его.
     А Хазар тем временем встретился на востоке с другой вражьей ордой.
     - Кто ты? - спросил его каган этой орды.
     - Я, - ответил Хазар, - проводник. Вы попали в  незнакомые  края,  не
знаете, где можете найти гибель, а где ждет вас богатая добыча, где  можно
взять полон, коней и много всякого добра. Заплатите мне - проведу.
     Согласились враги, и провел их Хазар, минуя свои  вежи,  к  соседнему
племени. Нежданно-негаданно обрушилась  на  мирных  жителей  орда,  мужчин
порубила, женщин и детей увела в неволю. Все добро себе забрала,  а  часть
добычи, как договорились, отдала Хазару.
     Вернулся Хазар домой, хвалится  перед  гордой  Итиль  своей  сметкой.
Ловко провел он врагов, да еще нажился при этом, богатое  приданое  привез
своей невесте.
     - Уходи!  -  твердо  сказала  ему  красавица.  -  Не  стану  я  женой
предателя, нажившегося на чужом горе. Сердце отдам Русу!
     Но не дождалась она второго брата. Пришла весть, что погиб Рус в бою,
не пропустив пришельцев к  становищу  родного  племени.  И  только  теперь
поняла Итиль, что именно его, этого смелого воина, любило  ее  сердце,  Но
разве вернешь мертвого!
     Охваченная неутешным горем, наложила на себя  руки  гордая  Итиль.  В
память о ней люди назвали  ее  именем  широкую  и  полноводную  реку,  что
протекала через их степи.
     Рус возвратился слишком поздно. Узнал все, что было, и погнал коня на
запад, прочь от родных мест. Там нашел новую семью, от его рода пошли русы
- ныне могучее и многочисленное племя.
     А Хазар осел у реки Итиль.  Основал  каганат  Хазарию,  стал  пошлину
взимать со всех, кто проезжал через его землю, разбогател еще больше.
     Потомки Руса и Хазара  забыли  о  своем  родстве.  В  разные  стороны
разошлись их дороги.


     И многое еще поведал Богдану араб Джейхани.  Богдан  слушал  рассказы
арабского гостя, будто дивную сказку.
     Караван шел по местам,  где  за  несколько  дней  до  него  двигалось
русское войско. Богдан с замирающим сердцем бросался к  погасшим  кострам,
за  которыми,  может,  недавно  сидели  княжеские   гридни.   Он   подолгу
вглядывался в сизую полынную даль, напрягал до боли глаза, но не видел там
ни  пеших,  ни  конных.  Только  зубчатые  вершины  гор   все   явственнее
поднимались на горизонте.
     Миновали небольшой хазарский город, настороженный, притихший - войско
русов побывало в нем всего день назад. Впереди победителей летела молва  о
том, что  русский  каган  Святослав  поклялся  смести  с  лица  земли  все
хазарские города и кочевья. Дружина  местного  бека  поредела  без  боя  в
ожидании  грозного  нашествия,  а  русы,  не  встретившие   сопротивления,
получили дань, запаслись водой и  провизией  и  ушли  дальше,  на  юг,  не
оставив здесь ни одного  воина.  Собираясь  на  майдане,  жители  тревожно
шумели, гадали: не вернутся ли русы?
     Миновав этот город караван сделал крюк, обходя безводную степь, затем
снова вышел на торную тропу. Дальше путь его лежал по берегу Джурджанского
моря - на Дербент.
     Богдан простился с гостеприимными арабами и свернул на запад, надеясь
вскоре отыскать оставленный русичами след. Джейхани  на  прощание  подарил
гридню короткий кинжал и лук с колчаном,  полным  каленых  стрел.  Тут,  в
дикой степи, ох как пригодился бы и конь, но и том спасибо доброму  гостю:
теперь не безоружен Богдан, глядишь, и  коня  или  верблюда  отобьет  себе
где-нибудь...
     Чем ближе к  горам,  тем  оживленнее  становилась  степь.  В  балках,
заросших кустарником, в рощицах, раскинувшихся на холмах, сновали птицы  и
мелкие зверьки. Из густой травы тяжело вспархивали грузные  дрофы.  Богдан
подстрелил одну из них, дня на два запасся мясом.
     Вскоре он наткнулся на след,  оставленный  русским  войском:  конница
протоптала в степи широкую дорогу. Но как ни торопился за  своими  Богдан,
никак не мог угнаться - видать, конные посадили пеших  ратников  на  крупы
своих коней, чтобы ускорить ход. Тревожно и тоскливо было идти  одному  по
незнакомой безлюдной земле, где возможна встреча  с  хазарами  или  ясами.
