о и преторского
достоинства122, а сам попускал им такие хищения и грабежи, что однажды,
когда он жаловался на безденежье в казне, ему остроумно было сказано, что у
него будет денег вдоволь, стоит ему войти в долю с двумя
вольноотпущенниками.
     29. И вот, как я сказал, у этих-то людей и у своих жен был он в таком
подчинении, что вел себя не как правитель, а как служитель: ради выгоды,
желания, прихоти любого из них он щедро раздавал и должности, и
военачальства, и прощения, и наказания, обычно даже сам ничего не зная и не
ведая об этом. Незачем перечислять подробно мелочи - удержанные награды,
отмененные приговоры, тайно исправленные или явно подложные указы о
назначениях. Но даже Аппия Силана, своего тестя123, даже двух Юлий, дочь
Друза и дочь Германика он предал смерти, не доказав обвинения и не выслушав
оправдания, а вслед за ними - Гнея Помпея, мужа старшей своей дочери, и
Луция Силана, жениха младшей124. (2) Помпей был заколот в объятьях любимого
мальчика, Силана заставили сложить преторский сан за четыре дня до
январских календ125 и умереть в самый день нового года, когда Клавдий и
Агриппина праздновали свадьбу. Тридцать пять сенаторов и более трехсот
римских всадников были казнены им с редким безразличием: когда уже
центурион, докладывая о казни одного консуляра, сказал, что приказ
исполнен, он вдруг заявил, что никаких приказов не давал; однако сделанное
одобрил, так как отпущенники уверили его, что солдаты исполнили свой долг,
по собственному почину бросившись мстить за императора. (3) И уже всякое
вероятие превосходит то, что на свадьбе Мессалины с ее любовником Силием он
сам был в числе свидетелей, подписавших брачный договор126: его убедили,
будто это нарочно разыграно, чтобы отвратить и перенести на другого угрозу
опасности, возвещенную ему какими-то знаменьями.
     30. Наружность его не лишена была внушительности и достоинства, но
лишь тогда, когда он стоял, сидел и в особенности лежал: был он высок,
телом плотен, лицо и седые волосы были у него красивые, шея толстая127. Но
когда он ходил, ему изменяли слабые колени, а когда что-нибудь делал,
отдыхая или занимаясь, то безобразило его многое: смех его был неприятен,
гнев - отвратителен: на губах у него выступала пена, из носу текло, язык
заплетался, голова тряслась непрестанно, а при малейшем движении - особенно.
     31. Здоровье его, хоть и было когда-то некрепко, во все время
правления оставалось превосходным, если не считать болей в желудке,
которые, по его словам, были так мучительны, что заставляли помышлять о
самоубийстве.
     32. Пиры он устраивал богатые и частые, в самых просторных палатах,
так что нередко за столами возлежало по шестьсот человек. Пировал он даже
над водостоком у Фуцинского озера и едва не утонул, когда хлынувшая вода
вышла из берегов. Ко всякому обеду он приглашал и своих детей с мальчиками
и девочками из знатных семейств: по древнему обычаю они сидели у подножья
скамеек и ели со всеми. Однажды он заподозрил, что один гость128 украл
золотой сосуд - на следующий день перед этим гостем была поставлена
глиняная чашка. Говорят, он даже собирался особым эдиктом позволить
испускать ветры на пиру129, так как узнал, что кто-то занемог оттого, что
стыдился и сдерживался.
     33. До еды и питья был он жаден во всякое время и во всяком месте.
Однажды, правя суд на форуме Августа, он соблазнился запахом угощения,
которое готовилось в соседнем Марсовом храме для салийских жрецов130, сошел
с судейского кресла, поднялся в храм и вместе с ними возлег за трапезу. От
стола он отходил не раньше, чем отяжелев и взмокнув, и тут же ложился
навзничь, чтобы во сне ему облегчили желудок, вставив перышко в разинутый
рот. (2) Спал он очень мало и обычно не засыпал до полуночи, зато иногда
задремывал днем, во время суда, и ораторы, нарочно повышая голос, с трудом
могли его разбудить. К женщинам страсть он питал безмерную, к мужчинам зато
вовсе был равнодушен. До игры в кости он был великий охотник и даже
выпустил о ней книжку; играл он и в поездках, приспособив доску к коляске
так, чтобы кости не смешивались.
     34. Природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в
большом, так и в малом. Пытки при допросах и казни отцеубийц131 заставлял
он производить немедля и у себя на глазах. Однажды в Тибуре он пожелал
видеть казнь по древнему обычаю132, преступники уже были привязаны к
столбам, но не нашлось палача; тогда он вызвал палача из Рима и терпеливо
