юдям их заработок (225).
Даже такой профессиональный прожектор и "изобретатель", как Йог. Иоах. Бехер, полагает (226): "Хотя я не посоветую изобретать instrurnenta, чтобы обходиться без людей или сокращать им их пропитание, но все же я не отсоветую употреблять instrumenta, которые выгодны или полезны, и притом в таких местностях, где много работы и где нелегко получить ремесленников".
Кольбер видит в изобретателе сберегающих работу машин "врага труда"; Фридрих II заявляет: "Затем вовсе не является моим намерением, чтобы прядильная машина получила всеобщее употребление... Тогда очень большое количество людей, до сих пор кормившихся от прядения, лишились бы куска хлеба; это совершенно не может быть допущено" (22ба).
Что человек такого возвышенного образа мыслей и такого тонкого вкуса, как Монтескье, был предубежден против всякого технического
[127]

прогресса - он не считал безоговорочным благом употребление машин и даже водяных мельниц! (227), - не изумит нас.
Но даже такой истый business-man, как Постпетсуэйт, высказывается еще весьма сдержанно относительно новых изобретений (228). Сберегающие труд машины в государствах без внешней торговли, во всяком случае, гибельны; даже торговые государства должны были бы допускать только определенные машины и запретить все те, которые изготовляют блага для потребления внутри страны: "то, что мы выигрываем в быстроте выполнения, мы теряем в силе" (what we gain in expedition, we lose in strength).
To, как мы видим, древняя идея пропитания, то традиционализм, то этические соображения, но всегда это что-нибудь стесняющее свободный расцвет инстинкта наживы, предпринимательского духа и экономического рационализма.
Это должно было теперь измениться приблизительно с началом XIX столетия; медленно и постепенно сначала, потом быстро и внезапно. Эти изменения капиталистического духа в наше время мы проследим в следующей главе.

Глава тринадцатая СОВРЕМЕННЫЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК

Что изменилось в хозяйственном образе мыслей в течение последнего столетия? Что характеризует капиталистический дух наших дней, который является высококапиталистическим, и отличает его от того, который мы нашли обитающим в буржуа старого стиля?
Раньше чем я попытаюсь дать ответ на этот вопрос, мы должны отдать себе отчет в том, что еще и ныне существует отнюдь не один только тип предпринимателя, что, напротив, ныне еще, как и в период раннего капитализма, в различных капиталистических предпринимателях господствует весьма различный дух, что мы, следовательно, должны сначала научиться различать крупные группы предпринимателей, из которых каждая представляет собою особенный тип. В качестве таковых мы прежде всего натыкаемся на старых знакомых, с которыми мы уже встречались в прежние времена капитализма: тут еще и ныне разбойник, землевладелец, бюрократ, спекулянт, купец, мануфактурист, как нас легко . может убедить непосредственная очевидность.
Если мы будем рассматривать деятельность какого-нибудь Сесиля Род-са, то разве не вспоминаются нам невольно генуэзские купцы в своих башнях, или, быть может, еще более - сэр Уольтер Рэли, Фрэнсис Дрейк? Сесиль Роде - это ярко выраженная разбойничья натура: открыватель, покоритель весьма крупного размаха, который, правда, наряду с саблей, которая рубит, и с ружьем, которое стреляет, пускает в бой за свои предприятия еще и оружие современной биржевой спекуляции, - полуполитик, полукапиталистический предприниматель, больше ведущий переговоры дипломат, чем торговец, не признающий никакого другого могу-
[128]

