ие о нем должно быть как раз формой рефлексии и самопознания и должно подпадать под те же апории. Однако это вовсе не так: дух дан не только как сфера субъекта, он противостоит нам также как целая жизненная сфера, в которой мы должны двигаться и ориентироваться, подобно тому, как мы это делаем в природном мире. В отношении этой сферы уже было показано, что она - как общий и исторически длящийся, как исторический дух - образует в языке, в знании, в праве, морали и религии грандиозное содержательно оформленное царство, что она имеет историческую реальности наконец, что она формирует своими формами личный дух отдельного человека. Напротив, субъектом познания является лишь входящий в эту сферу отдельный человек. Но и его знание об этой сфере поднимается до общей объективности и проявляется в виде связывающих индивидов правового сознания, нравственной оценки, науки, выразительных форм и исторического сознания.
     Благодаря этой объективности мир духа освобожден от трудностей непосредственного самосознания и чистой intentio obliqua. Его переживаемость и узнаваемость значительно ближе к переживаемости и узнаваемости физического. Дух, как и физическое, дан естественной установке, а так как акты личного духа также в значительной степени оформлены объективным, то преимущество intentio recta переносится и на его постижение. Если просмотреть все поле данности в его дифференциации по предметным областям, то результаты можно представить в виде кривой: данность наиболее сильна в сферах обоих экстремумов, самого нижнего и самого высокого слоев бытия, то есть в предметных полях вещественно-материального и духа. Наиболее доступны духу самое однородное и самое разнородное с ним, хотя и доступны по весьма различным основаниям и весьма различным образом. Одно - так как оно предметно простейшее и прямо представляется пяти чувствам. Другое - так как оно является непосредственной сферой жизни духа, сферой его постоянных ситуаций, конфликтов и решений. В обеих областях жизненная актуальность одинакова, и поэтому для обеих действителен один и тот же антропологический аргумент о неотложной необходимости постоянно новой ориентации. Таким образом, в обоих случаях царство данности становится понятным, исходя из первоначально практического приспособления познания к жизненно необходимому.
     Обоим средним слоям сущего характерно иное. Органическая жизнь дана, правда, обеим интенциям, но только опосредствовано, а мир души ограничен рефлективной установкой, которая приводит происходящее в душе к объективности лишь частично и преодолевая сильнейшее внутреннее сопротивление.
     Таким образом, иерархия апостериорного познания описывает выгнутую кривую. Она начинается на одном конце с максимума содержательной полноты, словно бы в наибольшей близости к объекту. Затем она отдаляется от него в средних сферах, достигает наибольшего удаления от него в окрестностях психофизического пограничного рубежа (между органическим и относящимся к сфере души), при этом одновременно достигает своего собственного минимума. Но на другом своем конце кривая иерархии вновь приводит обратно к объекту, поднимаясь при этом до своего второго максимума. Эта своеобразная кривая данности является первым результатом применяемого здесь подхода, который представляет собой попытку рассмотреть познание в свете онтологии. Он освещает часть познавательных феноменов, исходя из бытийных взаимосвязей в которых находится человек как познающее существо. Отсюда прежде всего становится понятно, почему все теории, исходящие из одного лишь субъекта или только из сознательной стороны познавательного акта (особенно те, которые в основание кладут самосознание как основной феномен), упускают из виду сущность познания. Самосознание является как раз наименее подходящим исходным пунктом, так как оно лежит слишком близко к минимуму данности. Но и чисто интроспективный анализ познавательного акта, предпринятый феноменологами, не достигает собственной сущности данности. Он остается в пределах процесса сознания и не постигает трансцендентное отношение к предмету. То, что он описывает как данное, не является данностью бытия.
     Лишь онтологический подход, поняв познавательное отношение как бытийное отношение, позволяет постичь это отношение в его встроенности во взаимосвязь жизни. Однако последняя позволяет увидеть его прежде всего в дифференциации по предметным областям, которые, со своей стороны, тождественны со слоями реального, служащими опорой для познающего духа.
     
     4. ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ АПРИОРНОГО ПОЗНАНИЯ
     Априорная инстанция познания также подлежит дифференциации, причем по тем же самым предметным областям. Раз она имеет другой вид, использует другие средства, основывается на собственных принципах и постигает существенно иные стороны предмета, то есть основание ожидать, что и ее расслоение будет равным образом иным.