Раньше, пока он брел по пустынным пескам, ему было труднее, но  спокойнее.
А теперь казалось, что вот-вот из-за куста взовьется аркан, свистнет чужая
стрела...
     К вечеру Богдан вышел к реке. Он не решился в  сумерках  искать  брод
или переплавляться вплавь - вода быстрая,  крутит  коряги  в  водоворотах.
Нашел впадину перед береговым обрывом, над самой водой, углубил ее, сделал
нору. Для безопасности еще большой камень втащил туда, чтобы  укрыться  за
ним - мало ли какое зверье тут бродит.
     Ночь прошла беспокойно. Зыбкую тишину время от времени нарушали крики
неведомых зверей и птиц, шорохи, всплески воды -  то  ли  русалки,  то  ли
крупная рыба плескалась в реке. Только  перед  рассветом  гридень  забылся
тревожным сном, но ненадолго - внезапно его разбудил громкий хриплый  рев,
разнесшийся над рекой.
     "Кто это? - Богдан осторожно высунул  голову  из  своего  укрытия.  -
Барс? Или, может, тот самый зверь, барб, про которого рассказывал  Мечник?
Помоги мне, Перун, не доведи с ним повстречаться..."
     Над рекою плыл молочный туман. Снова стало тихо.


     Богдан выбрался из  убежища,  когда  уже  поднялось  солнце.  Он  без
особого труда отыскал брод, перебрался на другой берег и вскоре  наткнулся
на следы покинутого русского лагеря. Зола одного костра была  еще  теплая.
Эх, не надо было задерживаться...
     Сейчас, пока солнце еще не слишком припекало, Богдан торопливо  шагал
по широкой зеленой долине, поднимавшейся к горам пологими  уступами.  Горы
приближались, меняли свои очертания, их синие вершины приобретали  зеленый
цвет. А еще  дальше,  за  ними,  будто  ледяная  глыба,  врезался  в  небо
белоснежный двуглавый пик.
     Горные отроги все больше сжимали  долину,  заставляли  реку  петлять,
виться змейкой между ними. Таким же извилистым стал и путь Богдана.
     "Наши шли по долине, - подумал Богдан, - в обход вон того  хребта.  А
чего я за ними потащусь? Махну-ка я прямо через хребет. Там намного ближе,
скорей догоню дружину".
     Он нашел едва заметную  тропку,  которая  повела  его  сквозь  густые
заросли терна и орешника по довольно крутому склону. Подъем становился все
круче.  Богдан  обливался  потом,  но  упрямо  карабкался  вверх.   Он   с
облегчением  вздохнул,  когда  вступил  в  глухой  буковый   лес,   плотно
сомкнувший кроны столетних великанов над густым низеньким подлеском. Здесь
можно было позволить себе короткую передышку.
     В лесу стояла знойная тишина. Ни зверя,  ни  птицы,  казалось  -  все
попрятались, дожидаясь вечерней прохлады. Только  рыжие  муравьи  деловито
сновали вверх и вниз по шершавой коре бука, к которому прислонился Богдан.
После почти бессонной ночи гридня стало клонить в сон. Чтобы не уснуть  он
с большим усилием заставил себя подняться и побрел  дальше,  спотыкаясь  о
торчащие из земли корни.
     Лес окончился  внезапно.  Ровная  седловина  хребта  оказалась  почти
лысой, заросшей только пахучими травами с ярким  узором  цветов.  В  глаза
Богдану ударил солнечный свет. Над хребтом в синем небе плыли легкие белые
облака.
     - Ой! - гридень внезапно качнулся назад, в тень леса.
     Далеко впереди, на фоне синего неба, виднелись  темные  силуэты  двух
всадников. Легкие, поджарые кони нетерпеливо приплясывали  над  обрывистым
склоном, круто сбегавшем вниз, к долине. Всадники в  темной  одежде,  туго
перетянутой в талии тонкими поясами, лохматых шапках  не  походили  ни  на
русичей, ни на хазар, хотя луки у них были вроде русских, а  вместо  мечей
на боку у каждого висела кривая, как у степняка, сабля. Ясский дозор!
     Кто знает,  как  встретят  ясы  русича?  Богдан  решил  не  рисковать
понапрасну. Он начал отходить вдоль опушки,  от  дерева  к  дереву,  чтобы
неприятельский дозор не заметил, вниз, вниз, в долину.