щества, кроме грубой силы. Странно видеть в нем воплощение какого-либо пуританского духа. Если уж стремиться сравнивать его с прежними поколениями, то мы должны причислить его к людям Ренессанса.
Как непохож на мир Сесиля Родса тот мир, в котором живет такой человек, как хотя бы барон фон Штумм или какой-нибудь силезский горный магнат. Тут мы еще дышим воздухом старого землевладения. Отношения зависимости, иерархическое строение персонала, несколько тяжеловесное деловое поведение - вот некоторые из черт в картине таких предприятий, руководители которых напоминают нам старых землевладельчески- капиталистических предпринимателей.
А разве не встречаем мы многочисленных предпринимателей, которые кажутся нам скорее бюрократами, чем купцами или торговцами? Корректные в своей деятельности, педантичные в распорядке их работы, точно размеренные в своих решениях, с большими способностями к организации, без сильной склонности лезть напролом, превосходные чиновники для управления, которые сегодня являются бургомистрами огромного города, а завтра стоят во главе крупного банка, сегодня еще управляют отдельным ведомством в министерстве, а завтра берут на себя руководство синдикатом. Мы не говорим уже о директорах государственных и городских заводов и полуобщественных предприятий, которые в наше время приобретают ведь все большее значение.
И как опять-таки в основе отличен от всех названных типов спекулянт наших дней, который едва ли в одном существенном пункте отличается от прожектера XVIII столетия. Так, недавно об одном французском спекулянте газеты облетело следующее сообщение: "Миллионеру-мошеннику Рошетту едва тридцать лет от роду. Он был вначале мальчиком в одном вокзальном ресторане, потом официантом в одной кофейне в Мелёне. Он попал затем в Париж, научился бухгалтерии и поступил к финансовому мошеннику Берже. Когда Берже обанкротился, Рошетт принял на себя его дела с 5 000 франков - приданым машинистки, на которой он женился. Затем он занялся учредительством и учредил менее чем в четыре года тридцать акционерных обществ. Сначала "Le Credit Minier" с 500 000 франков, затем угольные копи Laviana с 2 млн, угольные копи Liat с таким же капиталом, La Banque Franco-Espagnole с 20 млн, Le Syndicat Minier с 10 млн, L'Union Franco-Beige с 2,5 млн, финансовую ежедневную газету Le Financier с 2 млн, ряд обществ медных и цинковых рудников, исландские и марокканские рыболовные общества и общество газовых горелок накаливания с 4,5 и Hella - Огненные Кусты с 15 млн франков. В общем он выступил круглым счетом на 60 млн акций, которые он, в конце концов, нагнал на 200 млн по курсовой цене и которые теперь, пожалуй, стоят 20 млн. У него было 57 отделений во французской провинции. В различных банках и учреждениях Рошетта работает не менее 40 000 лиц, и почти так же велико и число жертв, потери которых в общем, вероятно, превышают 150 млн. То, что Рошетт мог так долго и так интенсивно заниматься своим бесчестным ремеслом, объясняют его уменьем окружать себя почтенными личностями. Об умении Рошетта пускать своим жертвам пыль в глаза говорит основание
[129]

