ассказывай!  По-нашему  говоришь,  по-оштяцки
говоришь. Выходит, ты толмач мой.
     Пера засмеялся.
     - Чего гогочешь! Ваш князь, поди, христианского  языка  не  понимает.
Будешь ему мои слова пересказывать. Толмачом будешь  моим,  пересказчиком,
значит. А мне, Пера, обидно. Пошто большая река по-вашему зовется?
     - Давно это было, сын Руса. Давным-давно! Но старики помнят,  молодым
рассказывают. На нашей земле разные люди жили, но мы знаем Кама,  великого
охотника. Он был сыном доброго бога Ена. Он научил нас  делать  вересковые
луки, ставить на путиках ловушки на зверя и варить в корчагах  сюр.  В  ту
осень сын бога-неба Кам убил много лосей и медведей. Грозная Йома  просила
у него десятого зверя, но он  прогнал  ее.  Йома  рассердилась  и  послала
Войпеля,  так  мы  зовем  северный  ветер.  Войпель  налетел  на  него   с
шумом-воем, как дикая свора собак. Великий охотник поймал северный ветер в
шубный рукав и стал смеяться над грозной  старухой.  Тогда  Йома  рассекла
землю и выпустила воду. Слепая вода искала охотника, смывая леса  и  горы.
Никто больше не видел Кама... Люди говорят, что великий охотник увел  воду
к теплому морю, чтобы спасти свой народ.
     - Врать ты, Пера, мастак! А я быль знаю. Мне мамка пела. Ну, слушай:

                      Случилось быть посреди земли,
                      Посреди земли, наокруг полей,
                      Наокруг полей, на полянушке.
                      Прибежали туды девки за полночь -
                      Встречать солнышко пресветлое,
                      Величать Ярилу божьим именем...

     Замолчал Ивашка, запрокинул голову и долго  глядел  в  густое  черное
небо.
     - Как дале поется, запамятовал я. Забыл, и все тут!  Одно  знаю,  про
Егория-воителя быль. Проклял их будто Егорий: как  плясали  девки  поперек
поля, так на поле том и осталися, в серы камни превратилися. Выходит,  бог
наказал девок. А у тя за охотником вода бегает. Зверь она или оборотень?
     - Люди сказывают.
     - Люди! А вода в Каме вашей синяя.
     - От слез бога-неба она такая. Добрый бог Ен жалел сына.
     - Не шелести! Один бог на земле Исус Христос, а ваши  боги  болванами
зовутся.
     Пера встал, взял седло и ушел к лошадям. Он привел заседланного коня,
скатал медвежью шкуру, стал ее привязывать к седлу.
     - Ты чего? - удивился Ивашка. - Ночь темная! Куда собрался?
     - Поеду один. Ты не сын Кондратия Руса! Сын куля ты, пон, собака!
     Ивашка схватился за нож, но тяжелый кулак ултырянина сшиб его с ног.
     Простучали копыта. Пера уехал.
     Ивашка лежал в траве, раскинув руки. С качающегося вязовника  сыпался
на лицо ему мелкий гнус и лез в ноздри, в рот, под рубаху.
     Ветер вдруг стих, пошел  крупный  холодный  дождь.  Ивашка  застонал,
приподнялся и долго  глядел  на  желтый  гаснувший  костер.  Шумел  дождь.
Плясали на листьях тяжелые капли.
     Ивашка долго сидел под дождем, обессиленный и мокрый, как мышь, потом
кое-как дополз по мокрой траве до костра и лег.
     Дождь скоро кончился, опять зашумела река, заскрипели старые елки.
     Он лежал до утра, а когда рассвело и лес  отодвинулся,  пошел  искать
шапку и нож.