ждал его до самого вечера. На гладиаторских играх, своих или чужих133, он
всякий раз приказывал добивать даже тех, кто упал случайно, особенно же
ретиариев: ему хотелось посмотреть в лицо умирающим. (2) Когда какие-то
единоборцы поразили друг друга насмерть, он тотчас приказал изготовить для
него из мечей того и другого маленькие ножички. Звериными травлями и
полуденными побоищами134 увлекался он до того, что являлся на зрелища
ранним утром и оставался сидеть даже когда все расходились завтракать.
Кроме заранее назначенных бойцов, он посылал на арену людей по пустым и
случайным причинам - например, рабочих, служителей и тому подобных, если
вдруг плохо работала машина, подъемник или еще что-нибудь. Однажды он
заставил биться даже одного своего раба-именователя135, как тот был, в тоге.
     35. Но сильнее всего в нем была недоверчивость и трусость. Даже в
первые дни правления, стараясь показать себя простым и доступным, он
решался выйти на пир только под охраной копьеносцев и с солдатами вместо
прислужников, а навещая больных, всякий раз приказывал заранее обыскать
спальню, обшарив и перетряхнув тюфяки и простыни. А впоследствии даже те,
кто приходил к нему с приветом, все до одного подвергались строжайшему
обыску: (2) лишь с трудом и не сразу согласился он избавить от ощупывания
женщин, мальчиков и девочек, и не отбирать у провожатых или писцов их
ящички с перьями и грифелями. Камилл, начиная мятеж, был уверен, что
Клавдия можно запугать и без войны: он отправил ему письмо, полное
надменных оскорблений и угроз, с требованием оставить власть и частным
человеком удалиться на покой,- и действительно, Клавдий, созвав первых лиц
в государстве, стал целиться с ними сомнениями, не послушаться ли ему
Камилла. 36. А ложный слух о каком-то заговоре привел его в такой ужас, что
он и впрямь попытался отречься от власти. Когда же, как я рассказывал136,
но время жертвоприношения близ него был схвачен человек с кинжалом, то он
спешно, через глашатаев137, созвал сенат, со слезами и воплями жаловался на
свою долю, на грозящие отовсюду опасности и долго потом не показывался
людям на глаза. Даже пылкую его любовь к Мессалине заглушил в нем не
столько позор унижений, сколько страх перед опасностью: он подумал, что она
добивается власти для своего любовника Силия, и в жалком трепете бежал в
лагерь, всю дорогу только и спрашивая, крепка ли еще его власть.
     37. Не было доноса, не было доносчика столь ничтожного, чтобы он по
малейшему подозрению не бросился защищаться или мстить. Один из тяжущихся,
подойдя к нему с приветствием, отвел его в сторону и сказал, что видел сон,
будто его, императора, кто-то убил; а немного погодя, словно признав
убийцу, указал ему на подходящего с прошеньем своего противника; и тут же,
словно с поличным, того потащили на казнь. (2) Подобным же образом,
говорят, погублен был и Аппий Силан. Уничтожить его сговорились Мессалина и
Нарцисс, поделив роли: один на рассвете ворвался в притворном смятении в
спальню к хозяину, уверяя, будто видел во сне, как Аппий на него напал;
другая с деланным изумлением стала рассказывать, будто и ей вот уже
несколько ночей спится тот же сон; а когда затем по уговору доложили, что к
императору ломится Аппий, которому накануне было велено явиться в этот
самый час, то это показалось таким явным подтверждением сна, что его тотчас
приказано было схватить и казнить. А на следующий день Клавдий без смущенья
рассказал сенату, как было дело, благодарно восхваляя своего отпущенника,
который и во сне печется о его безопасности.
     38. Гнев и вспыльчивость он сам признавал в себе, но в эдикте
оправдывал с разбором и то и другое, обещая, что вспышки его будут недолги
и безвредны, а гнев - справедлив. Когда из Остии не выслали лодок, чтобы
встретить его у входа в Тибр, он напал на остийцев с такой яростью, словно
они, как он сам говорил, разжаловали его в солдаты, а потом вдруг всех
простил и чуть ли не извинялся перед ними. (2). Тех, кто не вовремя
подходил к нему при народе, он отталкивал своею рукой. Одного писца из
казначейства, а потом одного сенатора преторского звания он без вины и не
слушая оправданий отправил в ссылку за то, что первый слишком ретиво
выступал против него в суде, когда он еще был частным человеком, а второй в
бытность свою эдилом наказал съемщиков из его поместий за противозаконную
продажу вареной пищи138 и прибил вступившегося за них старосту. За это он
даже отнял у эдилов надзор за кабаками.
     (3) Глупости своей он также не скрывал; правда, в нескольких мелких
