- имеет задачей устроение и упорядочивание чувственности, аффектов и страстей в направлении к цели разума. "Грехом в человеческой деятельности является то, что обращается против порядка разума"; "чем необходимее что-либо, тем более в отношении его следует хранить порядок, как он устанавливается разумом", "вследствие чего половое влечение как в высокой степени необходимое для общежития должно подвергнуться особо строгой дисциплине" (279). Добродетель состоит в поддержании равновесия, как это предписывает разум (280). Существо законченной добродетели заключается в том, что чувственное влечение (речь идет о concupiscentia82) так подчинено разуму, что в нем не возникает более никаких бурных, противных разуму страстей (281).
Внутри естественного, сотворенного, похотливого мира как бы строится свободно рожденный, нравственный, разумный мир. Камни для постройки этого нравственного мира дает признанное Библией рациональное естественное право, содержание которого как раз только через посредство учения Фомы все более и более ставится наравне с десятью заповедями (282), но которое восприняло также и существенные элементы поздней греческой философии.
Действительное средство побудить человека к поведению, согласному с разумом, представляет страх божий: он пробуждает в нем обдумывание и принуждает его к беспрерывному размышлению; он заставляет его, сказали бы мы, осознать свои действия: ему одному следует приписать рационализацию и методизацию жизни (282).
Если мы хотим теперь исследовать значение католической религии для развития капиталистического духа, то мы должны уяснить себе, что уже эта основная идея рационализации должна была оказать существенное содействие капиталистическому мышлению, которое ведь само по себе, как нам известно, является рациональным, направленным к цели. Идея наживы наряду с экономическим рационализмом означает ведь, в сущности, не что иное, как применение жизненных правил, вообще предписывавшихся религией, к сфере хозяйственной жизни. Для того чтобы капитализм мог развиться, нужно было сначала переломить все кости в теле естественному, инстинктивному человеку, нужно было сначала поставить специфически рационально устроенный душевный механизм
[183]

на место первоначальной, природной жизни) нужно было сначала как бы вывернуть всякую жизненную оценку и осознание жизни. Homo capita-listicus83 вот то искусственное и искусное создание, которое в конце концов произошло от этого выворота. Какие бы причины ни повели самопроизвольно к образованию экономического рационализма, не может быть сомнений в том, что он нашел могучую поддержку в вероучении церкви, которая во всей жизни стремилась к тому же самому, что капиталистический дух должен был осуществить в хозяйственной жизни. Даже если мир хозяйства и оказывал влияние на образование церковной этики (эту проблему нам в ходе настоящего изложения придется подвергнуть еще более подробному исследованию), то все же экономический рационализм должен был, в свою очередь, испытывать закостенение и внутреннее углубление благодаря содействию развитой до высшей законченности системы рациональных правил, которая к тому же опиралась на высший авторитет церкви.
Несколько более сильным должно было быть влияние этих учений на хозяйственный образ мыслей людей Нового времени, когда ими создавались, как это дейевтительно имело место, особые душевные состояния, которые по существу своему способствовали росту капиталистического духа. Я имею в виду прежде всего подавление эротических влечений, о котором так заботилась христианская этика (284). Никто не понял так глубоко, как св. Фома, что мещанские добродетели могут процветать только там, где любовная сфера человека подверглась ограничениям. Он знал, что "расточительность", этот смертельный враг всякого мещанства, большей частью идет рука об руку с свободными воззрениями в любви -расточитель "тут", расточитель "там" (285); знал, что luxuria, которая первоначально означает сладострастие и роскошь вместе, порождает gula - мотовство: sine Cerere et Libero friget Venus84. Поэтому он и знал, что тому, кто живет целомудренно и умеренно, труднее впасть в грех расточительности (prodigalitas) и в других отношениях он оказывается лучшим домохозяином. Само собой разумеется, что живущий воздержанно должен быть и более энергичным предпринимателем.
Если, таким образом, воспитанием в умеренности in Venere, Baccho et Cerere85 как бы заложен фундамент, то легче будет приучиться и к упорядоченной мещанской жизни: к "экономии" и в отношении всякого добра и имущества. А христианская этика безусловно требует, чтобы человек в отношении этих вещей вел благоупорядоченный образ жизни.