     Мокрая  трава  оплетала  ноги  жеребцу.  Жеребец  спотыкался.  Ивашка
хлестал его, сердился на непогодь, ждал  тепла,  солнышка,  да  так  и  не
дождался. Туман уполз к воде, а теплее не стало. Небо,  затянутое  тучами,
было сырым и холодным.
     Тропа вертелась, обегая  болота  осочные  и  овражки,  но  далеко  от
большой реки не уходила.
     В полдень Ивашка съел краюху хлеба, напился в ручье, напоил жеребца и
погнал его в гору. Он торопил жеребца, хотел засветло догнать  ултырянина.
Хоть и нехристь Пера, варнак, но ехать вдвоем веселее. И с чего  взъярился
ултырянин? Одно Христос, а другое -  идол  басурманский.  Сам  видел,  как
ултыряне богов мастерят: срубят лесину в три вершка толщиной,  проковыряют
ножом рот да глаза и молятся чурке, шкуры на нее вешают,  рыло  ей  кровью
мажут.
     День начал меркнуть. Бусый туман лег на тропу, меж темных стен  леса.
Жеребец стал бояться кустов и ям.
     Костер вырос как из-под земли, жеребец шарахнулся от огня. Ивашка еле
усидел в седле. А Пера даже не оглянулся.
     Отпустив расседланного коня, Ивашка подошел к нему.
     - Здорово ты меня кулаком мякнул! Думал, помру. Не допустил  господь,
отлежался.
     Пера промолчал, отодвинул  палкой  огонь,  достал  из  долы  тетерку,
покатил ее по траве, разрезал на две половины, одну отдал Ивашке.
     Наевшись, Ивашка сходил за дровами. Пера напоил лошадей и лег  спать,
завернувшись в медвежью шкуру.
     Начал накрапывать дождь. Ивашка придавил костер сушиной и  тоже  лег,
укрывшись с головой зипуном.
     Дождь стучал звонко по кожаному зипуну, будто песню выстукивал:

                      Бережочек зыблется, зыблется,
                      А песочек сыплется, сыплется...

