дентов и подводят их все ближе и ближе к истине.
Следует отметить, что до самых последних страниц термин "истина" фигурировал в 
данной работе только в цитате из Фрэнсиса Бэкона. И даже здесь он использовался 
только как источник убеждения ученого, что несовместимые правила научной 
деятельности не могут сосуществовать, за исключением периода революции, когда 
главная задача ученых-профессионалов как раз и состоит в упразднении всех 
наборов правил, кроме одного. Процесс развития, описанный в данном очерке, 
представляет собой процесс эволюции от примитивных начал, процесс, 
последовательные стадии которого характеризуются всевозрастающей детализацией и 
более совершенным пониманием природы. Но ничто из того, что было или будет 
сказано, не делает этот процесс эволюции направленным к чему-либо. Несомненно, 
этот пробел обеспокоит многих читателей. Мы слишком привыкли рассматривать науку 
как предприятие, которое постоянно приближается все ближе и ближе к некоторой 
цели, заранее установленной природой.
Но необходима ли подобная цель? Можем ли мы не объяснять существование науки, ее 
успех исходя из эволюции от какого-либо данного момента в состоянии знаний 
сообщества? Действительно ли мы должны считать, что существует некоторое полное, 
объективное, истинное представление о природе и что надлежащей мерой научного 
достижения является степень, с какой оно приближает нас к этой цели? Если мы 
научимся замещать "эволюцию к тому, что мы надеемся узнать", "эволюцией от того, 
что мы знаем", тогда множество раздражающих нас проблем могут исчезнуть. 
Возможно, к таким проблемам относится и проблема индукции.
Я не могу еще определить достаточно детально выводы из этой альтернативной точки 
зрения на научное развитие. Но она помогает осознать, что концептуальное 
преобразование, предлагаемое здесь, очень близко к тому, которое предпринял 
Запад столетие назад. Это особенно полезно, потому что в обоих случаях главное 
препятствие для этого преобразования одно и то же. Когда Дарвин впервые 
опубликовал в 1859 году свою книгу с изложением теории эволюции, объясняемой 
естественным отбором, большинство профессионалов скорее всего беспокоило не 
понятие изменения видов и не возможное происхождение человека от обезьяны. 
Доказательства, указывающие на эволюцию, включая эволюцию человека, собирались 
десятилетиями, а идея эволюции уже была выдвинута и широко распространена 
прежде. Хотя идея эволюции как таковая встретила сопротивление, особенно со 
стороны некоторых религиозных групп, величайшие трудности, с которыми 
столкнулись дарвинисты, были связаны не с этим. Эти трудности проистекали от 
идеи, которая была ближе к собственным взглядам Дарвина. Все хорошо известные 
додарвиновские эволюционные теории Ламарка, Чемберса, Спенсера и немецких 
натурфилософов представляли эволюцию как целенаправленный процесс. "Идея" о 
человеке и о современной флоре и фауне должна была присутствовать с первого 
творения жизни, возможно, в мыслях бога. Эта идея (или план) обеспечивала 
направление и руководящую силу всему эволюционному процессу. Каждая новая стадия 
эволюционного развития была более совершенной реализацией плана, который 
существовал с самого начала4.
Для многих людей опровержение эволюции такого телеологического типа было 
наиболее значительным и наименее приятным из предложений Дарвина5. 
"Происхождение видов" не признавало никакой цели, установленной богом или 
природой. Вместо этого естественный отбор, имеющий дело с взаимодействием данной 
среды и реальных организмов, населяющих ее, был ответствен за постепенное, но 
неуклонное становление более организованных, более развитых и намного более 
специализированных организмов. Даже такие изумительно приспособленные органы, 
как глаза и руки человека, - органы, создание которых в первую очередь давало 
мощные аргументы в защиту идеи о существовании верховного творца и изначального 
плана, - оказались продуктами процесса, который неуклонно развивался от 
примитивных начал, но не по направлению к какой-то цели. Убеждение, что 
естественный отбор, проистекающий от простой конкурентной борьбы между 
организмами за выживание, смог создать человека, вместе с высокоразвитыми 
животными и растениями, было наиболее трудным и беспокойным аспектом теории 
Дарвина. Чтó могли означать понятия "эволюция", "развитие" и "прогресс" при 
отсутствии определенной цели? Для многих такие термины казались 
самопротиворечивыми.
Аналогия, которая связывает эволюцию организмов с эволюцией научных идей, может 
легко завести слишком далеко. Но для рассмотрения вопросов этого заключительного 
раздела она вполне подходит. Процесс, описанный в XII разделе как разрешение 
революций, представляет собой отбор посредством конфликта внутри научного 
сообщества наиболее пригодного способа будущей научной деятельности. Чистым 
результатом осуществления такого революционного отбора, определенным периодами 
нормального исследования, является удивительно приспособленный набор 
инструментов, который мы называем современным научным знанием. Последовательные 
стадии в этом процессе развития знаменуются возрастанием конкретности и 
специализации.