речах он уверял, будто он нарочно притворялся глупцом при Гае139, так как
иначе не остался бы жив и не достиг бы своего положения, однако никого этим
он не убедил, так как немного спустя появилась книжка под заглавием
"Вознесение дураков", в которой говорилось, что притворных глупцов не
бывает.
     39. Кроме всего этого, людей удивляла его забывчивость и бездумность -
то, что греки называют рассеянностью и незрячестью. Так, после убийства
Мессалины, садясь за стол, он спросил, почему же не приходит
императрица140? И многих других, приговоренных к казни, он на следующий же
день звал на совет или на игру в кости, а так как они не являлись, то
обзывал их через посланных сонливцами. (2) Собираясь вопреки обычаю взять
Агриппину в жены, он продолжал во всякой речи называть ее и дочкой и
питомицей, которая была рождена и взлелеяна на его груди. А собираясь
усыновить Нерона - словно мало его осуждали за то, что, имея сына на
возрасте, он еще заводит пасынка! - он много раз заявлял во всеуслышание,
что в род Клавдиев еще никто никогда не вступал через усыновление.
     40. В словах и поступках обнаруживал он часто такую необдуманность,
что казалось, он не знает и не понимает, кто он, с кем, где и когда
говорит. Однажды, когда речь шла о мясниках и виноторговцах, он воскликнул
в сенате: "Ну разве можно жить без говядины, я вас спрашиваю?" - и стал
расписывать, сколько добра в старое время бывало в тех харчевнях, откуда он
сам когда-то брал вино. (2) Поддержав одного кандидата в квесторы, он
объяснил это, между прочим, тем, что когда он лежал больной и просил пить,
отец этого человека поднес ему холодной воды. Об одной свидетельнице,
вызванной в сенат, он заявил: "Это отпущенница моей матери, из горничных,
но меня она всегда почитала как хозяина, - говорю об этом потому, что в
моем доме и посейчас иные не признают меня за хозяина". (3) И даже в суде,
когда жители Остии просили его о какой-то милости, он им крикнул в сердцах,
что им не за что ждать от него услуги - он в своих поступках волен, как и
всякий другой. Всякий день и едва ли не всякий час у него на языке были
присловья: "Или я, по-твоему, Телегений!"141, "Болтай, да рукам воли не
давай" и многие в том же роде, неприличные даже для простого человека, не
говоря уже о правителе. А ведь он не лишен был ни учености, ни красноречия
и всегда с усердием занимался благородными искусствами.
     41. Историю он начал сочинять еще в юности, по совету Тита Ливия и с
помощью Сульпиция Флава. Но когда он в первый раз выступил с нею перед
большим собранием, то с трудом дочитал до конца, и сам был виноват, что
встретили его холодно. Дело в том, что в начале чтения вдруг подломились
несколько сидений под каким-то толстяком, вызвав общий хохот; шум удалось
унять, но и после этого Клавдий, то и дело вспоминая о случившемся, не мог
удержаться от хихиканья. (2) Во время своего правления он также много писал
и всегда оглашал написанное с помощью чтеца142. Начал он свою историю с
убийства диктатора Цезаря, но потом перешел к позднейшим временам и взял
началом установление гражданского мира143. Он видел, что о событиях более
ранних правдивый и свободный рассказ уже был невозможен, так как за это его
бранили и мать и бабка; и о предшествующих временах он оставил только две
книги, а о последующих - сорок одну. (3) Сочинил он также восемь книг о
своей жизни, написанных не столько безвкусно, сколько бестолково; а также
"В защиту Цицерона против писаний Азиния Галла"144 , произведение весьма
ученое. Он даже выдумал три новых буквы145, считая необходимым прибавить их
к старым; еще в бытность свою частным человеком он издал об этом книгу, а
став правителем, без труда добился принятия этих букв во всеобщее
употребление. Знаки их сохранились во многих книгах, ведомостях и надписях
на постройках.
     42. Греческой словесностью занимался он с не меньшим старанием, при
всяком удобном случае выражая свою любовь и предпочтение к этому языку. К
одному варвару, который разговаривал и по-гречески и по-латыни, он
обратился со словами: "Так как ты владеешь обоими моими языками..."
Предлагая вниманию отцов-сенаторов провинцию Ахайю, он говорил, что она
дорога ему из-за их ученых связей. А греческим послам в сенате он нередко
отвечал целыми речами. Даже в суде он любил напоминать стихи Гомера. А
когда ему случалось наказать неприятеля или злоумышленника, он всякий раз
давал начальнику телохранителей, на его обычный запрос, следующий пароль:

