Киреевский, К.С.Аксаков) с западниками (В.Г.Белинский, А.И.Герцен, Т.Н.Грановский, К.Д.Кавелин) был в истории русской мысли явлением, значение которого с течением времени становилось все более заметным. Идеи Чаадаева - антагониста славянофилов, особенно его философия истории России, сыграли роль катализатора в формировании славянофильской идеологии. В частности, социально-философские построения И.Киреевского были своего рода "ответом Чаадаеву".

П.Я.Чаадаев (1794-1856), безусловно, одна из самых поразительных фигур в истории русской мысли. Комментаторы Чаадаева зачастую главное "рациональное зерно" его философии усматривают в том, что он обосновал идею избранничества, особой духовной миссии России, которая позже стала расхожим стереотипом некритического сознания. Однако философия Чаадаева не столь примитивно однозначна. Достаточно напомнить, что он формулирует ряд проблем философии человека, социальной истории, которые позже с разных позиций обсуждаются как славянофилами, так и западниками, Достоевским и Чернышевским, народниками и В. Соловьевым. Великолепное знание философии Платона, Р.Декарта, Ф.Шеллинга, И.Канта, французских просветителей и парадоксальность собственного мышления явились, видимо, причиной противоречий и "неувя-

289

зок" его интуиции. В 20-х гг. А.С.Пушкин видел в нем выдающегося представителя либерализма и посвятил ему знаменитое стихотворение, которое заканчивается словами:

Товарищ, верь, взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена.

Это одна из самых оптимистических строф в творчестве Пушкина. По иронии судьбы тот, кому она была адресована, через несколько лет стал создателем глубоко пессимистического взгляда на Россию.

Философские интуиции Чаадаева изложены в знаменитых восьми "философических письмах", из которых только одно при жизни было напечатано в России (журнал "Телескоп" 1836 г.). В результате журнал был закрыт, а автор объявлен сумасшедшим. Чаадаев впервые в русской истории связал вопросы сознания, культуры и смысла истории в единую проблему человеческого бытия, которое имеет иерархическую структуру. Вершина - Бог; Его эманацией является всеобщее сознание, отождествляемое с сознанием надындивидуальным. Следующая сфера - сознание индивидуальное. Самый низкий уровень - природа как феномен человеческого восприятия и деятельности.

Надындивидуальное, коллективное сознание, с одной стороны, это незамутненная ясность, приближающаяся к божественному ведению, а с другой стороны - это та сфера духовной социальности (идеалы, вкус, нормы, суждения и т.п.), которая является основой жизнедеятельности и транслируется во времени как самоочевидное, не требующее доказательств. Вслед за Декартом эту сферу духовности Чаадаев называет "врожденными идеями", которые являются основой суждений a priori (до опыта), с которых начинается вхождение человека в мир. Путь к Богу у Чаадаева - не аскеза и индивидуалистическое самосовершенствование, а, напротив, стремление к преодолению в человеке узкоиндивидуального начала "ив замене его существом совершенно социальным". Это и есть, по Чаадаеву, "растворение" себя в Боге и обретение "безличности" как высшей социальности.

Чаадаев далек от традиций мистического христианства. Ему ближе система логики, силлогистики в католичестве. Его интересует не общение с личным Богом, а социальная, объек-

290


тивная сторона религии, дающая основу и направление совершенствования человека. В этом аспекте универсальность христианства для него сравнима лишь с обязательностью математических аксиом и постулатов.

Чаадаев подчеркивает связь и зависимость человеческого общества, логики истории от индивидуальных усилий человека и ясности, "отчетливости" его сознания жизни. "Когда говорю: сознание жизни, - пишет он, - я понимаю под этим сознанием не только чувство жизни, но и отчетливость в ней. Это сознание есть власть, данная нам действовать в настоящую минуту на будущую... Когда это сознание потеряно, то нет воскресения" [1]. Речь идет о самом главном - свободе самореализации и ответственности человека. Бог Чаадаева является своеобразным гарантом истинности того, что с человеком может произойти, если он является субъектом свободного волеизъявления. Только из осмысленных свободных действий и появляется история как накопленная во времени человечность. Но в таком случае не все то, что существует и происходит в человеческом общежитии заслуживает название истории. Точно так же, как и не все то, что появляется в голове человека, может называться сознанием. Там, где нет "отчетливости сознания жизни" с ее ясными принципами свободы и ответственности, начинается деградация, в итоге господствует смерть.

1 Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М. 1987. С. 153.