     Утро было холодным.
     Кони шли вяло: и им надоела непогодь.
     Ивашка ругался, грозил кулаком сырому небу, а дождь лил. Днем и ночью
лил. Они спали под дождем, утром садились мокрые на мокрых лошадей.
     Дороге не было конца.
     В лесу оштяцкая  тропа  металась  из  стороны  в  сторону,  на  лугах
вытягивалась, ровная и прямая, как разостланный бабами неотбеленный холст.
     На шестой день тропа спустилась к реке.
     - Плыть будем, - сказал Пера, слезая с коня. - Большая  река  тут  на
закат поворачивает, а нам прямо.
     Пера снял шабур, завернул в него лук с налучником, снял поршни с ног,
отстегнул меч, привязал все к седлу. Ивашке тоже пришлось  снимать  меч  с
пояса, бахилы с ног и привязывать к седлу.
     Завел он жеребца в воду, помолился Миколе-заступнику и поплыл.
     Жеребец вытягивал шею, как гусь, плыл ходко.  Ивашка  держался  одной
рукой за стремя, другой - по воде бил.
     На середине река развернула их и понесла.
     - Наперед коня заплывай! Наперед! - кричал ему  Пера.  Ивашка  и  сам
понимал, что заплывать надо, отпускать стремя,  да  рука  не  разжималась.
Спасла его песчаная коса.  Увидев  ее,  Ивашка  рванулся  вперед  и  помог
жеребцу развернуться. Стремнина осталась позади. Большая  река  смирилась,
не крутила их, как осенние листья. По спокойной воде жеребец легко плыл  к
берегу.
     Пера ждала их на косе. Он поймал выскочившего из воды жеребца.
     Ивашка оделся, опоясался мечом и вскочил в седло.
     Они погнали коней в гору.
     Ивашка выехал первый и увидел в  лесу  две  большие  ултырские  избы,
отгороженные высоким заплотом.
     Ултыряне стояли кучей за  воротами  и  глядели  в  небо.  Перед  ними
топтался поп в черной рясе, с мечом на поясе и с золотым крестом в руках.
     Они остановили коней в саженях трех  и  стали  слушать.  Поп  говорил
по-ултырски. Ивашка не все слова понимал и тормошил Перу:
     - Куда он зовет их? Ну, пересказывай!
     - На небо. Наших богов ругает, а своего хвалит. Милостивый,  говорит,
ваш бог. Всех любит.
     - Знаю. Гляди, еще люди, в кольчугах!
     К ним подошел воин и спросил по-ултырски: кто такие и откуда?
     Пера сказал ему, что люди они вольные, охотники, едут князю служить.
     Поп замахал крестом и погнал ултырян к реке. За попом шли воины.
     - Кому они служат? - спросил Ивашка.
     - Князя Михаила слуги, - ответил Пера. -  Князь  Михаил  чужим  богам
кланяется!
     - Небось,  поклонишься!  Христос-то  не  болван  деревянный.  Поразит
огненной стрелой, и все тут!
     - Ехать нам пора, сын Руса.
     - К Михаилу поедем?
     - К нему. - Пера вздохнул. - Больше некуда...
     Ивашка расспрашивал: какая у князя дружина, молодой князь Михаил  или
старик? Но Пера молчал, видно, не любо ему показалось, что  князь  его  от
ултырской веры отошел, болванам не молится.
     Стемнело. Они  остановились  в  логу,  отпустили  стреноженных  коней
пастись и легли спать у костра.
     Ночью кто-то придавил Ивашку.
     - Не дури! - закричал он. - Сосед я тебе, другодеревенец!
     Он думал, Пера его вяжет, но, приглядевшись, понял: чужие навалились.
Пера один, а тут трое... Пера сам связанный лежал,  на  нем  кучей  мужики
сидели.
     Утром их развязали, вывели из лога на широкую лесную поляну.
     На поляне кишела не одна сотня ратников в  длинных  кожаных  рубахах.
Ратники расступились, и к ним подошел молодой воин, не старше Ивашки.  Все
блестело на нем: и кольчуга, и пояс, и короткий меч в  серебряных  ножнах.
На голове у молодого воина шапка из зимних соболей,  на  ногах  поршни  из
красной кожи.
     - Мы не воры, - сказал ему Ивашка. - Князю едем служить.
     - Какому князю? - спросил по-русски молодой воин, прищурясь.
     Пока Ивашка думал, как лучше сказать, Пера ответил:
     - Нашему, Михаилу.
     Молодой воин что-то сказал по-ултырски ратникам  и  ушел.  Им  отдали
луки и мечи, подвели заседланных коней.
     Пера шепнул Ивашке:
     - Матвей с тобой говорил, сын князя Михаила.
     Воины молодого князя сели на лошадей и стали выезжать на тропу.
     Ивашка хлестнул жеребца, но Пера остановил его:
     - Нам впереди ехать не велено!
     Весь день они ехали за дружиной, а вечером князь позвал их  к  своему
костру. Он накормил их, напоил сюром  и  опять  начал  расспрашивать:  кто
такие и куда едут?
     Ивашка сердился, кричал на него:
     - Крест надел, а християнину не веришь!
     Князь посмеивался.
     Пера снял с пояса меч, положил его к ногам князя и стал рассказывать,
как жил в ултыре Сюзя, как охотился, ловил рыбу в  Шабирь-озере  вместе  с
оштяками Юргана.
     - Но большой отец прогнал меня из ултыра.
     - Ты нарушил обычай отцов?
     - Я хотел взять в жены Вету. Она внучка старого Сюзя. Она  из  нашего
ултыра, князь. Старый Сюзь продает ее чужому  охотнику.  Я  остался  один.
Тебе буду служить.
     - Я верю тебе, богатырь!
     Пера поднял с земли меч, поклонился князю и сказал:
     - Парня зовут Ивашкой. Он сын Кондратия Руса. Хорошего человека сын.
     - Меня крестил епископ Иона, - сказал молодой  князь  Ивашке.  -  Поп
русов Иона, надевая кресты моим воинам, велел жить праведно, почитать бога
и князя.
     Ивашка выдернул крест из-под рубахи.
     - Хошь, поклянусь на кресте?
     Ивашка поклялся служить верно, за чужую спину в  бою  не  хорониться,
худого в душе не держать.
     Князь Матвей отпустил их. Они ушли к своему костру.
     Пера сразу уснул, а Ивашка ворочался с боку  на  бок,  ругал  хитрого
ултырского князя и думал о родном доме. Вспомнил ни с того ни с сего,  как
хлеб молотили прошлой осенью, как избу конопатили, окна в хлеву завешивали
берестой. За неделю до покрова волки  собирались  в  стаи,  коров  и  овец
запирали в хлев.  Тятька  скармливал  последний,  дюжинный  сноп  скотине,
ставил на повети в хлебальной чашке  пиво,  кланялся  дедушке-дворовому  и
просил:  "Береги,  хозяин,  скот  зимующий  от  хвори  липучей,  от   силы
нечистой". А с Параскевы-роженицы начинали сумерничать.  Татьяна  зажигала
светец, ставила под него корыто с водой. Огонь с лучины капал  на  воду  и
шипел. Тятька зашивал подволожные лыжи, а  он  с  братьями  стрелы  тесал,
липовые, на белку. Липа сладкой  травой  пахла...  Девки  пряли  у  печки.
Татьяна варовые нитки сучила  и  рассказывала  про  нечистую  силу,  будто
боится нечистая сила солнышка ясного, дня светлого, а как солнышко угасать
начнет,  земля  замертвеет  -  тогда  ее  царствие.  Бесится  тогда,  воет
нечистая, душу христианскую ищет.
     Засыпать уже  начал  Ивашка,  тяжелела  голова  и  слепла  память,  а
Татьянина песня в ушах звенит неумолчно:

                     То не два зверя сбегалися,
                     Не два лютые сходилися.
                     Гасил солнышко пресветлое
                     Чернокрылый зверь:
                     Захлестнет крылом - травы высохнут,
                     Захлестнет другим - реки вымерзнут,
                     Земля-матушка тьмой покроется...