Дерзость врага наказать, мне нанесшего злую обиду146.

(2) По-гречески он тоже писал истории: этрусскую - в двадцати книгах и
карфагенскую - в восьми. По этой причине он присоединил к старому
александрийскому Мусею147 новый, названный его именем148, и распорядился,
чтобы из года в год по установленным дням сменяющиеся чтецы оглашали в
одном из них этрусскую историю, в другом - карфагенскую: книгу за книгой, с
начала до конца, как на открытых чтениях.
     43. К концу жизни он начал обнаруживать явные признаки сожаления о
браке с Агриппиной и усыновлении Нерона. Когда однажды вольноотпущенники с
похвалой вспоминали, как накануне он назначил в суде наказание женщине,
обвиненной в прелюбодеянии, он воскликнул, что волею судьбы и его все жены
были безнравственны149, но не были безнаказанны; а потом, увидав Британика,
он крепко обнял его, пожелал ему вырасти, чтобы принять от отца отчет во
всех делах, и добавил: "Ранивший исцелит!"150. А собираясь облечь его, еще
безусого подростка, в тогу совершеннолетнего -- рост его уже позволял это -
он произнес: "Пусть, наконец, у римского народа будет настоящий
Цезарь!"151. 44. Вскоре затем он составил и завещание152, скрепив его
печатями всех должностных лиц. Он пошел бы и дальше, но встревоженная этим
Агриппина, которую уже не только собственная совесть, но и многочисленные
доносчики обличали в немалых преступлениях, опередила его.
     (2) Умер он от яда153, как признают все; но кто и где его дал, о том
говорят по-разному. Одни сообщают, что сделал это евнух Галот, проверявший
его кушанья за трапезой жрецов на Капитолии154, другие - что сама
Агриппина, за домашним обедом поднесла ему отраву в белых грибах, его
любимом лакомстве. Что случилось потом, также рассказывают различно. (3)
Большинство сообщает, что тотчас после отравления у него отнялся язык, и
он, промучась целую ночь, умер на рассвете. Некоторые же передают, что
сперва он впал в беспамятство, потом от переполнения желудка его вырвало
всем съеденным, и отраву ему дали вновь - то ли подложив в кашу, будто ему
нужно было подкрепиться после рвоты, то ли введя ее с промыванием, чтобы
этим якобы облегчить его от тяжести в желудке.
     45. Смерть его скрывали, пока не обеспечили всё для его преемника.
Приносили обеты о его здоровье, словно он был болен, приводили во дворец
комедиантов, словно он желал развлечься. Скончался он в третий день до
октябрьских календ в консульство Азиния Марцелла и Ацилия Авиолы, на
шестьдесят четвертом году жизни и четырнадцатом году власти155. Погребенный
с пышностью, подобающей правителю, он был сопричтен к богам; впоследствии
Нерон отказал ему в этих почестях и отменил их, но затем Веспасиан
восстановил их вновь.
     46. Предвещанием его смерти были важные знаменья. На небе явилась
хвостатая звезда, так называемая комета; молния ударила в памятник его
отца, Друза; много должностных лиц, больших и малых, скончалось в тот же
год156. Да и сам он, как кажется, знал и не скрывал близости своего конца.
Это видно из того, что при назначении консулов он назначил их только до
месяца своей смерти; в последний раз присутствуя в сенате, он всячески
увещевал сыновей жить меж собою в согласии и с мольбою просил сенаторов
позаботиться об их молодости; а в последний раз заседая в суде, он
произнес, что близок его жизненный предел и, несмотря на общее
возмущение157, повторил это снова и снова.

