тым  за  счет  своей
жесткой  дисциплины  обеспечивает  запросто, без труда оседание
чужих денег у них. Любое дельце, хорошая организация и всеобщий
бардак - в этом успех любого умного деляги.  Витя  даже  мечтал
предложить  иностранцам  за  валюту  крутить в стране бардак до
беспредела, чтоб им из этой губки было проще  деньги  выжимать.
Но,  видать,  не один он такой умный. Мастеров из высших этажей
власти не переплюнешь.
     При милиции он  организовал  вытрезвитель  с  ограниченной
ответственностью  и  искал туда клиентов. Иногда даже подпаивал
для   организации   потока.   Посматривал   квартиры,   которые
отказались  от охраны милицией. Можно по трубочке бензина в нее
налить. Напряжение подать  380  вольт.  Стекла  по  возможности
разбить. Да, мало ли что?
     В  свободное  время  вывешивал  за машинами на столбе знак
"Въезд запрещен" и требовал откупного. Чем сейчас и  занимался.
Он ничего не боялся. За ним была милиция.
     Когда Сковородников ушел, кандидат наук поинтересовался.
     - Если   Россия   обабилась,  то  почему  в  ней  замерла,
оцепенела  производственная  жизнь?  А  не  развернулась,   как
предполагалось?
     - Потому  что простодушие и честь стали глупостью, деньги,
которые - кровь  промышленности,  средство  взаимоотношений,  -
товаром,  присвоенным  банками,  теперь  съедающими через дикие
проценты не только всю прибавочную стоимость, но и обгрызающими
основные фонды. Курс рубля отражает еще живую часть  организма.
А  вернее  -  скорость  умирания.  Потому  что,  если деньги не
развивают промышленность, они гниют. Чтобы одеяло денег плелось
из труда, его надо осторожно  растягивать,  а  не  вырывать  из
чужих   рук   себе   в   карман   или  в  горло.  Чрезвычайная,
бессмысленная жадность! Разве ж это не бабское отношение к себе
и другим? В аду рая нет.
     Маша широкими и грустными глазами посмотрела на позабытого
ученого.
     - Где Вы ночуете, Животовский?
     - У друга в гостинице.
     - У меня на чердаке, - уточнил я, -  в  моей  квартире  он
жить не согласился.
     - Каждый должен нести свой крест, - покорно ответил тот.
     - На что Вы пьете? Едите, наконец?
     - Ни на что, - ответила Ольга Ивановна, - в палатке даю.
     Ученый  вдруг  заорал  и  побежал куда-то, скрываясь среди
деревьев.
     - В туалет, должно быть, захотел, - предположила дама.
     А девочка отрицательно покачала головой.
     Тогда я спросил у все знающей Ольги Ивановны:
     - Вот скажите, Ольга Ивановна, если, по-вашему, -  женское
влияние  управляет  всей  жизнью  на  земле  - "шерше ля фам" -
говорят французы, то  почему  это  миновало  страны,  группы  с
религиозным  фанатизмом?  У  которых,  действительно,  нелады с
цивилизацией? Почему у нас  женщину  умаляют  о  любви,  а  там
мужчины позволяют себя любить?
     - Это  чтобы,  когда  наши мужички совсем обабятся в своих
деньгах и барахле, было  б  где  найти  источник  действительно
мужского  качества.  Способного  вывести  нас оттуда, куда наша
бабская блажь заведет. И выбросить ее  вместе  с  экономикой  к
чертовой   матери.   Способного  явить  существо  по-настоящему
мужского, а не бабского свойства, а значит, шагнуть выше войн к
абсолютным ценностям мира.
     Деньги зарабатывать стыдно. Недостойно настоящего  мужика.
Как  стыдно  большому  переростку  тянуться  к мамкиной сиське,
отталкивая слабеньких братьев.
     - А если и их наши бабы сломают?
     - Похоже все идет к какому-то отвратительному финалу. Одно
я знаю точно - отсталых народов нет. Дикарь может отличаться от
европейца,  как  жень-шень  от   морковки.   Сумма   достижений
цивилизации  и  плодов внутренней духовной жизни у всех народов
одна. Только они перераспределяются куда-то не туда.
     Я взглянул в ее лицо.
     - Что такое Философский Камень?
     Она внимательно посмотрела на меня, задумалась, и сказала:
     - Хороший вопрос. Прежде алхимики так  называли  средство,
которое  могло  бы  любое дерьмо переделать в золото. Астрологи
верили, что в нем запрятана тайна жизни.  Мироздания.  А  может
быть  и  бессмертия.  И  как  будто он все лечит. С чего это ты
спросил?