Основной экономической добродетелью является у схоластиков li-beralitas: правильная, разумная экономия, le juste milieu86 в образе жизни, одинаково далекий от обеих греховных крайностей: скупости (avaritia) и расточительности (prodigalitas). Переводить liberalitas как "щедрость" неправильно, "хозяйственность" скорее уловила бы смысл, хотя liberalitas имеет несколько более свободный оттенок: она представляет как бы переходную ступень к "saneta masserizia". Liberalitas есть прежде всего упорядочение домашнего хозяйства, прихода и расхода: tendit or-dinandam propriam affectionem circa pecuniam possessam et usus eius"87 (286); она учит искусству правильного употребления земных благ: соп-
[184]

vinienter uti88 (287); actus liberalitatis est bene uti pecunia89 (288); она учит правильной любви к золоту и богатству: consistit in medio, quia se поп ex-cedat nee deficiat, a debito affectu et usu bivitiarum90 (289). Расточитель любит деньги слишком слабо (minus debito), а скупой слишком сильно (290). В строгом осуждении чрезмерной роскоши (291), именно такой, которая принуждает жить "выше средств" (292), заключено требование бережливости; указание на пагубные последствия расточительности (293) содержит в зерне рекомендацию (мещанского) приходного хозяйства и осуждение (сеньориального) расходного хозяйства.
Но не с одной только расточительностью и с другими врагами мещанского образа жизни борется христианская этика и предает проклятию как грехи. Прежде всего с праздностью (otiositas), которая и для нее есть "начало всех пороков". Праздношатающийся грешит, потому что он расточает время, это драгоценнейшее благо (294); он стоит ниже всякой твари, ибо всякая тварь трудится каким-нибудь образом: ничто не праздно (295). Антонин, который в особенно красноречивых словах проповедует добрую экономию времени, отвергает и следующее возражение ленивых, как неправомерное: они говорят, что желают созерцать бога, желают следовать Марии, а не Марфе. Созерцать бога, полагает он, призваны лишь немногие. Масса людская существует для того, чтобы делать повседневную работу.
Наряду с industry и frugality схоластики учат и третьей мещанской добродетели: honesty - благоприличию, честности или почтенности.
Я думаю, что мы значительной долей той коммерческой солидности, которая, как мы видели, составляет важный элемент капиталистического духа, обязаны воспитательной деятельности церкви. Внутри городской черты за честным и приличным поведением дел следил глаз соседа, следил цеховой старшина. Но когда с ростом капитализма сношения распространились на большие пространства, к солидности стала побуждать купца, в конце концов, одна совесть. И пробудить эту совесть было задачей церкви. Она осуществляла это, осуждая все бесчестные уловки при заключении договоров как грех: mortaliter peccant, смертный грех совершают те, кто "с ложными уверениями, обманами и двусмысленностями" ведет торговлю (296). Насколько велико было влияние церкви в проникновении делового мира в его начатках принципами солидности, об этом дают понятие слова Альберта, когда он решительно подчеркивает, что не только благоразумие и острота ума членов его семьи доставили им такое высокое положение, но и солидное ведение дела, за которое их наградил бог (297).
Но если внимательно прочитать произведения схоластиков, прежде всего чудесное творение истинно великого Фомы Аквинского, в монументальности своей имеющее равными лишь творения Данте и Микеланд-жело, то получаешь впечатление, что их сердцу еще ближе, чем это воспитание в духе мещанства и благоприличия, была другая задача воспитания: сделать своих современников прямыми, смелыми, умными, энергичными людьми. Они придают самое большое значение в своем нравственном учении, они постоянно вновь и вновь поучают необходимости проникновения всего существа человеческого упругостью и бодростью.
[185]

Ничто они не осуждают так сильно, как духовную и моральную "вялость": уныние - acidia - эта модная болезнь треченто, о которой мы имеем такие точные сведения благодаря Петрарке, есть смертный грех. И значительная часть их нравственного учения читается как правила своего рола душевной тренировки. Две кардинальные добродетели, долженствовавшие совершить дело этого воспитания, суть благоразумие и сила, источник или выражение духовной и нравственной энергии.
Благоразумие (prudentia), эта духовная добродетель (virtus intellec-tualis), заключает в себе, по учению св. Фомы, следующие подчиненные добродетели: память (memoria praeteritorum)91,
рассудок (intelligentia praesentium)92,
изобретательность (sollertia in considerandis futuris eventibus)93,
разумное размышление (ratiocinatio conferens unum alten)94,
переимчивость (docilitas, per quarn aliquis asquiescit sententias maio-rum)95,
предвидение (providentia: inportat... providentia respectum quendam ali-cuius distantis ad quod ea quae in praesenti oecurrunt ordinanda sunt)96,
осмотрительность (circumspectio... necessaria..: ut scilicet homo id quod ordinatur in finem comparet etiam cum his quae circumotant)97,
осторожность (cuatio).
Благоразумию, к которому должно стремиться как к добродетели, противостоят в качестве пороков, которых следует избегать:
неблагоразумие (imprudentia),
поспешность (praecipitatio),
необдуманность (inconsideratio),
небрежность (negligentia).