         Гай Светоний Транквилл. Божественный Клавдий. Примечания.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Сначала носивший имя...- в эту пору в знатных родах начинают вместо
обычных личных имен (Гай, Марк и т. п.) давать детям имена, которые раньше
были родовыми прозвищами (Нерон, Друз и т. п.).

2. Квестором был Друз около 16 г., претором в 11 г. до н. э.

3. Друз провел канал от Рейна к озеру Флево (ныне Зейдер-зе; по-видимому,
каналом послужило очищенное и расширенное русло Исселя), чтобы сократить
опасный путь по Северному морю, в 11 г. вышел в море из Флево и достиг
устья Везера, а в следующие годы по суше дошел до Эльбы; здесь, по Диону
(55. 1), и явился ему призрак со словами: "Доколе, ненасытный Друз...?" и
т. д.

4. Болезнь Друза была вызвана падением с лошади и сложным переломом бедра.

5. Писцы (одна декурия "эдильских" и три декурии "квесторских", т.е.
казначейских писцов) были привилегированной частью римского чиновничества:
служба приравнивала их к всадникам.

6. Погребальный бег в оружии как часть воинских надгробных игр упоминается
еще в "Энеиде" (XI. 188 сл.).

7. Знатнейшая добыча (opima spolia) - так принято было называть доспех,
снятый с побежденного в единоборстве неприятельского вождя; за все время
царей и республики римские полководцы лишь трижды достигали этой славы. О
республиканских взглядах Друза ср.: Тиб. 50.

8. Молодые Цезари - Гай и Луций.

9. Клавдий родился 1 августа 10 г. до н.э.

10. Вышел из-под опеки, т. е. достиг совершеннолетия.

11. С братом - с Германиком, в 6 г. н.э.

12. В шапке - palliolum, род чепца, защищавшего уши и горло от простуды:
носить его считалось приличным лишь при болезни.

13. Августа - т.е. Ливия.

14. Внучатным дядей Клавдию Август приходился как брат Октавии, его бабки
по матери.

15. В отрывках из писем Августа замечательна чересполосица латинского языка
и греческого, к которому Август всякий раз прибегает для деликатного
обозначения слабоумия Клавдия.

16. Марсовы игры справлялись в Риме дважды в год, в мае и в августе.

17. Угощение для жрецов устраивалось после религиозных церемоний
специальной коллегией эпулонов, к которой принадлежал, между прочим,
упоминаемый далее Плавтий Сильван.

18. Родственника - так как Клавдий был женат на сестре "Сильванова сына",
Плавтии Ургуланилле.

19. О священном ложе см.: Авг. 45.

20. О Латинских играх см.: Авг. Примеч. 187. На краткое время отсутствия
консулов для управления Римом назначался знатный молодой человек с почетным
званием префекта, но Август считает Клавдия и к этому неспособным.

21. О декларациях см.: Гр. 25; "связно" - "бессвязно", - вариант перевода:
"внятно - невнятно" (ср. Апоколокинтосис. 5: "ни одна земная тварь, одни
лишь морские чудовища ревут таким ладом").

22. В третью очередь - ср.: Авг. 101.

23. Знаки консульского достоинства - т. е. титул, ликторов и т. д.

24. Сорок золотых, т. е. 4000 сестерциев. Сигилларии - двухдневный
праздник, следовавший за Сатурналиями.

25. Жрецы Августа, избранные по жребию, составляли коллег