     Удалившись на безопасное расстояние от ясов,  Богдан  пошел  быстрее,
лавируя между толстыми стволами деревьев. Спускаться по отлогому лесистому
склону было куда легче, чем подниматься в  гору.  Мох,  устилавший  землю,
мягко пружинил под ногами, скрадывал звуки шагов.
     Впереди  показался  просвет  между  деревьями.  Богдан   заторопился,
поскользнулся  на  замшелом  камне.  Поднимаясь,  он  увидел  такое,   что
заставило его замереть.
     - Туры... - тихо прошептал он.
     На лесной поляне паслось стадо могучих животных. Массивные бурые быки
с косматыми горбами-загривками держались  ближе  к  середине  поляны,  где
росло несколько молодых ясеней,  обгрызали  их  кору,  с  шумным  сопением
жевали листья. За ними, на противоположной опушке, спокойно  щипали  траву
коровы - поменьше ростом. Рядом резвилась пара неуклюжих телят.
     Гридень замер, прижавшись  к  стволу  старого  бука.  Он  смотрел  на
зубровое стадо, не решаясь покинуть свое укрытие, и  думал  о  том,  какие
странные эти туры, таких ему еще не доводилось видеть.
     Внезапно один бык поднял голову с кривыми толстыми  рогами,  перестал
жевать, будто прислушиваясь. Что-то его встревожило, и бык глухо, протяжно
замычал.
     Вот и другие быки насторожились. Замычало все стадо, быстро  сбиваясь
в круг, выставляя рога наружу. Крупные  зубры  старались  заслонить  собою
телят, сразу притихших и присмиревших. Но один  теленок,  видно,  младший,
совсем неловкий и неуклюжий, замешкался, не  успел  укрыться.  Он  жалобно
замычал, и тотчас из-за деревьев что-то  длинное,  рыже-черное,  полосатое
взвилось в воздух и с ревом обрушилось на малыша. Тяжелая  когтистая  лапа
ударила теленка по загривку, хрустнули кости.  Хищник  метнулся  назад,  к
лесу, со своей добычей. Только на  одно  мгновение  замерло  в  оцепенении
зубровое стадо, и вот уже ближайший к теленку бык, будто  каменная  глыба,
обрушившаяся  с  крутой  горы,  ринулся  вперед.  Кривые  рога   подцепили
полосатого зверя, с силой подкинули вверх. Едва хищник коснулся земли, как
все ревущее стадо сомкнулось над поверженным врагом, втаптывая его в сырую
землю тяжелыми копытами.
     Богдан  осторожно,  опасаясь  выдать  себя  малейшим  шорохом,   стал
отходить в глубь леса - подальше от рассвирепевших зубров. Стадо еще долго
не успокоится после нападения тигра - того самого зверя барба,  о  котором
рассказывал Богдану старый Мечник.
     Думая только о том, как бы не выдать себя, Богдан не заметил  второго
хищника, мелькнувшего между деревьями.  Это  уходила  тигрица,  потерявшая
своего друга.
     Медленно, шаг за шагом, Богдан отступал в чащу. Зубры  еще  бушевали,
злобно метались по поляне, будто мало им было одного  затоптанного  врага.
"Чур меня! - подумал гридень. - Увидят туры и мне то же будет". Он пятился
и пятился, пока не забрался в лощину, заросшую колючим кустарником. Только
здесь он перевел дыхание.
     И вдруг ему показалось, что кто-то следит за ним  из  чащи.  Ощущение
было такое явственное, что по спине мурашки поползли. Кто-то, человек  или
зверь, упорно смотрел ему в  спину.  Гридень  неожиданно,  чтобы  обмануть
неведомого  врага,  упал  ничком  на  землю,  приподнял  голову   и   стал
вглядываться в ту сторону, откуда почудилась ему  опасность.  Рука  крепче
сжала нож, подарок Джейхани.
     Нет, все было спокойно. Только стайка мелких  синиц  попискивала  над
Богданом в листве  молодого  бука.  Желто-голубые  пичуги  с  любопытством
разглядывали незнакомца и о чем-то совещались.  Неподалеку  стучал  дятел,
настойчиво и упорно долбил подгнившее  дерево.  Чуть  подальше,  в  другой
стороне, застрекотала сорока. С чего бы это она?
     Сорока - зловредная птица. Сама воровка, но, чтобы  отвлечь  от  себя
подозрения, вечно старается выдать кого-нибудь другого. Ни  один  человек,
ни один зверь не пройдет, не замеченный сорокой. Кого же она приметила  на
этот раз?
