торой
обычно происходило действие. На полу был серый ковер, за окнами
серый, темный день, на подоконниках много каких-то фенек, а все
место  между  и под окнами занято то ли полками, то ли диванами
-- нельзя понять -- тоже все  серое.  В  противоположной  стене
стеклянная  дверь  и  маленькая  комната, совсем как телефонная
будка в метро, и стеклянная дверь тоже  такая.  И  я  сижу  под
окном  в  чем-то, скорее всего в диване, как в порнографических
кинотеатрах, когда видишь только экран. Вообще  эта  часть  сна
была похожа на кино (будто я его смотрю), но это было не совсем
так,  ведь  я был в одной комнате с этим мальчиком и остальными
зрителями -- их было немного, человек пять, я их не  видел,  но
знал,  что они тут. Они были одеты в серые одежды, напоминающие
тоги, и сидели, как и я, в диванах, но почему-то  очень  ровно.
Большей  частью  это  были женщины со строгими лицами. Что-то в
них было от судей, а может они и были судьями. Во всяком случае
они молчали и бесстрастно (это наиболее верное слово) наблюдали
за происходящим. Да, так вот это скорее должно было  напоминать
спектакль,  чем  кино,  но это было не так, и напоминало именно
кино. Скорее всего потому, что в такой обстановке, когда  всего
шесть зрителей, спектакль выглядел бы еще более неестественным,
чем в обычной обстановке театра, -- выглядел бы как что-то, что
делается  именно  для  тебя,  а  тут этого не было, и, пожалуй,
"исполнители" просто не видели нас, хотя  среди  них  был  один
колдун,  а  уж  он-то  должен  был  знать.  Поэтому  это скорее
напоминало фильм. Серая комната, со стороны окна  падает  серый
свет  серого  дня,  по комнате бегает (не очень быстро) молодой
человек, он чем-то напоминает в своих  движениях  шимпанзе.  Он
тоже в сером. Рубашка светло-серая, штаны темнее, до колен, как
у  гайсинцiв.  Вот  он,  всплеснув  руками,  в восторге кричит:
"Какой стэйтс!" Я громко смеюсь  и  оборачиваюсь  к  остальным,
хотя  не могу их видеть из-за высокой спинки дивана, ища как бы
поддержки в понимании маразма, который он только что сделал. Но
они сидят так  же  молча  и  неподвижно.  Серые  складки  очень
красивы.  На  их  лицах не дрогнул ни один мускул, и они делают
вид, что не заметили  моей  выходки,  им  неудобно  друг  перед
другом  за  меня.  Немного  пристыженный,  я  опять  смотрю  на
мальчика. Он находит маленький золотой череп (высота -- 5  мм),
в  глазницы вставлены граненные изумруды. Он катает его пальцем
по ковру и смеется. Потом перестает катать, но  тот  продолжает
кататься сам, потом начинает что-то бормотать, и это жутковато,
а  потом постепенно превращается в колдуна, но не того, который
въебал маму мальчика, а другого. Он одет пристойно, в костюме и
при галстуке, -- обнимает мальчика по-отечески за плечо  и  они
идут  вдоль  комнаты,  мирно  беседуя, и заходят в ту комнатку,
которую правильнее было бы назвать телефонной будкой в метро, и
у нее такая же стеклянная дверь из  толстого  стекла.  Из  слов
колдуна я понял, что он выспрашивает у мальчика подробности его
зачатия  и  появления  на  свет, так как он сам давно уже хочет
научиться  делать  такие  же  штуки.  Мальчик   толком   ничего
рассказать  не  может,  да и что он может сказать о собственном
зачатии. Он производит  впечатление  недалекого  человека.  Мне
надоедает  слушать  нудные  попытки колдуна разузнать что-либо.