"Сознание жизни" не есть разум обособленного индивида. Только в акте соотнесения собственно индивидуального с универсальным разум человека обретает силу и мощь. Как считает Чаадаев, "Критика чистого разума" Канта есть свидетельство "бессилия одинокого разума, оторванного от высшего", надындивидуального сознания, стремящегося к всеведению Бога. На титуле своего экземпляра кантовской критики Чаадаев написал: "Апологет адамитского разума". Как известно, секта адамитов проповедовала возврат к эпохе райской невинности и, отвергая церковные обряды и установления, тем самым отвергала и нормативность не только христианского, но и вообще человеческого общежития. С точки зрения Чаадаева, если "нравственный закон" будет только в нас, как считал необходимым Кант, то человек среднего ума станет опускаться все ниже и глубже в витальность, в природное, растительное существование. Поэтому сфера божественного, надындивидуального созна-


291

ния, историческая память являются дисциплиной индивидуального разума и своеобразным "набором" ориентиров, формирующих индивидуальные волеизъявляющие психологические механизмы. Только когда человек отрешится от "пагубного Я", он выйдет за пределы времени и пространства в беспредельность и вечность бытия. Здесь нет никакой мистики. Речь идет о выходе человека из собственной капризной, часто неумной отдельности в сферу социальности, вечной "всечеловечности". По Чаадаеву, человеческая история не есть цепь смертей и рождений случайных индивидов, но - вечное пребывание одного "коллективного человека". Только поэтому люди оказываются способными говорить об истории.

Христианская традиция в культуре идею непрерывного совершенствования человека, его свободы выражала в форме притч, иносказаний. Непривычность для теоретического разума такой формы выражения глубокой философской идеи "отстранила", по мнению Чаадаева, православную богословскую мысль от академических исторических исследований. Устранение богословской мысли от активного участия в интерпретации исторического процесса облегчило Просвещению решение задачи секуляризации, обмирщения истории. Понимая ее как проект на будущее, Просвещение порвало с прошлым, идеологизировало историю и тем самым внесло в нее еще больше случайного, •мешающего утверждению универсализма всечеловечности. Поэтому, считал Чаадаев, разум века требует новой философии истории, которая "выведет" и наметит спектр возможностей будущего "исключительно из воспоминаний о прошлом", из обзора пройденного пути, из изучения тех сил, которые направили и определили его движение в продолжение веков. Только в этом случае христианство будет не просто сосредоточением истории как полузабытого прошлого, но сама сущность его реализуется в историческом развитии. Иными словами, история в понимании Чаадаева не нечто чуждое, внешнее человеку, а сама его суть, разворачиваемая во времени и пространстве.

Главная идея Чаадаева: подлинная история как дление "всечеловечности" невозможна без осмысленного существования каждой индивидуальности. Формулируя идею парадоксальности сознания, природа которого и персональна (индивидуальна), и надындивидуальна, Чаадаев подходит к проблеме, его ди-алогичности, раскрывающейся в акте перманентной, непрерывной коммуникации "Я" и "Другого". Именно этот пункт станет

292

основным в той версии философии сознания, которую будут рассматривать русские и западные философы XX века.

Антиномичность, противоречия истории как структурированного, осмысленного мира и "сырой" действительности с ее неосуществленными возможностями, культуры как времени накапливаемой человечности и - индивидуального сознания, замкнутого на себе, а потому неспособного вступить в диалог с другими сознаниями, различение жизни и смерти сознания становятся для Чаадаева исследовательской программой, в рамках которой он пытается дать характеристики "исторических" и "неисторических" образований и формулирует скандально известный приговор России.

Согласно Чаадаеву, выпадение России из всеобщего единства, народные предрассудки, подчинившие христианство, и национальный партикуляризм разрушили самую главную особенность нормально функционирующего человеческого сознания, т.е. его коммуникативно-диалогическую природу, что и привело к патологии изолированного мышления. "Человеку свойственно теряться, когда он не находит способа привести себя в связь с тем, что ему предшествует, и с тем, что за ним следует. Он лишается тогда всякой твердости, всякой уверенности. Не руководимый чувством непрерывности, он видит себя заблудившимся в мире. Такие растерянные люди встречаются во всех странах, у нас же это общая черта. В наших головах нет ничего общего; все в них индивидуально, все шатко и неполно" [1]. Всеобщая растерянность приводит не только к изоляции сознания, но и к тому, что исторический опыт, оказываясь неизвлеченным, невостребованным, превращается в какое-то нелепое коловращение одних и тех же идей и воспроизводство одних и тех же ситуаций.

1 Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М. 1987. С. 40.