     - Я думаю, что у меня он есть, - и вытащил из кармана свое
приобретение. Женщины посмотрели на него с интересом.
     - Это хризолит? - предположила Маша.
     - А  кажется,  что  черный  гранат.  -  высказалась  Ольга
Ивановна.
     Они увидели свое, понял я. И ответил:
     - Просто он с гипнозом.
     Спрятал обратно и ушел к подкатившему мусоровозу.
     Сегодня у работников нашего РЭУ выходной. Месяца три назад
контора  получила  долгожданные  деньги  на  капитальный ремонт
ветхих домов. Тут как Дед Мороз  прибыл  среди  лета  с  мешком
подарков.   Холодильники,  ковры,  современная  сантехника  для
хорошего дома, ну, не все ж мимо носа! В общем, остатки  отдали
на пропой.
     - Эй,   дворник!  -  кричит,  пробегая,  Гавриловна,  наша
начальница, - Дуй срочно в вышестоящую организацию,  меня  туда
вызывают, а послать некого.
     Иду  в Дирекцию. Внутри, как на затонувшем "Титанике". Все
дорого, прикручено и  люди  с  лицами  вальяжной  обреченности.
Сунул физиономию в кабинет. Тут же, увидев чужого:
     - Выйдите вон без записи!
     Но потом поймали и сказали так:
     - Что  пьете - хорошо, а вот, что без нас - плохо. Кто вам
денег дал? А кто больше не даст?
     Директор сунул какие-то документы.  Выправить  лицензию  в
"Горлицензии"   на   производство  работ  в  дурдомах.  Договор
заключим с ближайшим. Тихо говорю:
     - А наш участок чем хуже?
     - У дураков деньги возьмем, у  себя  истратим,  -  так  же
тихо, - на то дураки и есть!
     - Но надо ж будет что-то делать!
     - Иди отсюда!
     Прихожу  к  Гавриловне,  рассказываю.  Она  достает связку
денег, заворачивает в  газетку,  чтоб  непонятно  было,  но  не
совсем, и отправляет в "Горлицензию".
     Я этого парня заприметил на входе в метро. Печать какой-то
отрешенности.  Как  будто  он находится не в нашем мире. Чудной
парень. Я  показываю  поддельный  проездной  и  прохожу.  А  он
показал  протянутые  руки.  "Ты  псих?" - спрашивают. "Это руки
моих отцов и дедов, что строили метро"  говорит.  "Оно  мое  по
праву наследства". Позвали милицию. Ему заломили эти самые руки
и поволокли в свой мордобойник. "Блаженный какой-то" - смеялись
и  ругали  его свидетели события. "Давить таких надо!" "Вот ты,
старая, едва концы стягиваешь, - говорю  бранящейся  бабке,-  а
вот нефть, газ и прочее, что раньше общими были и тебя кормили,
ведь  отняли,  украли попросту говоря. Что ж ты не возмущаешься
этим?" "А потому, - отвечает, - что, кто сумел украсть,  тот  и
молодец."
     В  вагон  метро  заходит мордоворот в форме, похожей на СС
прошлой войны, и голосом, не допускающим возражений, громко  на
одной ноте, объявляет:
     - Приготовьте проездные документы! Ваш билет! - к мужичку.
     Тот    засуетился,   зашарился   по   карманам.   Наконец,
обрадованный, протянул пенсионное удостоверение.
     - Ваш? - к следующему.
     - Я, знаете ли, прошел по жетону.
     - Где квитанция об уплате за проезд?
     - Какая? Откуда?
     - Вы, что? Читать не  умеете?  Билет  сохранять  до  конца
сеанса! На покупку и услугу требуйте чек или квитанцию! Короче!
Или штраф на месте в пятикратном размере или пройдемте со мной!
Многие проникают через колодцы! Будем проверять.
     Мордоворот  и  визави  встретились  взглядом  и  последний
сдался. Далее все пошло, как по маслу. Оплатившие штраф  готовы
были  сожрать  упирающихся.  Не  имевшие квитанций ругали новые
порядки, отсчитывали названную сумму. И  просили  квитанции  об
уплате.
     - Скажите, если спросят, что прошли контроль Вола. Это наш
код.
     - А как расшифровать? - пристал любопытный.
     - Военной лаборатории.
     - А форма такая откуда?
     - От Кристиана Диора, болван.
     В   лицензионной  конторе  толпа  бестолковых  просителей.
Местный наткнулся на одного из них.
     - Вы к кому? - строго.
     - Я, видите ли, лицензию...