     Ведь она направлена исключительно на всеобщее, сущностно необходимое и закономерное в предмете, в то время как эмпирическая данность постоянно и непосредственно охватывает только единичное как таковое. Различие не могло бы быть больше: на одной стороне - неразумное многообразное в его несвязности и случайности, на другой стороне - понимание и постижение бытийных взаимосвязей зависимостей, цепей, условий, от которых зависит возможность и необходимость, - в том числе и единичных случаев. Всякое духовное образование и преобразование в сфере представления есть дело синтезов, которые осуществляются на основе a priori, в то время как данное образует для них лишь исходную плоскость.
     Однако подобные ожидания оказываются обмануты. Порядок расслоения априорного рассмотрения, по существу, оказывается подобным только что описанному расслоению данности и может быть передан подобной же кривой.
     Чтобы показать это, мы должны вернуться к началу всего исследования. Априорный элемент познания покоится на известных общих принципах, которые субъект привносит и устанавливает при обработке данного. Со времен Канта их принято называть категориями. Но история связанной с ними проблемы обнаруживает различные, более старые обозначения для них: от эйдоса древних, от essentiae и universalia схоластики до simplices рационалистов и сущностных законов Гуссерля. Но решающее в них состоит не в изменении понимания, а в двойственности их проявления: с одной стороны - как принципов познания, с другой стороны - как принципов бытия.
     Смысл этой двойственности был уже указан в начале. Он состоит в отношении тождества между категориями бытия и категориями познания, от сферы действия которого зависит априорная познаваемость во всех предметных областях. Но все значение этого отношения можно измерить лишь на почве того противопоставления познавательного образования и предмета, которое стало возможно в онтологическом анализе познавательного акта как "трансцендентного" акта. Познание состоит в совпадении познавательного образования с предметом. Несовпадение суть заблуждение. Итак, в априорном познании дело заключается в том, чтобы категории, которые субъект устанавливает при "образовании" представления, были теми же, что и категории, на которых построен предмет. Поэтому высшее основоположение всяких априорных синтетических суждений Кант сформулировал так: категории познания должны быть одновременно категориями предмета.
     Но этот фундаментальный тезис тождества лишь частично соответствует положению дел. Это слишком сильное утверждение. Если бы все категории предмета одновременно были категориями познания, то не могло бы быть ничего непознаваемого. Это противоречит феномену непреодолимых границ познания, на которые мы наталкиваемся во всех предметных областях. Таким образом, должны существовать избыточные категории бытия, которые не обращаются в сознании как его категории. Иными словами, речь может идти только о частичном тождестве категорий бытия и категорий познания, при этом тождество должно быть ограничено таким образом, чтобы сфера действия априорного познания в точности соответствовала сфере действия тождества бытийных и познавательных категории. Итак, в краткой форме это можно выразить в следующем: граница познаваемости проведена в предмете рубежом категориальной идентичности. К познаваемости же самих категорий она не имеет никакого отношения.
     Таким образом, проблема категорий, рассмотренная в свете онтологии, расширяется до проблемы дифференциации категории. Вместо одного царства категорий теперь необходимо считаться с двумя, причем основная трудность - в точном проведении границы их тождества. Можно обозначить эту задачу как задачу "дифференциального категориального анализа". Она непроста постольку, поскольку неразрешима путем простого проведения резкой граничной черты между категориями являющимися только принципами бытия, и категориями которые являются "также" принципами познания. Как раз в самом анализе проясняется, что и единичные категории лишь отчасти идентичны в обеих сферах, то есть они, как принципы познания, лишь отчасти тождественны с соответствующими принципами бытия, отчасти же от них отличаются. Говоря иначе: граница категориальной идентичности проходит через их середину. Здесь у дифференциального категориального анализа широкое поле деятельности за которое сегодня еще вряд ли кто-нибудь принимался, но на котором необходимо искать важнейшие решения почти всех проблем философской картины мира.