Мне становится скучно, и я  беру  с  подоконника  пачку  листов
(формат где-то 25 х 25 см) и меня заинтересовует рисунок гуашью
на  первом  из  них  -- охрой и кобальтом, сильно разбеленными,
голова человека с  широко  открытыми  глазами  и  ртом.  Смотрю
дальше  --  там  уже  не  так  интересно,  какие-то картинки из
средних веков -- люди в латах с копьями  и  мечами.  Постепенно
улавливаю  между  ними  связь  и понимаю, что речь идет о самом
сильном человеке в Германии. Постепенно я начинаю слышать голос
рассказчика,  который  говорит  историю  этого  рыцаря,   потом
картинки  начинают  двигаться  и говорить, а в последнюю я ушел
сам. В основном в них описывались его  подвиги  и  объяснялось,
какой   он   бздошный   мэн.   В   предпоследней  была  площадь
средневекового города при большом стечении народа, посреди этот
самый, который бздошный, в обмороке, и народ  поддерживает  его
со     всех     сторон,     не     давая     упасть.     Краски
желто-коричнево-красные. Одет он в  пиздоватую  одежду,  как  у
людей,  толкающих  штангу.  Плечи огромные и толстые, как шкаф.
Толстые и круглые и все в ранах  от  ударов  копьем  (он  часто
дерется  на  турнирах),  некоторые  раны  еще  свежие  и на них
блестит кровь. А в обморок он упал оттого,  что  узнал,  что  в
России  есть чувак еще более здоровый, чем он. Я беру следующую
картинку (смысл предыдущей меня развеселил). На ней Москва-река
и гранитный мост через нее, все освещено  слабым  электрическим
светом,  больше  темноты,  а  свет  золотисто-желтый. Я стою на
набережной совсем один, сейчас где-то три часа ночи.  И  я  уже
знаю,  что  самый  сильный человек в Германии приехал в Россию,
вот только не совсем понимаю, зачем, кажется, что-то связано  с
мэном,  который  еще  сильнее,  чем  он, и с какой-то балдежной
чувой. Во всяком случае, приехал он инкогнито, и сейчас,  чтобы
обмануть часовых, переходит Москву-реку по дну. Тут же какой-то
голос  с  готовностью  начинает  объяснять  всякие  технические
подробности перехода реки по дну, хотя мне совсем не  интересно
слушать. Он (самый сильный в Германии чел.) приближается, и его
хорошо  видно,  т.к.  вода  совершенно  прозрачная. Он выглядит
иначе, чем на предыдущей картинке. Пропорции  нормальные.  Идет
быстро,  длинные  светлые  волосы развеваются, как на ветру, на
нем серый костюм (пиджак расстегнут и тоже развевается),  белая
рубашка,   черный   галстук   и  черные  очки.  Вид  деловой  и
решительный. Я спускаюсь к нему, тут же появляется  колдун.  Мы
стоим  некоторое  время под водой возле гладкой гранитной стены
набережной и советуемся, что нам делать  дальше.  Потом  колдун
(кстати,  тот,  что  уїбав  дiвку в самом начале, -- он худой и
похож на ученого, но без  галстука)  говорит  мне:  "Вылазь  на
набережную,  я сделаю из тебя геометрическую точку". Я вылажу и
ложусь на асфальт животом, подбородок кладу на сложенные руки и
смотрю на них сквозь воду. Я понимаю, что понадобился  ему  как
точка,   с   которой   будет  вестись  отсчет,  или  это  будет
единственная  реальная  точка,  на  которой   будет   строиться
какая-то  Гигантская система из каких-то нематериальных частей,
вполне возможно, что я буду единственной реальной точкой  опоры