большой фабрики для эксплуатации патента на новое освещение путем накаливания. Акции этого самого предприятия буквально рвали из рук в Париже, и все восхищались большой фабрикой, которая должна была давать хлеб нескольким тысячам рабочих и труба которой днем и ночью беспрерывно выпускала густые облака дыма, - к величайшему удовлетворению акционеров. В действительности же в фабрике не двигалась ни одна рука, за исключением кочегаров, которые разводили пар!"
Не сдается ли нам прямо, как будто мы читаем сообщение об Англии 20-х годов XVIII столетия? А рядом действует дельный купец, который кует свое счастье путем верного взгляда на конъюнктуру или даже только путем хорошего учета и умелых договоров со своими поставщиками, своими клиентами и своими рабочими. Что общего у берлинского торговца платьем с Сесилем Родсом? Что общего у руководителя крупного торгового дома со спекулянтами на золотых рудниках? А что общего у всех них с мануфактуристом, который еще и ныне, как и 100 или 200 лет назад, ведет свою маленькую фабрику в Брадфорде или Седане, в Форсте или Шпремберге?
Все они, старые друзья, еще здесь и как будто в неизменившемся виде. И для того чтобы картина, представляемая современным предпринимательством, выглядела попестрее, к ним в наше время присоединились еще некоторые новые типы. Я даже не имею при этом в виду на первом плане Мак-Аллана, героя келпермамвского романа "Туннель". Хотя мы здесь в действительности видим перед собой совершенно новый тип предпринимателя: скрещение спекулянта и техника. Странное смешение завоевателя и мечтателя; человека, который ничего не понимает в денежных делах, который заполнен только навязчивой технической идеей, но все же руководит гигантским предприятием и командует миллиардами Америки и Европы. Я говорю, я даже не имею в виду этот предпринимательский тип, потому что я, сознаюсь откровенно, не знаю, существует ли он, возможно, что он и есть на самом деле. Образ этого Мак-Аллана, как его набрасывает Келлерман, такой живой, что, кажется, видишь его перед собой. Я лично не знаю ни одного предпринимателя такого типа. Но я охотно верю, что это объясняется только моим. недостаточным опытом, и посему мы можем вывести тип Мак-Аллана как новый (седьмой) тип современного предпринимателя.
Есть, однако, одно явление, которое становится тем более частым, чем более распространяются наши предприятия, которое чаще всего наблюдается в Соединенных Штатах, - это то, что можно было бы назвать великим предпринимателем, так как сверхпредприниматель звучит все-таки слишком гадко. Великие предприниматели - это люди, соединяющие в себе различные, обычно раздельные предпринимательские типы, которые одновременно являются разбойниками и ловкими калькуляторами, феодалами и спекулянтами, как мы это можем заметить у магнатов американских трестов крупного масштаба.
То же явление нашего времени представляет собою коллективный предприниматель: это коллегия капиталистических предпринимателей, которые в звании генеральных директоров стоят во главе гигантских
[130]

предприятий, из которых каждый в отдельности выполняет особые функции и которые только в совокупности составляют целого или великого предпринимателя. Вспомните организации, владеющие нашими крупными электрическими предприятиями, нашими рудниками, нашими пушечными заводами.
Итак, достаточно пестра картина, являемая современным предпринимательством в его различных типах. И все же и для нашего времени, так же как и для доброго старого времени, можно будет найти во всех этих различных представителях современного экономического человека общие черты и иметь право говорить об однородном духе, господствующем над всеми ими. Конечно, в весьма различной степени, с совершенно разными оттенками, но этот дух в такой же мере будет иметь значение высококапиталистического, как мы в наших прежних наблюдениях нашли особый дух раннекапиталистической эпохи. Как же выглядит этот высококапиталистический дух? Какие общие черты наблюдаем мы в духовном строении современного экономического человека? Я думаю прежде всего мы должны посмотреть: 1. Каков идеал, каковы центральные жизненные ценности, на которые современный экономический человек ориентируется. И тут мы немедленно же натыкаемся на странный сдвиг в отношении человека к личным ценностям в более узком смысле, сдвиг, который, представляется мне, приобрел решающее значение для всего остального строения жизни. Я разумею тот факт, что живой человек с его счастьем и горем, с его потребностями и требованиями вытеснен из центра круга интересов и место его заняли две абстракции: нажива и дело. Человек, следовательно, перестал быть тем, чем он оставался до конца раннекапиталистической эпохи, -мерой всех вещей. Стремление хозяйствующих субъектов, напротив, направлено на возможно более высокую наживу и возможно большее процветание дела: две вещи, которые, как мы сейчас увидим, стоят в теснейшей неразрывной связи между собой. И отношение их друг к другу заключается в том, что предприниматели хотят стремиться к процветанию дела и должны осуществлять наживу (даже если они и не поставили ее сознательно своей целью).
То, что везде проявляется как живой интерес предпринимателя, далеко не всегда - и, несомненно, не у руководящих личностей, которые определяют собой тип, - есть стремление к прибыли. Я полагаю, что Вальтер Ратенау, безусловно, прав, когда однажды сказал: "Я никогда еще не знал делового человека, для которого заработать было главным в его профессии, и я хотел бы утверждать, что тот, кто привязан к личной денежной наживе, вообще не может стать крупным деловым человеком" (229). То, к чему, напротив, всегда ближе всего лежит сердце предпринимателя, есть нечто совсем другое, то, что целиком его наполняет, есть интерес к своему делу. Это выразил опять-таки Вальтер Ратенау в классической форме следующими словами:
"Предмет, на который деловой человек обращает свой труд и свои заботы, свою гордость и свои желания, - это его предприятие, как бы оно ни называлось: торговым делом, фабрикой, банком, судоходством,
[131]