Антонин (299), также главным образом обрушивающийся на специфически духовный порок: acidia, который мы лучше всего можем обозначить хотя бы нашим словом "власть", приводит в качестве пороков, опять-таки целиком обязанных своим существованием этому смертному греху, следующие:
небрежность (negligentia: peccatum qua voluntas est remissa ad eligendum actum debitum vel circumstantiam circa actum debitum observari98),
леность (desidia)
непостоянство (incostantia: instabilitatem voluntatis important99),
тупоумие (torpor),
упущение (omissio),
леность (pigritia),
праздность (otiositas),
неблагоразумие (imprudentia: ille imprudens dicitur, qui non diligenter observat circumstantias in operibus suis: sed inter omnes circumstantias nobi-lissima est circumstantia temporis, quam imprudens negligit observare100).
Все эти пороки, в свою очередь, происходят из "luxuria": из жажды наслаждения вообще, из необузданного проявления эротических склонностей в особенности; совершенное благоразумие, как всякая духовная добродетель, состоит в ограничении чувственных влечений (300).
[186]

Совершенно очевидно, какое выдающееся, огромное значение должно было иметь для зарождающегося капиталистического предпринимателя это учение о духовных добродетелях, эти правила, имевшие целью, как я это назвал, духовную тренировку. Хотя учителя церкви, несомненно, не имели его в виду на первом плане, однако он все же был первым, для кого эти добродетели духовной энергии приобрели и практическую ценность. Ведь здесь превозносятся как добродетели и воспитываются со всем авторитетом церкви как раз качества хорошего и удачливого предпринимателя. Не могло быть дано лучшего решения задачи на премию такого содержания: "как воспитать капиталистического предпринимателя из импульсивного и жаждущего наслаждений сеньора - с одной стороны, тупоумного и вялого ремесленника - с другой", чем то, какое уже содержалось в этическом учении св. Фомы.
Выраженные здесь воззрения в корне противоречат господствующему мнению о позиции церковного учения по отношению к притязаниям растущего капитализма. До сих пор не только совершенно упускали из виду это благоприятствующее капиталистическому духу содержание этики св. Фомы, но и считали необходимым усматривать в ней неимоверное количество поучений и предписаний или запрещений, которые все будто бы полны смертельной вражды к новым людям капиталистической эпохи и к их стремлениям. Первый и, насколько я могу усмотреть, до сих пор единственный исследователь, выступавший против этого господствующего понимания, - это Франц Келлер, на ценный труд которого я уже несколько раз ссылался. Ему я обязан побуждением к новому подробному изучению схоластических источников, которое не только вполне убедило меня в правильности защищаемых Келлером воззрений, но и, сверх того, дало мне ясное убеждение в правильности как раз противоположного тому, что принимали до сих пор и что предполагал я сам, доверяя прежним исследованиям: что воззрения схластиков, прежде всего, конечно, схоластиков позднего средневековья, о богатстве и наживе и в особенности также их воззрения о допустимости или недопустимости взимания процентов не только не означают никакого препятствия развитию капиталистического духа, но, напротив, должны были существенно способствовать укреплению и поощрению этого духа.
Это, в сущности, вовсе не так удивительно, если ближе присмотреться к людям, которых мы знаем главным образом как схоластиков. Мы совершенно несправедливо приучили себя видеть в них чуждых свету, отвлеченных кабинетных ученых, которые в бесконечных повторениях и с невыносимой растянутостью трактовали о несуществующих вещах. Это справедливо, несомненно, о многих из малых светочей церкви. Но это безусловно несправедливо о великих. О величии творения самого св. Фомы я уже говорил. Но не монументальность его хотел я подчеркнуть (это, без сомнения, излишне для всякого, кто хотя бы бегло ознакомился с ним). Я хотел только указать на ту ошибку, которую часто делают, причисляя Фому Аквинского без всяких колебаний к "средневековью" и совершенно забывая, что он все-таки жил и писал в том веке, который для страны, где он творил, означал уже начало нового времени. Но пусть
[187]

даже относят самого Фому Аквинского еще целиком к докапиталистической эпохе: люди, писавшие после него о христианской этике, стояли уже в полном свете капиталистического развития. Это относится прежде всего к Антонину Флорентийскому, который родился в 1390 г. и умер в 1459-м; это относится к его современнику Бернарду Сиенскому; это относится к комментатору св. Фомы кардиналу Кайестану, умершему в 1469 г.; это относится к Хриз. Явеллу и ко многим другим. И не только время, в которое эти люди жили, но и их личный характер говорит за то, что они не были ни чуждыми, ни враждебными свету, что они, в частности, понимали происходившую на их глазах хозяйственную революцию и не были расположены хватать за спицы катящееся колесо. Они относятся к капитализму с бесконечно большим знанием дела и большей симпатией, чем, например, в XVII столетии зелоты - проповедники пуританизма. Какая масса практического знания содержится в Summa Антонина! Это творение одного из наилучше знавших жизнь людей своего времени, который с открытым взором проходил по улицам Флоренции, от которого не осталась скрытой ни одна из коммерческих хитростей и штучек его любезных земляков, который чувствовал себя одинакового как дома в транспортно-страховом деле и вексельных операциях, в шелковой промышленности и суконной торговле.