И весь этот процесс может совершаться, как мы сейчас представляем биологическую 
эволюцию, без помощи какой-либо общей цели, постоянно фиксируемой истины, каждая 
стадия которой в развитии научного знания дает улучшенный образец.
Каждый, кто проследил за нашей аргументацией, тем не менее почувствует 
необходимость спросить, почему эволюционный процесс должен осуществляться? 
Какова должна быть природа, включая и человека, чтобы наука была возможна 
вообще? Почему научные сообщества должны достигнуть прочной согласованности, 
недостижимой в иных сферах? Почему согласованность должна сопутствовать переходу 
от одного изменения парадигмы к другому? И почему изменение парадигмы должно 
постоянно создавать инструменты, более совершенные в любом смысле, чем те, что 
были известны до этого? С одной точки зрения эти вопросы, исключая первый, уже 
получили ответ. Но с другой точки зрения они остаются такими же открытыми, 
какими были в самом начале этого очерка. Не только научное сообщество должно 
быть специфическим. Мир, частью которого является это сообщество, должен также 
обладать полностью специфическими характеристиками; и мы ничуть не стали ближе, 
чем были вначале, к ответу на вопрос о том, каким он должен быть. Однако эта 
проблема - каким должен быть мир для того, чтобы человек мог познать его? - не 
порождена данной работой. Напротив, она столь же стара, как и сама наука, и 
столько же времени остается без ответа. Но она и не подлежит здесь разрешению. 
Любая концепция природы, которая не противоречит при тех или иных доводах росту 
науки, совместима в то же время и с развитой здесь эволюционной точкой зрения на 
науку. Так как эта точка зрения также совместима с тщательными наблюдениями за 
научной жизнью, имеются сильные аргументы, убеждающие в том, что эта точка 
зрения вполне применима и для решения множества еще остающихся проблем.




1 E. H. Gombrich. Art and Illusion: A Study in the Psychology of Pictorial 
Representation. N. Y., 1960, p. 11-12.
2 Ibid., p. 97; Giorgio de Santillana. The Role of Art in the Scientific 
Renaissance, in: "Critical Problems in the History of Science", ed. M. Clagett, 
Madison, Wis., 1959, p. 33-65.
3 Историки науки часто сталкиваются с подобной слепотой в особенно ярко 
выраженной форме. Студенты, которые приходят к ним из сферы конкретных наук, 
очень часто оказываются наиболее благодарными их учениками. Но также верно, что 
эти студенты обычно бывают разочарованы с самого начала. Поскольку 
студенты-естественники знают "все правильные ответы", особенно трудно заставить 
их анализировать старую науку в ее собственных понятиях.
4 L. Eiseley. Darwin's Century: Evolution and the Men Who Discovered It. N. Y., 
1958, chaps, II, IV-V.
5 Об особенно точном описании того, как один из выдающихся дарвинистов пытался 
справиться с этим вопросом, см.: A. H. Dupree. Asa Gray, 1810-1888. Cambridge, 
Mass., 1959, p. 295-306, 355-383

ДОПОЛНЕНИЕ 1969 ГОДА
Прошло почти семь лет с тех пор, как эта книга была впервые опубликована1. За 
это время и мнения критиков, и моя собственная дальнейшая работа улучшили мое 
понимание поднятых в ней проблем. В своей основе моя точка зрения осталась почти 
неизменной, но я осознаю теперь, какие именно аспекты ее первоначальной 
формулировки породили ненужные трудности и неверное толкование. Поскольку в этом 
в известной степени виноват я сам, освещение этих аспектов поможет мне 
продвинуться вперед, что в конечном счете может дать основу для нового варианта 
данной книги2. Так или иначе, я рад случаю наметить необходимые исправления, 
дать комментарии к некоторым неоднократно высказывавшимся критическим замечаниям 
и наметить направления, по которым развиваются в настоящее время мои собственные 
взгляды3.
Некоторые наиболее существенные трудности, с которыми столкнулось понимание 
моего первоначального текста, концентрируются вокруг понятия парадигмы, и мое 
обсуждение начинается именно с них4. В параграфе, который следует дальше, я 
предполагаю, что для того, чтобы выйти из затруднительного положения, 
целесообразно отделить понятие парадигмы от понятия научного сообщества, и 
указываю на то, как это можно сделать, а также обсуждаю некоторые важные 
следствия, являющиеся результатом такого аналитического разделения. Далее я 
рассматриваю, чтó происходит, когда парадигмы отыскиваются путем изучения 
поведения членов ранее определившегося научного сообщества. Это быстро 
обнаруживает, что термин "парадигма" часто используется в книге в двух различных 
смыслах. С одной стороны, он обозначает всю совокупность убеждений, ценностей, 
технических средств и т. д., которая характерна для членов данного сообщества. С 
другой стороны, он указывает один вид элемента в этой совокупности - конкретные 
решения головоломок, которые, когда они используются в качестве моделей или 
примеров, могут заменять эксплицитные правила как основу для решения не 
разгаданных еще головоломок нормальной науки. Первый смысл термина, назовем его 
социологическим, рассматривается ниже, во 2-м параграфе; 3-й параграф посвящен 
парадигмам как образцовым достижениям прошлого.