театром, железной дорогой. Это предприятие стоит перед ним как живое, обладающее телом существо, которое в своей бухгалтерии, организации и фирме имеет независимое хозяйственное существование. У делового человека нет другого стремления, как только к тому, чтобы его дело выросло в цветущий, мощный и обладающий богатыми возможностями в будущем организм..." (230).
То же самое говорят почти в тех же словах все предприниматели наших дней там, где они высказывались о "смысле" своей деятельности.
Но мы должны отдать себе ясный отчет в том, что процветание "дела" т.е. капиталистического предприятия, всегда начинающегося с денежной суммы и всегда ею кончающегося, связано с приобретением чистого излишка. Успех дела может, очевидно, означать только хозяйство с излишком. Без прибыли нет процветания дела. Фабрика может изготовлять самые дорогие или самые дешевые продукты, качество ее продуктов могло доставить ей мировую славу, но если она длительно работает с неблагоприятным балансом, она в капиталистическом смысле - неудавшееся предприятие. Если это создание, на процветание которого направлены все мысли и стремления, если капиталистическое предприятие должно расти и цвести, оно должно давать прибыль: процветать - значит приносить доход (231).
Вот что я имел в виду, когда я только что сказал, что предприниматель хочет процветания своего дела и должен хотеть наживы.
Постановкой такой цели - и в этом вся штука - конечная точка стремлений предпринимателя отодвигается в бесконечность. Для наживы точно так же, как и для процветания какого-нибудь дела, нет никаких естественных границ, как их, например, ставило всякому хозяйству прежде "соответствующее положению в обществе содержание" лица. Ни в каком, хотя бы самом дальнем, пункте общий доход не может возрасти так высоко, чтобы можно было сказать: довольно. И если в каком-нибудь пункте развития расширение дела не способствовало бы более усилению его процветания, то всесторонность современного предпринимательства позаботится о том, чтобы к одному делу присоединилось другое и третье. Вследствие этого мы можем в наше время наблюдать как тенденцию, присущую стоящему на вершине успеха предпринимателю, не только стремление к экспансии одного дела, но столь же сильное стремление к основанию вновь других дел.
Анализируя стремление современного предпринимателя, мы всегда натыкаемся на род технического принуждения. Часто он не хочет идти дальше по пути, но он должен хотеть. Об этом свидетельствуют многочисленные заявления значительных личностей.
"Всегда мы надеемся, - говорил однажды Карнеджи, - что нам не нужно будет далее расширяться, но постоянно мы вновь находим, что откладывание дальнейшего расширения означало бы шаг назад" (232).
Когда Рокфеллера спросили, что побудило его к созданию трестовых предприятий, он ответил: < Первым основанием к их учреждению было желание соединить наш капитал и наши возможности, чтобы на место многих мелких дел поставить одно дело некоторой величины и значения
[132]