     Примеры этого вовсе не столь умозрительны, как можно было бы думать. Реальное пространство, например, именно в наше время оказалось нетождественно пространству восприятия, а реальное время - времени восприятия. Реальный процесс в природных событиях далек от того, чтобы по своей внутренней структуре быть тождественным переживанию происходящего. Так же и всеобщее в нем, которое мы обозначаем как закономерности, не раскрывается одними лишь формулами, в которых его постигает естественная наука. Живым свидетельством этого может служить ставшая в наше время актуальной проблема статистических законов, которые совершенно не касаются единичных процессов как таковых. Представления о субстанции и причинности изменились за столетия таким образом, что было бы самонадеянно пытаться использовать одно из них как категорию бытия. А вот в сфере, лежащей выше категорий органического бытия и бытия души, мы знаем пока еще очень немного, что есть признак того, насколько бедно категориями наше познающее сознание. Однако то же самое действительно и для простейших фундаментальных категорий, которые подчинены всем ступеням бытия вместе, а потому не подчинены никакой особой предметной сфере. Наиболее отчетливо это проявляется в области модальности: реальная возможность не покрывается мыслительной возможностыо, реальная необходимость - сущностной необходимостью; модусы познания далеко отклоняются от модусов сущего, и считающееся "действительным" в данности далеко от того, чтобы быть реально действительным.
     Вероятно, имеется только одна-единственная предметная область, в которой мы можем полагаться на действительно значительное тождество категорий бытия и познания - это математика. Свидетельством тому является уникальная в своем роде достоверность математического познания. Но она строго действительна только для "чистой" математики, имеющей дело лишь с идеальным бытием чисел и фигур, множествами и отношениями величин. Эти предметы, правда, далеки от того, чтобы существовать только в мыслях - в таком случае математика была бы вовсе не познанием, а пустой игрой мысли, - но их бытие является прежде всего просто "идеальным". Конечно, многообразие математических отношений косвенно переносится на реальный мир. Хотя и не на весь, но на его низший слой, физически-материальное, - в значительной степени. Оно пронизывает этот слой и делает его математически точно постигаемым. На этом основывается удивительный успех математических естественных наук, их очевидная закономерность и рациональность. Выражаясь в терминах теории познания, это большой прорыв априорного рассмотрения, который привел его к великолепным успехам. Можно очень точно проследить, как формируется кривая априорного познания, проходя через бытийные слои его предмета, проследить, почему она не отклоняется далеко от кривой данности, а движется, фактически, параллельно ей. Категории познания стоят наиболее близко к категориям сущего на их самой нижней ступени (в неорганическом). Они отдаляются от них довольно далеко в плоскости органического бытия и бытия души, но опять приближаются к ним в сфере духовной жизни. Или, выражаясь категориально, - тождество категорий познания и бытия варьируется таким образом, что оно лучше всего исполняется на нижних и верхних границах, но в принципе отсутствует на средних ступенях. Итак, области наибольшего перекрывания категорий совпадают с областями наиболее богатой апостериорной данности; области наименьшего перекрывания - с областями беднейшей и самой сомнительной данности.
     Правда, в целом картина расслоения рассмотрена пока еще чисто предварительно. Феномен нагляден лишь на нижнем полюсе. Таким образом, свидетельств о высоких слоях еще нужно достигнуть. Однако, чтобы обозреть категориальное отношение в целом, нужно сделать еще одно добавление.
     Хотя царство категорий делится своим обособлением по слоям реального, оно не сводится к наслаивающимся друг на друга группам, которые соответствуют этим слоям. Имеются также категории такой всеобщности, что они распространяются равным образом на все слои бытия. К этому роду относится большая группа фундаментальных категорий и уже упомянутые выше модальные категории. К первым относят единство и многообразие, гармонию и противоречивости непрерывность и дискретность, определяющее и определяемое, элемент и структуру и многие другие. В своем движении вверх через слои бытия они различным образом изменяются, но при этом остаются, в основе, одними и теми же, вплоть до сферы духа. И в них также имеется известная дифференциация категорий бытия и познания, но взаимное расхождение здесь далеко не заходит. Наконец, сюда же необходимо отнести количественные категории, относительно которых уже показано, что они являются категориями математического и, как таковые, не принадлежат ни одной сфере реального, а потому образуют группу наибольшего категориального тождества.
     Это приводит к разрастанию царства категорий "вниз". Наглядная картина этого отражает лишь то, что развитие идет в направлении к еще более общему, следовательно, к более элементарному и первичному. Если теперь представить себе все царство категорий расположенным в схеме так, что на каждом уровне бытия категории бытия (К. Б.) встают слева, а категории познания (К. П.) встают справа, причем расхождение между ними проявляется как расстояние по горизонтали, в то время как вертикаль изображает движение по ступеням от простейших до высших категорий, то сразу бросается в глаза, что кривая категорий познания принимает форму S. Ее наибольшая близость к категориям бытия приходится ниже границы реальности в области математического, здесь достигается идеальное отношение почти полного тождества. Как выше, так и ниже эта близость уменыпается. Наибольшее удаление от категорий бытия мы видим в области биологического и психологического познания. Напротив, в физикалистской и естественнонаучной области бросается в глаза близость к ним. Поэтому же под чертой делается заметным значительное увеличение удаления в сфере модальности.