                                  ГОЛОД

     Костер попискивал, как мышь. Искры рвались к черному небу и умирали.
     Князь Юрган отодвинул палкой огонь, снял камусы  и  поставил  больные
ноги в горячую золу.
     - Утром выйдем на тропу лосей, - сказал он брату.
     - Емас, брат Юрган, Емас.
     Согревшись, князь задремал. Качались перед  ним  золотые  рога  самца
шоруя. Князь хватался за лук, рвал из колчана стрелу,  но  старые  больные
руки не слушались. Лось уходил в темноту.
     Просыпаясь, князь глядел на  желтый  покачивающийся  огонь  и  слушал
брата.
     Золта жаловался Нуми-Торуму:
     - Мы не видели снега, великий, а едим лошадей!
     Тьма густела. Ели подступали к костру... Князь бродил  по  глубокому,
рыхлому снегу, искал табун, а с неба сыпался на него горячий  снег  и  жег
ему руки.
     Он проснулся, открыл глаза. Костер шипел и плевался искрами.  Молодые
охотники кормили огонь сухими сучьями, грели застывшие спины.
     - Звезда Соорб умерла, - сказал брату Золта. - Идти надо.
     Юрган надел камусы, взял лук и повел их к лосиной тропе.
     Небо белело, но князь не торопился. Осенний лес чуток,  стылая  земля
звонкая, а тропа рядом. Хрустнет под ногой сук - уйдет зверь далеко.
     У болота с двумя молодыми охотниками остался  Золта,  а  он  поднялся
выше и на середине горы залег в осиннике.
     Рассвело. На палых листьях поблескивал иней.
     Он лежал в неглубокой яме, глядел неотрывно на старую большую березу.
На ее шершавой коре лоси оставляли клочки шерсти.
     От березы тропа поворачивала к болоту. "Зверь не обойдет и  птица  не
облетит это место", - говорил ему отец.
     Взошло солнце. Лес повеселел, заискрился. Заурлыкали черные косачи.
     Стаи мелких птиц садились на березу и, покачавшись, улетали.
     Пестрая лесная кошка перешла тропу  у  березы  и  скрылась  в  густом
пихтовнике.
     Две усатые  белки  уселись  на  сломанную  осину,  разглядывали  его,
вертели хвостами.
     К полудню лес затих, будто вымер.  Птицы  спустились  на  ягодники  к
болоту. Звери ушли в глухие урочища.
     Пологая гора, вся облитая солнцем, дремала. Дремал и старый  князь...
Щелкнула сухая вица, и опять все стихло. Он понял - идет осинником Золта.
     Золта залез к нему в яму, лег рядом.
     - Будем сидеть вечер, будем сидеть ночь, - сказал он брату.
     Золта вздохнул:
     - О-хо, нету лосей. Ушли... и достал из сумы кусок мяса.
     Старый князь обнял брата, но мясо не взял.
     - Отдай охотникам, - сказал он. - Скажи молодым - придем в пауль  без
лося, принесем голод.
     Золта уполз.
     Князь опять глядел на старую березу и думал. В месяц гусиных  птенцов
хворь совсем одолела его. По обычаю предков, он роздал сородичам богатства
свои у большого костра и думал, что обманул  смерть.  Но  смерть  обманула
его. Орлай и раба не  догнал,  и  сам  не  вернулся.  На  медвежьей  шкуре
принесли его в пауль охотники. Он похоронил сына, кровь жертвенных лошадей
вылил на костер, мясо роздал  сородичам.  Прошло  семь  дней  -  еще  двух
охотников убил лось в  урочище  Ворса-морта.  Люди  собрались  у  большого
костра. Шаман Лисня трижды спрашивал богов, и трижды боги говорили ему: не
лось убил охотников, а Торум-пыл, сын великого бога. Люди верили шаману  и
дрожали от страха, как дети... Шли дни. Подул с  востока  люльвот,  принес
холод. Звенели ночами побелевшие звезды. Кралась зима, страшная,  голодная
зима. Убыли запасы рыбы, таял табун кобылиц. А люди  сидели  в  юртах,  не
охотились, не ловили рыбу на Шабирь-озере. Он созвал  мужчин  и  женщин  в
свою юрту,  сам  разжег  живой  огонь  в  каменном  чувале.  Хитрый  шаман
покачался над огнем и стал говорить людям плохое, будто они забыли  обычаи
и веры предков и великий Нуми губит их за это...
     На березу сели два косача. Князь достал  из  колчана  птичью  стрелу,
убил одного, но из ямы за убитой птицей не вылез.
     Солнце садилось, темнели кусты и бусела  береза.  На  болоте  сердито
ухала большая птица. Князь глядел на тропу и уговаривал  Нуми-Торума:  "Не
губи род Юрганов, великий, пожалей наших детей и женщин. Я  побил  шамана,
легонько побил и ушел в ту же ночь на  охоту.  Только  брат  Золта  и  два
охотника пошли за мной, а в пауле три десятка мужчин".  Гора  потемнела  и
слилась с небом, бусая береза стала черной и пропала совсем,  задавила  ее
темнота. Белые звезды мерцали на небе, дрожали. Скоро холод  спустился  на
землю - князь закрыл малицей больные ноги, вздохнул. Он  еще  днем  понял,
что ушли из урочища лоси, давно ушли, - обглоданные осины засохли, раны на
липах пожелтели. Но костер  разжигать  боялся.  Может,  смилуется  великий
Нуми, выгонит на него лося.
     Ночь долгая, холодная. Он берег руки, грел их под меховой рубахой. Но
стрелять ему не пришлось. Великий Нуми не выгнал на него зверя.
     Солнце поднялось выше леса. Он вылез из ямы, подобрал стрелу  (косача
росомаха сожрала за ночь) и стал спускаться по тропинке к болоту.
     Охотники разжигали костер прямо на тропе. Золта потрошил глухаря.
     Князь сел, спросил брата:
     - На ягодники ходил?
     - Ходил, - ответил Золта.
     Охотники натаскали сучьев и сели к костру. Они ждали, что  скажет  им
старый князь. Он молчал. Испугал кто-то лосей, и они ушли. Куда ушли?  Лес
большой...
     Золта сунул птицу в горячую золу и засмеялся:
     - Хитрая птица маншин, пурхается в песке, а пьет с листа.
     Посидели у костра, согрелись, съели испеченную в горячей золе птицу.
     Молодые охотники ушли в гору, за  косачами,  а  его  Золта  повел  на
ягодники.
     Вечером повеселевшие парни показывали  ему  туго  набитые  мешки.  Он
хвалил их, а сам о лосях думал. Скоро снег выпадет, за Шабирь-озером  надо
искать новые лосиные тропы. Сытые охотники уснули,  и  брат  уснул.  А  он
просидел всю ночь у костра.
     Утром князь вывел их на тропу.
     По знакомой тропе молодые охотники пошли веселее. Они  несли  в  юрты
жирных осенних птиц и радовались, что великий Нуми больше не  сердится  на
них.
     У Сюзь-речки Золта сел отдыхать.
     - А вы идите, - сказал он парням.  -  Наши  ноги  старые,  ваши  ноги
молодые.
     - Не тоскуй, князь! - Золта улыбнулся. - Вода течет, дни идут. Мы  не
убили лося, но убили страх. Охотники пойдут в лес  бить  белку  и  куницу,
искать новые лосиные тропы.