(to carry on a business of some magnitude and importance in place of the small business that each separately had therefore carried on). Когда прошло некоторое время, - продолжает он, - и выяснились возможности дела, мы нашли, что нужно больше капитала, нашли и нужных людей, и необходимые суммы капитала и учредили "Standard Oil С°" с капиталом в 1 000 000 ф. стерл. Позднее мы выяснили, что еще больше капитала может быть  прибыльно  вложено...  и  увеличили  наш  капитал  до з 500 000 ф. стерл. Когда дело расширилось... в него было вложено еще больше капитала: цель оставалась все та же: расширять наше дело, поставляя самые лучшие и самые дешевые продукты (the object being always the same: to extend our business by furnishing the best and cheapest products" (233). Характер мономании проявляется в этом ответе Рокфеллера с великолепной ясностью: капитал нагромождается на капитал, потому что (!) дело растет. "Расширение дела" - вот руководящая точка зрения. Дешевизна и доброкачественность производства - средства к этой цели.
И еще заявление немца (д-ра Штроусберга): "По общему правилу, однако, клин клином вышибают, и, таким образом, крупное железнодорожное строительство, как я его вел, повлекло за собой появление дальнейших требований. Чтобы удовлетворить их, я расширил свой круг деятельности, все более удалялся от своего первоначального плана, и это дало мне столько надежд, что я уже совершенно отдался своему делу" (234).
Большинству предпринимателей что-нибудь другое, кроме этого (для извне стоящего наблюдателя совершенно бессмысленного) стремления к экспансии, пожалуй, даже в голову не приходит. Если их спросишь: к чему же, собственно, должны служить все эти стремления? - то они с удивлением взглянут на вопрошающего и ответят несколько раздраженно: эго ведь само собою разумеется, это ведь необходимо для процветания хозяйственной жизни, этого требует хозяйственный прогресс.
Если исследовать, что же за ассоциация идей может скрываться под этими, большей частью в весьма общей форме высказываемыми и довольно стереотипными оборотами речи, то находишь, что они под "хозяйственным подъемом" или "прогрессом" разумеют расширение того, что бы можно было назвать хозяйственным аппаратом, т.е. как бы совокупность или сущность содержания всей предпринимательской деятельности: усиление производства - выпуск все больших количеств товаров по самым дешевым ценам - колоссальные цифры сбыта - колоссальные цифры оборота - самый быстрый транспорт благ, людей и известий.
Для безучастного наблюдателя полученный ответ не менее бессмыслен, чем само стремление к бесконечности, которое он ранее наблюдал и о разумных основаниях которого он спрашивал. Если, следовательно, не удовлетвориться еще и этим ответом, потому что ощущаешь потребность вложить в бессмыслицу все же какой-нибудь смысл, если держаться того мнения, что, в конце концов, все же что-нибудь вроде жизненной ценности должно составлять основу всех этих стремлений (хотя бы она и не проходила в сознание самих действующих лиц, хотя бы она только дремала в глубине их души как инстинкт), так или иначе целые поколе-
[133]

ния не больных духовно, но весьма сильных духом людей не могли бы быть одушевлены одним и тем же стремлением, - если начать на собственный страх анализировать психику современного экономического человека, то в своих исследованиях натыкаешься на... ребенка. В действительности мне представляется, что душевная структура современного предпринимателя так же, как и все более заражаемого его духом современного человека вообще, лучше всего становится нам понятной, если перенестись в мир представлений и оценок ребенка и уяснить себе, что побудительные мотивы деятельности у наших кажущихся более крупными предпринимателей и у всех истинно современных людей те же самые, что и у ребенка. Последние оценки у этих людей представляют собою необыкновенное сведение всех духовных процессов к их самым простейшим элементам, являются полным упрощением душевных явлений -суть, следовательно, род возврата к простым состояниям детской души. Я хочу обосновать это воззрение.
Ребенок имеет четыре элементарных комплекса ценностей, четыре "идеала" господствуют над его жизнью:
1) чувственная величина, воплощенная во взрослом человеке и далее в великане;
2) быстрое движение: в быстром беге, в пускании волчка, в кружении на карусели осуществляется для него этот идеал;