     Здесь, в предгорьях, лес был совсем не такой,  как  в  родных  местах
Богдана. Он казался  куда  глуше  и  таинственней,  замшелый  и  дикий,  с
опушками, заросшими непролазным  колючим  кустарником.  Богдан  чувствовал
себя здесь новичком. Хорошо, что он не нарвался на  стадо  здешних  буйных
туров. А кто знает, какие еще враги встретятся ему в этом лесу?
     Он поднялся, подумав, что все  равно  надо  идти  вперед.  Раз  решил
перевалить через хребет, чтобы сократить путь, то теперь отступать поздно.
     Богдан определил по солнцу направление и  снова  стал  взбираться  на
подъем. Кое-как он добрался до гребня хребта, вышел на открытое место  над
обрывом и убедился, что впереди лишь новая лощина, глубокая  и  тесная,  а
настоящий гребень дальше, за нею. Вздохнув,  Богдан  начал  спускаться  по
почти отвесной стене. Она  вся  растрескалась,  казалось,  ее  сложили  из
отдельных каменных плит. Выступавшие камни качались под ногами Богдана, он
с  трудом  удерживал  равновесие,  цепляясь  руками  за  древесные  корни,
свисавшие с обрыва.
     Ему снова показалось, что кто-то следит за ним. Но все  его  внимание
было поглощено тем, чтобы не сорваться. До конца спуска оставалось  совсем
немного, когда внизу, в зарослях, послышалось угрожающее ворчание. Гридень
похолодел. Он замер, прижавшись к каменной стене.
     В кустах мелькнула полосатая шкура, затем показалась большая  круглая
голова с прижатыми ушами и хищно оскаленной пастью. Барб!
     Зверь был близко, в каких-то десяти пядях от ног Богдана. Он  сжался,
готовясь к прыжку, а гридень даже за нож не мог взяться - руки  заняты.  В
отчаянии Богдан рванулся вверх и вдруг почувствовал: корень, за который он
уцепился, поддается под руками.
     Хищник немного задержался с прыжком. Он взвился в то мгновение, когда
Богдан, потеряв равновесие, уже падал вниз,  на  лету  стараясь  выхватить
из-за пояса нож. Они оба упали  на  дно  расселины,  заваленное  обломками
камня, и оба одновременно встали на ноги  друг  против  друга:  человек  и
огромная полосатая кошка.
     Гридень почувствовал на своем лице горячее дыхание  зверя.  Он  знал,
что ему терять нечего, и первый кинулся  на  своего  противника,  стремясь
достать его ножом под лопатку, чтобы поразить  в  самое  сердце.  Страшный
удар тигриной лапы пришелся по пустому месту, когти лишь  оцарапали  плечо
человека. А нож, добрый нож арабских мастеров нашел  свою  цель,  с  силой
вонзился в дело зверя по самую рукоятку.
     Падая, тигрица (а это действительно была подруга недавно погибшего  в
стычке с зубрами тигра)  подмяла  под  себя  Богдана.  Уже  в  агонии  она
опустила слабеющую лапу на  голову  противника,  сорвала  с  нее  лохматую
шапку. Богдану показалось, что в него ударила  молния,  в  глазах  у  него
вспыхнул яркий свет, затем он почувствовал, что проваливается  в  темноту.
Последнее, что он слышал, - грохот обвала, швырнувшего камни  со  скалы  в
узкую расселину.


     Богдан пришел в себя от  чьего-то  осторожного  прикосновения.  Он  с
трудом разлепил веки, попробовал приподняться и тут же замер:  в  упор  на
него  смотрел  незнакомый   человек,   смотрел   пристально   и   даже   с
беспокойством. Гридень успел разглядеть  смуглое,  с  правильными  чертами
лицо, зеленые глаза, полуприкрытые длинными ресницами, а затем все поплыло
перед ним, скрылось в тумане.
     Окончательно он  очнулся,  почувствовав  холод  на  лице.  Прохладные
струйки воды текли по его лбу и щекам.
     - Живой?
     Спросили его по-хазарски, и Богдан закрыл глаза, тихо застонал  -  не
от боли, а от одной мысли, что после стольких мытарств он  снова  попал  в
лапы к своим врагам. Но тут же этот вопрос повторили на языке русичей.
     Человек в потрепанной одежде - то ли свитке, то ли хазарском халате с
длинными рукавами - стоял на коленях перед Богданом и  прикладывал  к  его
голове мокрую тряпицу.
     - Может, попить хочешь? Тут недалеко криница, вода холодная...
     Голос был женский, и говорила это невесть откуда взявшаяся женщина на
родном языке Богдана.
     - Русич я, русич! - хрипло выкрикнул гридень. - Из дружины  киевского
князя...