     - А я не спрашиваю зачем, а к кому! Не знаете? Надо знать!
И в какое  время.  Когда  узнаете,  тогда  и  приходите!   Всем
очистить помещение! - потребовал он.
     Я подхожу к нему и говорю тихо и со значением:
     - С пакетом про дурдом.
     Он  понял  все  мгновенно.  Открывает  свою дверь и меня -
вовнутрь. И дверь на замок.
     - Где пакет?
     Показываю. Нормально.
     - Есть справка, что прошли специальные  медицинские  курсы
на санитаров? Нет? А допуск к вредным условиям? Нет? А разряды?
А аттестованное оборудование? А что у вас есть?
     Показываю на пакет.
     - Приходите завтра. Принесете столько же.
     Уходя, я остановился в дверях и сказал.
     - Знаете, а я Вам завидую.
     Тот вскинул брови вопросом.
     - Мне бы такую уверенность в собственной необходимости.
     - Главное,  чтоб  быть  полезным  людям.  - И он помог мне
выйти.
     - Потренируйся, - говорит Гавриловна, - у специалистов.  И
привела к неопохмеленным сантехникам.
     - Вот  что, - смотрят на меня, - ты за президента или хрен
знает за кого? За "Спартак" или наоборот?
     - Меня к дурдому.
     - Тогда беги к палатке. Там спросишь - зачем.
     Палатка называлась "Эврика".
     Опохмелились, велели тащить за ними банку с керосином.
     В подвале дома, в котором требовалось провести капитальный
ремонт труб, специалисты соединили  к  ним  принесенную  банку,
всыпали еще какой-то химии и стали промывать насосом систему.
     - А  теперь,  -  говорят,  -  бегай  по  дому и нюхай, где
пахнет.
     Сам дьявол не поймет, чем только в том доме не воняло.
     Было признано, что все прошло нормально. Поймали  какую-то
общественницу  и  она  подписалась,  что  у  нее  к нам никаких
претензий нет.
     "Героический век!" - почему-то подумалось мне тогда.
     Того Блаженного из метро я увидел избитого и  выброшенного
из  милиции, сидящего на корточках у ее стены. Я подошел к нему
и сел рядом. Закурил и неспешно завел разговор.
     - Я знаю тебя. Ты Блаженный.
     Тот  посиневшим  глазом  смотрел  на  землю   и,   видимо,
соглашаясь, молча кивнул.
     - Ты,  парень, - продолжал я, - видать, не можешь жить без
неприятностей. Впрочем, оно  понятно.  Каждый  имеет  право  на
собственное   несчастье.   И  потому  ищет  его  повсюду.  Тебе
обязательно надо быть здесь?
     - Я не знаю, где мне надо быть. - ответил тихо.- А кто это
знает?
     - А почему бы не пойти домой?
     - Здесь мой дом.
     - Милиция? Тюрьма - твой дом?
     Он глазами пустыни посмотрел вокруг и вздохнул:
     - Мой дом повсюду, где я есть. А я всегда в тюрьме. Я даже
ношу ее с собой, она во мне, и не могу вырваться из своей тупой
ограниченности! Мне к свету надо - в  грязи  сижу.  Ноги,  руки
перебираю, но вяжет она! Воплю о свете с мешком на голове. Душа
обгрызана,  живот  я  ненавижу.  А  в  окружении какой-то бред.
Милиция - нам зеркало. Она показывает нам нас же схематично.
     - Бред не имеет отраженья!
     - Наша болезнь демонстрирует самую себя нам же яснее всего
во всей кровавой ясности не в какой-нибудь печати, а именно - в
милиции.  В  органах  воздействия  на   нас.   Милиция   -   не
инопланетяне! Это - мы! Наши отцы, братья, маленькие мальчишки,
попки которых мы отмывали. И вот он бъет меня резиновой палкой,
мной же сделанной, с такой ненавистью, словно у него никогда не
было  матери,  не  было  брата,  любимой,  как будто его кто-то
вырастил в колбе! Или вытащил из ада. За просьбу  мою  прочесть
мне  их же обвинение, которое я должен был принять. Безысходная
тупая злоба образовалась в моем доме.
     Печать  беспомощна  в   освещении   природы   человеческой
низости,  породившей эту же самую печать. Что останется печати,
если  вдруг  порок  исчезнет?  Она  и  требуют   от   окружения
компенсации  сволочизмом. Дай преступление любой ценой! Чтоб на
обличении заработать. И вал насилия идет. Никто не скажет,  для
чего.  В  порядке  видится  покорность,  с регламентом страха и
ненависти. "Человек рожден для счастья". Взять счастье и  перья
ощипать,  чтоб  вглубь вглядеться! Что в нем? Был классик прав:
"Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!"