в   этом   мире,   на  которую  будет  опираться  вся  система,
находящаяся, по-видимому, в астральном пространстве, с  помощью
которой  он думает что-то изменить в этом мире, причем изменить
не в физической части этого  мира,  а  в  какой-то  другой,  во
всяком   случае,   это  изменение  не  имеет  ничего  общего  с
неожиданным падением кирпича кому-то на голову, или с тем,  что
у  кого-то в машине испортятся тормоза, или реки потекут вспять
или растают льды. Тут что-то связано с пониманием  чего-то  или
отношением к чему-то кого-то или всех. Бесплотность изменяемого
объясняет  бесплотность аппарата изменения, а свою бесплотность
он  компенсирует  своими  размерами  (скорее  всего  не  только
галактическими,  но  и  метагалактическими).  И  вот  я лежу на
теплом (почему-то) асфальте и смотрю вниз,  где  колдун  что-то
химичит,  и чувствую, что я таки и правда геометрическая точка,
даже не чувствую, -- так как чувствовать нечего,  ведь  система
скорее всего держится на мне не как на физическом объекте, а на
моей  психике  в  этом  мире,  --  а со всей полнотой сознаю. Я
почему-то даже несколько горд за себя.  Из  этих  милых  сердцу
мыслей  о собственной значимости меня выводит какой-то предмет,
лежащий под водой гораздо более  справа,  чем  стоит  колдун  и
Самый-Сильный-Человек-в-Германии.  Это  нога, освещенная луной,
явно женского происхождения. Свет  от  Луны  не  холодный,  как
обычно,  а  золотисто-коричневато-желтоватый.  Нога очень-очень
красивая. Кроме нее ничего  не  видно,  все  остальное  в  тени
набережной. Я обращаю на эту ногу внимание тех двоих внизу. Они
все  напряглись  и присели даже, но не сдвинулись с места -- их
не должны заметить, а раз есть нога, то есть и человек, и  надо
быть  очень  осторожным.  Колдун  (парень  не  дурак) осторожно
совает луну, пытаясь осветить всего человека. Не скажу, что ему
очень легко было это  сделать.  Такое  впечатление,  как  когда
смотришь  в  зеркало  и  пытаешься  левой рукой отрезать у себя
сзади кусок ворса, и рука двигается каждый раз  не  туда,  куда
ожидаешь.  Не сразу у него вышло, но чуву он осветил. Она спала
на спине, закинув руки за голову и подогнув левую ногу. На  ней
был  купальник  из  жатого  коттона в мелкие бледно-салатовые и
бледно-голубые цветочки. Была очень красивой, и я узнал --  это
мать  того пацана, что нашел золотой череп, но задолго до того,
как понесла от того колдуна, что стоит сейчас тут, хотя он  уже
задолго ПОСЛЕ этого. У меня сложилось впечатление, что он и сам
немного  ошарашен, а еще колдун. Но тут кто-то со словами: "А я
к вам!" вошел в комнату, поломал  кайф,  был  встречен  дружным
ворчанием  и  начал  пытаться  поднять  меня  мыть раковины, не
вымытые  с  вечера,  а  я  со  сна  только  бормотал:  "Мне  на
одиннадцать".  Вот  такой  метафиз.  Советую тебе остаток жизни
посвятить исследованию и расшифровке  этого  сна.  И  еще  одна
просьба:  адрес  В.Ц.  я, как и следовало ожидать, потерял, так
что это я пишу для вас обоих. Очень прошу по прочтении передать
ему это письмо, а он пусть напишет мне по адресу...
        У меня Все, выздоравливай & пиши.
            Любящий вас всех No20.

     39. Письмо к No44, 11.1973

                Дорогой No44.