В конце сороковых годов в оценках Чаадаева произошли определенные изменения: он пришел к выводу, что, напротив, все недостатки России могут послужить залогом будущего ее величия. Так, он писал: "Россия, если только она правильно уразумеет свое призвание, должна взять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы". В другом месте он высказывается еще определенней: "Придет день, когда мы станем умственным средоточением Европы... таков будет логический результат нашего долгого одиночества".


293

Сейчас трудно установить, действительно ли поменялись убеждения Чаадаева, или коррективы внесли какие-то особые обстоятельства. Существенно иное. Имея сознательную установку на философский анализ сознания, смысла истории и критически относясь к любой идеологии (Просвещению, пангерманизму гегельянства, "государственному" православию) как механизму для производства мифов, Чаадаев сам оказался идеологом, а следовательно, автором мифа. Напомним, что его анализ сознания, философии истории осуществляется с позиции универсальных, абсолютных ценностей европейской культуры. Это значит, что Запад, как эталон цивилизации, для Чаадаева не есть реально существующий конгломерат национальных государств, жизненных укладов, социальных установлений и нормативов человеческого общежития. Как Бог Чаадаева, эквивалент безликого "всечеловеческого" сознания, в его структуре бытия вынесен вовне, чтобы человек ощутил собственную дистанцированность от подлинной своей человечности и нужду в ней, так и особенности Запада, его культуры в концепции философа далеки от реального положения дел. Идея Запада у Чаадаева призвана создать направление и пространство перспектив для движения национального целого России, т.е. для ее "осмысленной" истории. Его идея Европы - не просто дань увлеченности Западом, но, как инструмент социально-политической рефлексии, является прежде всего символом общего принципа культуры вообще. Чаадаев как философ здесь по существу прав: только имея в голове "общее", можно говорить о частном, "судить" единичное: в данном случае - говорить о конкретной культуре так, как она являет себя. Идея Европы у Чаадаева - это символ предела положительного человеческого существования, никогда реально не достижимого. То есть под этот символ нельзя подставить никакую конкретную культуру (ни французскую, ни английскую, ни итальянскую, ни тем более русскую, как не "чисто" европейское образование), - и объявить ее "высшей" по отношению к другим. Равно как и нельзя, если конкретная культура не вписывается в символ, объявлять ее "низшей". Ведь любая культура, в том числе и русская, есть то, чем она в данный момент является и не выводится из общих определений. Символ не иерархизует и не вводит регламент субординации. Его суть - координация. Только в сопряжении с ним конкретной культуры выявляется основное ее состояние и то возможное, к чему она может стремиться и главное - чего может достичь. Любая наглядность и

294

конкретность здесь недопустимы: "приземляя", они разрушают "онтологичность" символа и превращают его в "картинку" идеологии. Именно в этом пункте Чаадаев незаметно для себя произвел подмену философии символа его идеологией.

Чаадаев дал впечатляющий социально-психологический анализ сознания в его обычном, повседневном варианте, но общее состояние русского национального сознания (русской культуры в целом) вывел из общих определений универсальной целостности своей "идеи Европы". Или, говоря проще: под символом духовности (никогда не достижимой!) он подставил конкретность современной ему русской социально-политической действительности и сделал обобщающие выводы.

Поэтому в резюмирующей части своих размышлений Чаадаев вольно или нет оказался не философом, но социологом, взявшимся за долгосрочный прогноз. Во всяком случае, вердикт Чаадаева надолго остался "соблазном для западников, безумием для славянофилов". "Философические письма" послужили обоснованием будущей отрицательной мифологии для России: "своего не было, нет и не будет, свет разума может прийти только с Запада".

Его позднейшая мысль, высказанная в "Апологии сумасшедшего", письмах, о том, что Россия - страна, в которой мало что сделано, а потому можно сделать все что угодно, в разных аспектах и вариантах стала составной частью идеологии революционеров-народников. Более того, социально-политические программы совершенно разных мыслителей таких как А.И.Герцен (1812-1870), Н.К.Михайловский (1842- 1904), П.Н.Ткачев (1844-1886), В.И.Ленин (1870-1924) и др., объединяла все та же идея Чаадаева, что русские в своем прошлом не имеют ничего, что могли бы любить, поэтому этот народ ничего не потеряет в случае революции, коренных перестроек, зато приобрести может все.













И.В.Киреевский и А.С.Хомяков - представители славянофильства

Оставившие заметный след в русской мысли классики славянофильства И.В.Киреевский (1806-1856 ),А.С. Хомяков (1804- 1860), И.СЛксаков (1823-1886) считали, что Россию в целях оздоровления ее социальности нужно вернуть к началам православия, которые они видели в Киевской и Московской Руси, воз-

295

родить сам "дух православия", который, по их убеждению, хранился в народе. В глазах Киреевского основными ячейками социального организма старой Руси были небольшие общины, основанные на общем землевладении, согласии, общих обычаях, управляющиеся "миром" - собранием старейшин, которые решали спорные вопросы в соответствии с освященным традицией "принципом единодушия". "Бесчисленное множество этих маленьких миров, составляющих Россию, было все покрыто сетью церквей, монастырей, жилищ уединенных отшельников, откуда постоянно распространялись повсюду одинаковые понятия об отношениях общественных и частных " [1].