     Я видел, что Блаженный распаляется. Его надо бы увести  от
этого опасного места, где мы птенцами у пасти сидим.
     И я вмешиваюсь в монолог.
     - Люди,  что  обидели тебя, не виноваты в том, что они, не
понимая того, обречены  быть  жертвами  происходящей  революции
жлобов. Идем со мной. Движенье нам поможет.
     Мы поднялись и я его повел к себе.
     - Ты,  Дворник,  видно  хочешь навести порядок в моем уме.
Спасибо, ненапрасный труд. В моем уме,  действительно,  порядка
мало. Откуда взяться порядку для него?
     - От природы, например. Совершенная гармония есть в ней.
     - Глупость,  Дворник, то, что дуракам кажется умным. Раз у
гармонии  больные  дети,  то  не  гармония  она.   Совершенство
единственно.  Как  истина.  И  потому  не может плодиться, чтоб
далее поиски  себя  продолжить.  Да  кому  известно,  что  есть
гармония и совершенство? Где Философский Камень смысла?
     - Зачем он тебе?
     - Чтоб остановить безумие, происходящее в моем доме.
     - Блаженный, безумие поддерживает самое себя, найдя в себе
восторг.  Оно  будет  биться  за себя. Даже жизни положит, чтоб
только  не  кончаться.  Как  безумие  наркотического   дурмана.
Человечество  в  таком  дурмане.  И  не  захочет выйти из него.
Невероятное усилие  нужно  для  его  спасения.  Посмотри:  люди
воруют,  хватают,  тащат,  а их бъют, уничтожают, отстреливают,
заклинают перестать, но они, как одержимые, не понимая  даже  -
зачем  они  это делают, все продолжают стаскивать добро к себе.
Ими движет  рефлекс  накопления,  который  сильнее  жизни.  Вот
родители  посылают  мальчиков своих убивать других мальчиков от
других родителей. Знаешь -  почему?  Потому  что  насилие,  как
гнев,  им доставляет наслажденье, как облегченье при туалете. И
они не могут противостоять помешательству своему. А мальчики  с
той  и  другой  стороны  идут  на  заклание,  как  завороженные
счастьем свершения смерти. Их нельзя  остановить!  Если  б  они
имели  внутренний  запрет к убийствам, никакая б сила не смогла
бы затолкать в их руки оружие. Но смерть манит и  без  приказа.
Мальчишки мечтают об автоматах. Изготовители их еще не прокляты
людьми!  Они в доблесть возведены! И уважения хотят! Политики и
офицеры лишь организуют  эту  похоть.  А  маниакальная  страсть
власти?  При  полном  отсутствии  понимания  ее порочности, как
средства углубления идеи насилия, несущей обманную цель. Тяга к
пороку, чтоб стать  им.  Как  остановить  жажду  безумия?  Чем?
Потрясением? Разумом? Нет ключей к человеческой сути.
     - Есть, Дворник. В обнаженном сердце. Но оно должно гореть
огнем и заражать других.
     Мы  подошли  к нашему дворовому клубу. Животовский смотрит
на небо, умиротворенно зажав стакан.  На  столе  стоит  бутылка
водки.  Маша  с  Витей-Прыщем  и  студентом Альбертом обсуждают
способы войти в  контакты  с  заграницей.  Маша  полагается  на
удачный  брак  с  принцем  Брунея  Джефри.  Витя за прорыв всей
сопливой бандой на тибетской границе. А студент -  подавшись  в
шпионы.  Все - равно - в какие. Или в "Гринпис без границ". Они
пришли к выводу, что  будущее  человечества  за  миром  грез  и
иллюзий.   Начало   тому   положено  книжками,  кинопродукцией,
сектами, эротическими вакханалиями, хорошими шоу, кабаками, вот
сейчас - наркотиками,  а  там  -  виртуальными  компьютерами  с
одурманивающей  музыкой.  Зачем с этим бороться? Ведь счастье -
цель! Цель достигнута - умирай! Зачем его всю жизнь по  крошкам
собирать?  Все  равно  -  умрем! Зачем жить сто лет до миллиона
болезней, когда за двадцать можно будет получить этого  счастья
столько,  сколько  полагается на десять жизней? Счастье растить
своих детей? А им, этим  детям,  оно  нужно?  Чтоб  их  родили,
учили,  воспитывали?  Ученые  не  могут  понять, почему молодые
по-варварски относится и к родителям, и ко всему окружению?  Да
они  не виноваты в том, что их родили в этом сумашедшем доме. И
вправе требовать компенсацию за это.  А  компенсации  нет.  Так
чего  ж  не  мстить  за свое рождение? Человечество должно быть
благодарным за  открытие  мира  грез,  иллюзий,  счастья,  куда
каждый желающий может уйти. Итак, масштабы проекта предполагали
перенимание передовых зарубежных технологий в этом направлении.
