотреть
ни тревоги, ни беспокойства. Не выпуская изо рта  папиросы, он махнул  рукой
и,  высоко  держа  голову,  ровной  походкой направился в  свою  каюту.  Это
означало, что дело бесповоротно проиграно и поправить его невозможно.
     -  Скажите,  Яков  Яковлевич,  неужели  японцы такие  бессовестные, что
возьмут  наш  "Орел"?   -  волнуясь,  обратилась  старшая  сестра  Сиверс  к
Мультановскому.
     Зная о  близости этой сестры к Рожественскому,  он  замедлил с ответом,
словно забыв слова, и, криво улыбаясь, выпалил:
     - Нет.  Они, вероятно, хотят устроить для нас банкет. И отпустят на все
четыре стороны. А вы можете потом поблагодарить своего адмирала +2.

ПРИМЕЧАНИЯ

     +1.  В ленинградском военно-морском архиве, фонд N 417, дело по описи N
81 - "Олдгамия", сохранился этот документ, который был представлен в главный
морской штаб Трегубовым при  донесении о плавании. Содержание его следующее:
"Прапорщику  Трегубову,  командиру  погибшего  призового  судна  "Олдгамия".
Рапорт.  Доношу Вашему благородию, что Ваше снаряжение  считаю  постыдным  и
преждевременным бегством от  вверенных  Вам людей, не согласующимся с долгом
чести, а есть позорный инстинкт самосохранения, есть ни на чем не основанное
превышение власти, и, кроме того, не служащее на пользу  и  спасение людей в
смысле некомпетенции прапорщика Зайончковского  в морском  деле и считаю его
приказ  одним  из  тех  бессмысленных  распоряжений,  основанных  на  личных
отношениях, неоднократно сделанных Вами. Прапорщик Владимир Потапов, 22 июня
1905 года".
     +2. Кроме  "Орла", при 2-й эскадре было  еще  другое госпитальное судно
"Кострома". Оно также  одновременно было  захвачено японским вспомогательным
крейсером "Садо-Мару".  Но  через  полмесяца оно было отпущено на  основании
правил   Красного   креста   в  морской  войне,  установленных  на  Гаагской
международной  конференции.  Эти  правила  японцами  не   были  применены  в
отношении "Орла".