                Настоятельно    советую    посмотреть     фильм
"1.000.000.000.  за  алиби".  Капец-фильм.  Мы с С... решили на
зимних каникулах стать  хиппи  и  идти  домой  пешком  (в  жопу
Ясенi).  Фильм  заразiл,  и  в  нем  есть гомы, буржуї, римляне
(др.), хипки, дома падают, шiзо, загрязнение окружающей  среды,
чудный   сутенер,   кожаный   альбом   с   блядями,  автомобиль
"Альфа-Ромэо", ну и, конечно, ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ бляди,  а  в  конце
все  жгут автомобили и прыгают из окон. Класс. Как после такого
ф. не пойти домой пешком (500 км)? А потом гнать ЛСД  из  1  кг
пшеницы  и  вступать  в  половую  связь  со  своим отражением в
зеркале. В Городе меня, как не странно, уже знают: шел чинно  с
буханочкой и казбеком -- навстречу хипы, и вдруг одна девочка с
восторгом  вскричала:  "Это  он!  Я  слышала  однажды, как этот
мальчик так хорошо ругался матом!"  Все  остальные  уважительно
зашумели,   а   я  скромно  заметил,  что  являюсь  всего  лишь
буревестником  поп-культуры,   и   сказал,   что   надо   ждать
значительных перемен и самим делать эти перемены. Они, кажется,
ничего   не   поняли,   но  угостили  меня  сигаретой  и  тепло
простились.  А  так  больше  ничего  не  произошло.   Продолжаю
прожигать свою жизнь -- уже печет, в оставшееся время занимаюсь
искусством,  забросив  науки.  (Не  знаю, И. ли это, но мне так
кажется; во всяком случае, я доволен.) Напиши, как твоя  голова
-- не  болит?  И  исполнил  ли  ты мою просьбу с письмом моим к
В.Ц.? Я слыхал, что ты с ним нынче зуб за зуб & глаз  за  глаз.
Так  вложи  письмо  в  конверт  с его имям и фамилией и брось в
ясчик.  А  то  мне  просто   необходимо   установить   контакт.
Досвидания и пиши.
                P.S. Ты знаешь, как генералы любят чай? А какие
у них подстаканники! А какие у них майки!
                P.P.S.  А  в  фильме том все-все знакомые, даже
Игрок есть, а ты -- бэзумный старичок, которому говорили:  КОГО
БОЯЦЦА? ТЫ ЧЁ?

     40. "За ястребом" (реквием по П.С.), 21.11.1973

                1) На охоту.
                2) Ноч в дупле.
                3) Филин.
                4) Приманка.
                5) Удачная охота.
                Петя Петя Петя
                А Б В ввв в в в в в ввв
                ф ф ф ф у

     41. Письмо от No44, 11.1973

                Дорогой друг!!!
                Слов нет, как ты меня порадовал своими метафиз.
поисками -- то бiш  сном.  Рога  того, что тебя разбудил, убей.
Правда,  покамест  дочитал   выросла   нежная   древнегреческая
щетинка, ну да зато она себя надо признаться окупила (с лихвой,
с  лихвой).  Мы  тут  тоже не только лыком ш. и хотя сон, что у

весьма ярчеет по кайфам.
                Так  что  я  даже полагаю полезно в кои-то годы
получить по мозгам с тем, чтобы такого насмотреться.
                Слушай:
                Начинается с вогнутого по горизонту  капустного
поля  (просторы что твой Л.Толстой). На этом поле мы все (Ж...,
П..., В..., -- ну в общем все, даже Ж.Л и  С.П.).  И  въябываем
уже  20 млн. лет для какой-то ужасно гнусной старой (похожей на
Сiвiллу то бiш Сцiллу й Карбiду) бляди, что по вечерам  (ужасно
цветным,  с синим небом и красным светом в бараках) отстегивает
на  ночь  с  наших  потных  грязных  изможденных  вый  ошейники
(пропотевшие  насквозь).  Короче  ужасно  гнусное пролетарство.
Очередной ночью к моим нарам подходит, ступая по раскиданным  в
лунных  пятнах  на  грязном земляном полу картах, облитый луной
Ж.З. и говорит мне вполголоса что пора  кончать,  лучше  смерть
чем  такая  беспросветная житуха. Я с ним подумавши соглашаюсь.