Но для этого требовалось вначале влиться в тамошную атмосферу.
     - Птицы перелетные, - говорит Животовский, - а кому вы там
нужны со своим менталитетом?
     Студент обиделся.
     - На что Вы намекаете?
     - Вы  вроде  медведя  из  леса,  мечтающего переселиться в
цирк. Тесны вам будут нравственные нормы,  да  и  загадите  тот
цирк.  Вы  там  никогда  не будете в своей тарелке. И еще одно.
Если ваш мозг когда-нибудь освободится от страсти  по  скверне,
он  опустошится  вовсе.  От  чистоты  бациллы  гибнут. Ползучия
депрессия отравит вас.
     - А Вы не заблуждаетесь по поводу стерильной чистоты  там?
- это Витя. - Там нашего брата не меньше, чем тут.
     - Да,  в  каждой стране свои бандиты. Но уровни разные. На
разных языках условностей ведутся  диалоги  между  обществом  и
бандами.   Не   забывайте  положительную  роль  банд.  Ведь  их
формирует  само  общество.  Банды   высвечивают   его   пороки,
олицетворяя  их  собой.  Они не страшны, находясь под контролем
общества. Страшны, когда выходят из-под контроля. Те бандиты  -
аналитики  несовершенства.  Нет  в  них ничего такого, чтобы не
было бы запрятано в обществе. Да вот общество не делают  верных
выводов. Отлавливают и прячут их, наивно полагая, что с пороком
покончено.  Будто  металл,  очищенный  от  ржавчины, при тех же
условиях больше ржаветь не будет. Те бандиты -  кристаллы  того
общества.  Чужеродным  там  не  место.  У  нас  же вся страна в
бандитских помыслах. Рай  для  них.  И  инкубатор.  Полетели  к
чертям   собачьим   законы  экономики.  Законы  банд  оказались
сильнее. Не удивительно,  что  другие  страны  обкладывают  нас
военным  блоком  НАТО.  Странно,  что церковь благославляет все
диковатые наши дела. И даже вписалась в общий хор. Ходят попы с
коробками для подаяний. Не откажутся от подаяний вашего  брата.
Вливаются  в  потоки грязи, поддерживая ее круговорот. Смотреть
тошно.
     Смеется Витя.
     - У  меня  есть  друг.   Вол.   Контролирует   метро.   Он
обеспечивает попам охрану. Почему мы дружим с церковью? Чтоб не
раскачать  лодку.  А  грести мы будем сами. Церковь, брат, дает
престижность. И доверие людей. Попы и сами  прониклись  рынком.
Только  товаром стало отпущение грехов. То есть стирка совести.
Мы друг друга уважаем.
     На нас никто не обратил особого внимания.  Пришли,  ну,  и
располагайтесь.  Животовский  протянул стакан, я наполнил его и
дал побитому бродяге.
     - Выпей за компанию.
     - В компании пьют за свое одиночество. Здесь оно  наиболее
глубоко.  И  пьют  с  самим  собою,  себя  же  опасаясь. А стук
стаканов, хохот, песни - обман звуками предчувствия тревоги.  В
абсурде  логика  беды.  Она идет тропой веселья. В иконах смеха
нет.
     Маша:
     - Кто это чудо?
     - Позвольте Вам, сударыня, ответить. - сказал Блаженный. -
Вот бросьте зернышко  на  землю.  Земля  вернет  вам  множество
таких.  А  бросьте  в пасть? Так чем она вернет? Правильно. Она
вернет дерьмом. Так в чем мораль? Вот если Вы  между  землей  и
пастью,  и  кормите  бездонную  ее,  то я с обратной стороны. Я
землю опекаю.
     - Так Вы крестьянин?
     - Да, я христианин. Кто-то ж должен им  стать,  когда  бог
покинул эту землю. Чтоб плоть рожала мысль. Но суть ищу.
     - Найдете?
     - Да. Найду.
     - Блаженный!  А  знаете  ли Вы, что людям это не дано? Что
это "вещь сама в себе", как говорил старик Философ.
     - Кому не следует, тому и не дано.
     - Давно ли ищете? - Вся Маша