Послушаем теперь, какую позицию эти люди занимают по отношению к новой системе хозяйства и ее духу.
Если мы прежде всего спросим, каково понимание схоластической этикой проблемы богатства или бедности как таковой, то мы должны будем установить, что идеал бедности раннего христианства, которым исполнены многие из отцов церкви и большинство последователей сект, исчез вполне и совершенно. Само по себе для благочестивого христианина безразлично, беден он или богат, - важно только употребление, которое он делает из своего богатства или бедности: мудрый бежит не от богатства и бедности самих по себе, но лишь от злоупотребления ими (301). Если взвесить взаимно оба состояния: богатства и бедности, - весы скорее склонятся в сторону богатства (302). Богатство и бедность - в одинаковой мере изволение божие (303). С обоими соединяет он в благости своей определенные цели: в бедном он хочет воспитать терпение, богатому - дать знамение своей милости или дать ему также возможность доброго употребления своего богатства (304). Отсюда и вытекает долг доброго употребления. Благочестивый христианин не должен также прилепляться к богатству своим сердцем, не должен и употреблять его как средство ко греху. Если он этого не делает, если он употребляет свое богатство сообразно долгу, то такому богатству не подобает упрек в iniquitas101, который ему делают иногда (305). Целью богатства никогда, конечно, не может быть само богатство; оно должно всегда рассматриваться только как средство, чтобы служить человеку и через человека богу. Человек есть ближайшая, бог - отдаленная цель: finis propinquus, finis remotus.
Если богатство во все времена рассматривалось схоластиками как угодное богу состояние, то их отношение к проблеме обогащения не всег-
[188]

да было одинаковым. Здесь св. Фома был представителем принципиально статической точки зрения, как я ее назвал, - той точки зрения покоящегося состояния общества, которая свойственна всему существу докапиталистической эпохи. Всякий стоит на своем месте и остается на нем всю свою жизнь: у него определенная профессия, определенное сословное положение, определенное пропитание, отвечающее его сословному положению: "содержание сообразно состоянию". Всякие изменения, всякое развитие, всякий "прогресс" суть внутренние процессы и касаются отношений отдельного человека к богу. Отсюда и мера богатства (mensura di-vitae), которым мог каждый располагать, была также установлена раз и навсегда: prout sunt necessariae ad vitam hominis secundum suam conditionem (он был в той мере богат, как это соответствовало его состоянию).
Подобная точка зрения не могла удержаться в революционных XIV и XV столетиях. Она ежеминутно ставила перед духовными отцами труднейшие проблемы, ибо, проведенная в точности, она приводит к такому окончательному выводу: никто не может своим трудом достичь более высокого общественного положения, никто не может нажить богатства, которое дало бы ему возможность покрыть издержки возросшего соответственно его состоянию содержания.
Rusticus должен был, следовательно, всегда оставаться rusticus'OM, artifex - artifex'ом, civis - civis'ом102, никто не имел права купить сельское имение и т.д.; "quae sunt manifeste absurda", что было бы очевидной бессмыслицей, как возражает кардинал Кайетан в своем комментарии против защищаемой, по-видимому, св. Фомой точки зрения. Очевидно, полагает он, для всякого должна быть возможность подняться выше своим трудом, следовательно, также и разбогатеть. И он обосновывает эту возможность следующим образом: если кто-нибудь обладает выдающимися качествами (добродетелями), которые делают его способным перерасти свое сословное положение, то он должен иметь и право добывать к этому средства, соответствующие более высокому состоянию: его стремление к наживе, его большее богатство остаются тогда все еще в границах его природы; высшее сословное положение отвечает его одаренности; его стремление перерасти свое общественное положение должно быть оцениваемо сообразно размеру его одаренности: "mensuratur quippe horum appetitus ascendendi penes quantitatem suae yirtutis". Этим истолкованием правила св. Фомы был, таким образом, освобожден путь капиталистическим предпринимателям для их восхождения. Те люди, "которые выделяются из массы благодаря особым дарам", которым "по праву подобает господство над другими, хотя они и не господа", - те люди, ум которых направлен на коммерцию и другие великие дела, как это обозначает Антонин: "intenti ad mercationes et alia magna Opera", они могли теперь с полной апробацией со стороны церковных инстанций ст