Ж... бледно и зловеще (в лунном-то свете!) улыбается  и  подает
мне  в  дрожащую  руку  большой  мясницкий  нож, вспыхнувший на
лунном  свете  как  в  лучших  боевиках.   Ручка   из   красной
пластмассы, с 2 заклепками, на заклепках джинсовая фирма. Я сую
нож под подушку и желаю Ж... спокойной ночи.
                Тут  же  утро,  мы,  звякая  ошейниками  сапаем
вогнутые просторы, и в согнутом виде я очень ясно  ощущаю  этот
мясницкий вариант у себя за пазухой.
                Подходит обед и привозят борщ в железных бочках
с-под бензина, на  козлах  сидит  в  драном голубом декольте та
самая блядь. Подходит моя очередь к черпаку,  я  запрыгиваю  на
козлы  и  с победным кличем мой убойный пацан въезжает (другого
слова не придумать) ей в живот. Там  я  проворачиваю  испанский
поворот  и  вспарываю  до  самой дiафрагмы. Светит яркое солнце
свободы, все молчат. Мне надо смываться.  Я  прыгаю  на  черный
велосипед  Україна и нажимаю на педаль до самой электрички. (По
пути вдруг оказалось, что я еду вовсе не по вогнутым просторам,
а по Москве, и на бешенной скорости  огибаю  Кремль.  В  Кремле
почему-то салют, хотя день и кругом никого нет.)
     В  электричке  полно  детей,  все  в  голубых  бобочках  и
штанишках и играют в карты, а именно в домик. На поворотах  все
домики  разваливаются,  и  дети убивают друг друга. Много крови
кругом на голубом фоне  дешевого  сатину.  Я  выхожу  в  тамбур
покурить  и  вижу  там  своего  очень  выбритого  папу1,  с ним
английский не менее выбритый  посол.  Посол  какой-то  сальный.
Папа   говорит:   "А  это  мой  сын".  Посол  продает  какой-то
го____________________
     1 Отец No44  умер  за  несколько  лет  до  того,  как  ему
приснился этот сон. -- прим. сост.
     мовый  вариант  (очень  неприличный) и я от них ухожу. Да,
все это время у меня в руках очень людоедский  штопанный  мешок
со сложенным в три погибели велосипедом. Каким-то хуем я в купе
посла  и  решаю,  что  не  худо  бы  раз уж я убийца, чего-либо
стибрить. На полке умывальника много картонок с  "механическими
бритвами".  Я  открываю  картонки  и  к моим ногам падают очень
ценные  все  в  мазуте  детали.  Я  пугаюсь  своей  проделки  и
выскакиваю, напоровшись на папу, которому и выпаливаю, что вот,
дескать,  интеллигент,  а сынок у тебя -- убийца, чтоб ты знал.
Папа говорит, что все будет акей и не надо волноватца, бо посол
этот меня по дружбе куда хошь переправит. Однако тут начинается
война, всех сгоняют на шпалы и говорят:  пиздец,  китайцы.  Мой
папа  становится  бледен,  в  то  время  как  посол кричит, что
ничего,  хуйня  и  мастерит  (очень   по-быстрому)   из   своих
механических  бритв  какой-то  ценный  до  оргазма  вьетнамский
пулемет.   Из-за    сугроба    выскакивают    какие-то    очень
немногочисленные и одинокие китайцы (у меня мелькает мысль, что
это  самые основные маньяки, а маньяков помельче за ними -- хоч
греблю гати и там-то пиздец и настанет). Посол дает мне пулемет
и идет пить виски, я  залегаю  под  электричкой  и  ибеню  этих
китайцев  как  кузькину мать. Одного, впрочем, никакие мои пули
не берут, он  самый  отчаянный  маньяк,  в  парашютном  костюме
голубого   шелку   и  с  охуенной  бочкой  бензина,  к  которой