     Дни шли. Земля оделась в белую паницу. Охотники ушли в лес -  сбивать
тупыми стрелами белок, ставить ловушки на куниц и соболей.
     Огонь горел в каменном чувале с утра до вечера, с вечера до  утра,  а
большую деревянную юрту нагреть не мог.  Князь  плел  сети,  вил  ременные
арканы и кормил сухими сучьями ненасытный  огонь.  Майта  уговаривала  его
перейти к ним, жить вместе.
     - У нас тепло, аасим!
     Но он боялся нарушить обычай предков, мерз в большой юрте,  тосковал.
За стеной, в малой юрте, жила его семья: две жены, сестра,  дочь  Майта  и
сын. Мальчишка прожил всего четыре зимы, стрела выше его,  а  просится  на
охоту: "Сделай мне лук, аасим, - говорит, - я белку буду стрелять!"
     По вечерам женщины  пели  длинные,  грустные  песни.  Он  слушал  их,
вытирал слезы рукавом молсы и думал о студеной зиме. Уговаривал его  Золта
весной сходить к Русу, выпросить семенного  зерна,  распахать  луговину  и
засеять ее зерном...

                         С неба сыплется снег
                         День и ночь, день и ночь.
                         Брата милого жду
                         День и ночь, день и ночь...

     Женщины пели за стеной, а он видел  задавленный  снегом  лес,  крутой
белобокий луг, самца шоруя в логу, безрогого и притихшего.

                         С неба сыплется снег
                         День и ночь, день и ночь.
                         Заметает следы
                         День и ночь, день и ночь.
                         В чамье мяса нет,
                         Мало рыбы в ямах -
                         Брат по следу идет
                         День