Концепция славянофилов, в которой подчеркивалось значение старорусского "мира" с общенародной общностью земли, веры и обычаев и вместе с тем - общего "начала" устройства жизни, противостояла апологии рационализма у западников. Дезинтегрирующая роль рационализма, по мнению славянофилов, заключалась в превращении (на его основе) действительности в совокупность изолированных фрагментов, соединенных лишь тончайшей сетью абстрактных отношений. Крайним выражением такого рационализма для Киреевскoго было картезианское "cogito ergo sum". Декарт, иронизирует Киреевский, уверовал в собственное существование лишь тогда, когда вывел его из отвлеченного силлогистического умозаключения. В признании мышления первичным по отношению к бытию, выведении бытия из факта мышления (а не наоборот), в изоляции познающего от познаваемой действительности, в исключительно понятийном познании, от которого ускользает реальность, И.Киреевский усматривал первородный грех рационализма.

А.Хомяков с этой же точки зрения вел систематическую критику классической немецкой философии. Теоретическую ошибку гегелевской философии он усматривал в ее панлогицизме, в смешении реального факта и его понятий с самой развивающейся действительностью. По мнению Хомякова, все это превратило гегелевскую философию в "мистико-рационалистическую телеологию", устранившую реальные причинно-следственные связи в истории, а заодно - и человека [2]. Рационализм Гегеля, исключавший творчество, человеческую веру и надежду, для Хомякова означал полную потерю философи-


296


ей своего жизненного содержания. Поэтому гегельянству им была противопоставлена концепция "цельного" разума, основанного "на вере и воле".

1 Киреевский И.В. Полн. собр. соч. T.I. M., 1911. С. 115.
2 Хомяков А.С. Полн. собр. соч. Т. 3. М., 1904. С. 344.


"Разорванная" целостность человека вроде бы была восстановлена. Гарантом "истинности" веры у славянофилов, создающих собственную конструкцию философии истории православного мира, являлась причастность каждого индивидуального сознания к традициям русского православной веры, которые сохранились, в отличие от Западной Европы, в общинной народной жизни. Гарантом воли как творческой активности служили эти же традиции, обычаи, руководившие жизнью общины. Но в таком случае государство как "внешняя форма" социальности оказывалось "неорганично" традиционным формам социальных связей. Данный вывод, логично вытекавший из славянофильских посылок, естественно вызывал раздражение у официальных властей. В этом - одна из причин того, что правительство более снисходительней, "либеральней" относилось к западникам.

Принципу "внешней правды" государства, гражданского права, социальной этики и эстетики славянофилы противопоставили концепцию "органичной" общности, православной "соборности" с ее началом любви.

"Соборный разум" у Хомякова не есть культ безликого коллектива, но - "всецелый", цельный разум как совокупность индивидуальных мышлений, который только и может достичь знания "разумной цельности сущего... понимания истинной и живой действительности". Индивиду с его "точкой зрения" доступны лишь "полуправды", которые оборачиваются "неправдой". И только "соборный разум" является органом познания "всецелой", а не частичной истины. Познание истины оказывается возможно только в непосредственном коллективном ее ощущении и недоступно людям извне. "Крестьянин в народе, - утверждал Аксаков, - умен умом народным... Глупого человека при народной жизни быть не может" [1]. Субъектом свободы оказывался не отдельный человек, но коллектив. Поэтому антиномия индивидуального разума ведет к их разрушению и дезинтеграции общества. Поэтому уладить проблему взаимоотношений "человек-общество", "общество-история" - значит, прежде всего отказаться от самосознающей индивидуальной рефлексии, от рационального пути самоопределения, слиться с


297


общностью, с "истинно христианскими ценностями", сохранившимися в крестьянской общине. Но если эта идеальная конструкция славянофилов есть арена, на которой только и начинает разворачиваться "подлинная" история, значит, предыдущее развитие социума есть ее аномалия. Из этого также делался соответствующий вывод: чтобы история обрела свое подлинно "человеческое" лицо, необходимо возвращение оторванного "просвещенного класса" (интеллигенции) в народ. И тогда национальное "ложное направление", в котором развивалась Россия со времени Петра, преобразуется в подлинную историю русского народа - носите