     Расслоение категориальной идентичности безразлично для сущего, поскольку оно само безразлично по отношению к вопросу своего познания. Напротив, для познания и для положения человека в окружающем мире это расслоение имеет решающее значение. Ведь категориальное тождество означает познание a priori, а оно означает ориентацию, использование и овладение.
     Основываясь на этом, можно также дополнительно, исходя из феноменов, показать само расслоение тождества, которое отражает кривая. Ее зигзаг при переходе от неорганического к органическому отчетливо проявляется в высокой сложности процессов жизни, которая иногда настолько высока, что непостижима. Повседневному мышлению далеко до понимания их сущности, но и понятия, в которых их пытается схватить биология, не являются собственно категориальными понятиями, если сравнивать их с понятиями точной науки. Скорее, они остаются простым описанием и обобщением наблюдаемого, а к тому, что лежит в его основе, они продвигаются медленно и с трудом. Индукции остаются по существу неокончательными, так как собственно принципиальное вскрывается не так легко. Мы вправе говорить об этой науке как об "описательной" естественной науке, даже если правда то, что в наши дни прогресс в отдельных частичных областях по-настоящему значителен. Еще не разгаданы тайны морфогенетического процесса, хотя установлено соответствие отдельных генов в хромосомах зародышевых клеток отдельным частям формы соматического строения; однако способ их функционирования остается еще неизвестным.
     Отношение, которое Кант рассматривал в свое время как отношение "рефлексирующей способности суждения", и сегодня остается в силе. "Особые законы", образующие конститутивный элемент, на которые нацеливается здесь исследование, снова и снова оказываются непостижимыми. Как и прежде, остается нужда в "регулятивном принципе", чтобы указать направление исследованию. Постигающее понимание пользуется помощью "как будто", хорошо зная, что в основе проявляющейся целесообразности форм и функций не лежит определяющего целевого принципа.
     В понятийном языке кантовской философии это - не что иное, как отказ в категориальной идентичности в нашем рассудке отсутствуют служащие мерилом категории органического предмета, по крайней мере, многие из них, причем, вероятно, важнейшие. А это не просто означает, что мы их не познаем. Это означает, что они и непознанными не содержатся в нашем предметном сознании. Ведь функционирование познавательных категорий в постижении предмета не зависит от их познанности, и, вероятно, это доказывает степень успеха в постижении предмета.
     Настоящее положение дел очень точно согласуется с антропологической перспективой, которая учила понимать "сокрытость-для-сознания" органического события как целесообразную для организма. Человек тоже является органическим существом с инстинктами и неосознанными реакциями, и, как таковое, имея их, он гораздо лучше приспособлен к жизненным условиям своего окружения, чем это было бы при сплошном осознании собственной органической жизни. Итак, в этой предметной области не только не нужна сколько-нибудь значительная категориальная идентичность, но она была бы совершенно невыносима. Здесь человек обладает познанием а priori лишь постольку, поскольку оно для него целесообразно, то есть обладает только его минимумом, и, тем самым, он лучше всего защищен от внутренней опасности своей свободы.
     Биологически это можно было бы истолковать так, что существо с большей категориальной идентичностью было бы побеждено в конкуренции живых существ. Оно не смогло бы побеждать с тем успехом и не смогло бы подняться до той степени овладения окружающим миром, которое характерно для людей. Конечно, не следует доводить до крайности такое объяснение естественным отбором. Но оно, пожалуй, показывает что имеется веское основание для "слабости" априорного элемента в познании живого и что мы без особых трудностей можем выделить живое в расслоении человеческого существа, соответственно которому дух, включая познание, опирается на организм. Если дух и вырабатывает постепенно на своем уровне категории основания, на которое он опирается, и учится использовать их для его охраны (например, в медицине), то, однако, поначалу они должны у него отсутствовать так как, находясь в его распоряжении сразу, они подвергали бы опасности эту основу. И так происходит всякий раз в процессе становления каждого индивида.
     Нечто подобное проявляется и в таком предмете, как сознание. Общеизвестно, что психология является поздней наукой, что к сегодняшнему дню она еще не вышла из детского возраста и как раз стоит перед задачей сызнова проверить свои основные понятия. Она находитс