присобачен  шнур-запал.  Он  кричит  море  цитат  и   подпалюет
шнур-запал  (шнур толстый). Я всаживаю в него последние обоймы,
но это как хуй почесать и  всем  сейчас  будет  пиздец,  что  и
кричит  этот  маньяк, сидя на снегу с бочкой подмышкой. Я очень
быстро делаю  велосипед  и  еду  вдоль  электрички,  за  спиной
вот-вот  будет  KAPOUMM.  Луна KAPOUMM и я в Киеве, на вокзале,
меня выпихивают из электрички, бо та вся война с папой и послом
мне приснилась. Мне становится очень грустно от мысли, что  вот
я  старую женщину зарезал и за мной уже видать следят. Как же ж
это: я -- и убил? Мне  теперь  каторга.  Очень  мне  грустно  и
тяжело  и  я иду в милицию сдаваться. Дальше я очень долго хожу
по серому сфотографированному Киеву и мучаюсь;  на  душе  целый
вокзальный сортир, бо нечестно и глупо убивать старых женщин. В
конце  концов  я  подхожу к милиции и все становится цветным до
опезденения.  Обогнув  Печерский  мост  я  спускаюсь,  а  затем
поднимаюсь   вдоль   ужасно  Брейгелевых  домов  и  попадаю  на
Филатова, развернутое наоборот. Весь тяжелый крестный путь нож,
захованный в рукав, жжет мне  руку  адским  пламенем.  Зайдя  в
милицию, я попадаю ДНД, где никого нет, бо это детская комната.
Становится   ужасно   солнечно   по-летнему   и  хорошо.  Стоит
магнитофон и  играет  новый  концерт  ДООRS  (какие  там  вещи!
Охуеть). Я спрашиваю: "Есть кто?" Выходит чува в голубом платье
очень  милая, которая собственно и перевоспитывает в сей момент
какого-то робкого хулигана лет пяти. Я говорю: "А где все?"  --
"Щас  будут". -- "Ну, я пока пойду погуляю", -- говорю я и ложу
свой нож на стол. Собравшись уходить, я вижу,  как  в  открытом
окне  над  синим озером летают вылупившиеся (как моль в мешке с
мукой) летаю-щие  жеребцы.  Один  из  них  (фактурой  и  цветом
похожий  на  воробья,  объемом  с  добрый  чемодан)  влетает  в
открытое на озеро окно и  начинает,  пыля  и  хлопая  крыльями,
гасать  под  потолком.  Я  кричу,  что  попался экземпляр и мне
теперь Нобелевская, бросаюсь к окну, чтобы его запереть, но тут
этот сучий пегас набирает  с-под  самого  потолка  разгон  и  я
получаю  тяжкий удар копытом по лбу, а эта курва вылетает назад
к соплеменникам (это был единственный в моем сне сюр, а то  все
подогнано как в "Иностранной Литературе"). Я иду гулять (да, но
какой  там  был  Дооrs!  Моррисон бы меня век поил) и встречаю,
конечно,  К...,  подстриженного  налысо.  Я  говорю  ему   свою
печальную  историю и прощаюсь с запасом минимум на 25 лет, а он
говорит: "Та то хуйня. Тюрьма? Хуйня!"  и,  легши  на  асфальт,
выдергивает  из  трещинки  соломинку,  а  затем  с соломинкой в
зубах, закинув руки за голову, советует мне сказать в ДНД,  что
то  все  мне  приснилось. Я догадываюсь, что мне ж и впрямь все
это приснилось и бегу с ним мазать на ебеня. На ебенях, то есть
в очень ценной фатере  сидят  все  мной  освобожденные  и  меня
завидя  предлагают вмазать. Вокруг очень много тортов, которые,
как мне говорят, контрабанда. Я  запихиваю  торты  в  мешок  и,
разложив  велосипед,  еду  назад  в ДНД забирать нож. По пути я
обнаруживаю, что велосипед этот  из  фарфора,  только  крашеный
черным,  и  с  диким  кайфом  вгоняю  его  в  уго