     Женщина встрепенулась, из-под лохматой бараньей  шапки  на  плечи  ее
упали  светлые  волосы.  Большие  зеленые  глаза,  похожие  на  русалочьи,
изумленно смотрели на гридня, веря ему и не веря.
     - Ой, боже ж мой, Перуне! Неужто правда? Русич?
     - Правда, сущая правда. Клянусь Перуном и Волосом!
     Нет, она все еще не верила.
     - А чего ж ты такой чудной? И платно на тебе не наше, не  русское,  и
лук хазарский, а кинжал - ясский...
     Кинжал... Только тут мысли Богдана вернулись к  недавней  схватке  со
страшным противником. Он почувствовал, что его ноги прижаты к земле чем-то
тяжелым. Гридень приподнялся и увидел оскаленную пасть зверя, стекленеющие
его глаза. Женщина перехватила взгляд Богдана.
     - Наповал свалил барба, такое не каждому вою удается!  А  зверь,  уже
мертвый, прикрыл тебя от камней, что сверху падали...
     Она помогла гридню выбраться  из-под  туши  тигра.  Богдан  поднялся.
Голова гудела, как пустой казан, но руки и ноги были целы. Он  внимательно
осмотрел незнакомку.
     - Так ты говоришь, что я чудной? А ты - не чудная? Похожа на  волхва,
что живет у нас на горе, возле Перунова требища. Тот  такой  же  косматый,
только еще в звериные шкуры одетый.
     -  На  волхва?  -  она  еще  шире  раскрыла  глаза  и  вдруг   звонко
рассмеялась. - Ой, правда! На лешего я скорей похожа...


     Ее звали Злата. За золотые косы, за золотой веселый смех, за  золотое
сердце, за золотые руки. Родилась и выросла она в теплом  краю  на  берегу
Русского моря, где оно соседствует с морем Сурожским,  в  торговом  городе
Тмутаракани. Отец и братья Златы  рыбачили,  платили  десятину  хазарскому
беку, еще и на продажу немало оставалось от улова. Море кормило и  одевало
не только их семью. Жили его дарами рыбаки русичи, греки и касоги,  всякий
люд, что приходил сюда из иных краев в поисках лучшей доли.  Но  богатство
свое море отдавало за дорогую плату. В сильную бурю не вернулись домой  ни
отец, ни братья. Мать вскоре слегла с горя и больше не встала.
     Так Злата осталась одна-одинешенька на всем белом свете. Некому  было
за нее заступиться, когда приглянулась она  беку  Сурхану,  полновластному
хозяину Тмутаракани. Силой умыкнули осиротевшую девушку. Хотел  приблизить
ее к себе Сурхан, сделать своей наложницей, но Злата  едва  глаза  ему  не
выцарапала. Строптивую невольницу заставили делать самую черную работу,  а
вскоре бек подарил ее своему родичу в Семендере. Там  она  прожила  больше
года без всякой надежды на избавление. Но потом  вдруг  в  городе  начался
переполох. Пошел слух о приближении войска киевского  князя.  Присмотр  за
невольницами ослабел, и однажды ночью Злате удалось бежать.
     Сердце Богдана будто кто рукою сдавил: как похожа судьба Златы на его
собственную, на судьбу погибшей Рославы! Одинаково тяжело  живется  смерду
что под Киевом, что в  Тмутаракани  -  хазарский  бек  не  лучше  русского
толстосума! Богатый бедного гнет, последнее у него отнимает.
     Под густым загаром, под пылью дорожной  лицо  у  Златы  будто  с  той
картины ромейской, что видел Богдан в  Киеве,  иконой  она  называется,  а
одеть бы ее в чистое платно, серьгами да гривной серебряной украсить -  ох
как хороша была бы она! Даже глаза потупил гридень, подумав об этом, и тут
же ему стыдно стало: быстро забыл Рославу...
     - И ты домой, в свою Тмутаракань, надумала добираться? - тихо спросил
он, не поднимая глаз.
     - А куда еще? Даже птица по весне летит в родные края... И я пошла на
заход солнца, думала: когда-нибудь да доберусь. Таилась  от  лихих  людей,
ягодами да кореньями кормилась, рыбу ловила - я к рыбе привычная.
     - Варила?
     - Сырое все ела. Где бы я огонь взяла?
     - А дальше что думаешь делать? - спросил Богдан.
     - Снова пойду, куда шла.
     Он внимательно посмотрел на нее.
     - Нам выходит по пути. Пойдем вместе?
     - Пойдем, - без колебаний согласилась она. -  Я  тебе  в  тягость  не
б