По крайней мере в философском отношении этот второй смысл "парадигмы" является 
более глубоким, и требования, которые я выдвинул, употребив этот термин, 
являются главными источниками споров и неверного понимания, вызванных книгой, и 
особенно обвинения в том, что я представил науку как субъективное и 
иррациональное предприятие. Эти вопросы рассматриваются в 4-м и 5-м параграфах. 
В 4-м параграфе доказывается, что термины, подобные терминам "субъективное" и 
"интуитивное", не могут адекватным образом применяться к компонентам знания, 
которые я описал как неявно присутствующие в общепризнанных примерах. Хотя такое 
знание не может быть перефразировано на основе правил и критериев без его 
существенного изменения, тем не менее оно является систематическим, выдержавшим 
проверку временем и в некотором смысле может быть исправлено. В 5-м параграфе 
речь идет о проблеме выбора между двумя несовместимыми теориями, причем делается 
краткий вывод, что людей с несоизмеримыми точками зрения можно представить в 
качестве членов различных языковых сообществ и что проблемы коммуникации между 
ними могут быть анализируемы как проблемы перевода. Три остальные проблемы 
обсуждаются в последних параграфах - в 6-м и 7-м. В 6-м параграфе 
рассматривается обвинение в том, что концепция науки, развиваемая в этой книге, 
является насквозь релятивистской. 7-й параграф начинается с выяснения вопроса, 
действительно ли страдает моя аргументация, как утверждают некоторые, от 
путаницы между описательными и нормативными моделями, и завершается краткими 
замечаниями по вопросу, заслуживающему отдельного очерка, а именно, в какой 
степени правомерно применение основных тезисов данной книги вне сферы науки.
1. Парадигмы и структура
научного сообщества
Термин "парадигма" вводится на первых же страницах книги, причем способ его 
введения таит в себе логический круг. Парадигма - это то, что объединяет членов 
научного сообщества, и, наоборот, научное сообщество состоит из людей, 
признающих парадигму. Хотя не всякий логический круг является порочным (я буду 
защищать подобный аргумент ниже), однако в данном случае логический круг 
является источником реальных трудностей. Научные сообщества могут и должны быть 
выделены как объект без обращения к парадигме; последняя может быть обнаружена 
затем путем тщательного изучения поведения членов данного сообщества. Если бы 
эту книгу надо было написать заново, то ее следовало бы начать с рассмотрения 
сообщества как особой структуры в науке, с вопроса, который с недавних пор стал 
важным предметом социологического исследования и к которому историки науки также 
начинают присматриваться с должной серьезностью. Предварительные результаты, 
многие из которых еще не опубликованы, наводят на мысль, что средства 
эмпирического исследования сообществ отнюдь не тривиальны, но все же некоторые 
из них уже освоены, а другим, безусловно, еще предстоит быть в достаточной 
степени разработанными5. Большинство ученых-исследователей сразу решают вопрос о 
своей принадлежности к научному сообществу, считая само собой разумеющимся, что 
принадлежность к данной группе хотя бы в общих чертах определяет ответственность 
за различную специализацию внутри группы. Поэтому я допускаю здесь, что для их 
идентификации можно найти более систематические средства. Вместо того чтобы 
представлять предварительные результаты исследования, позвольте мне кратко 
пояснить те интуитивные представления о научном сообществе, которые главным 
образом легли в основу предыдущих разделов книги. Это те самые представления, 
которые сейчас широко распространены среди ученых, социологов и многих историков 
науки.
Согласно этим представлениям, научное сообщество состоит из исследователей с 
определенной научной специальностью. В несравнимо большей степени, чем в 
большинстве других областей, они получили сходное образование и профессиональные 
навыки; в процессе обучения они усвоили одну и ту же учебную литературу и 
извлекли из нее одни и те же уроки. Обычно границы этой литературы отмечают 
границы предмета научного исследования, а каждое научное сообщество, как 
правило, имеет свой собственный предмет исследования. Есть научные школы, то 
есть сообщества, которые подходят к одному и тому же предмету с несовместимых 
точек зрения. Но в науке это бывает значительно реже, чем в других областях 
человеческой деятельности; такие школы всегда конкурируют между собой, но 
конкуренция обычно быстро заканчивается. В результате члены научного сообщества 
считают себя и рассматриваются другими в качестве единственных людей, 
ответственных за разработку той или иной системы разделяемых ими целей, включая 
и обучение учеников и последователей. В таких группах коммуникация бывает обычно 
относительно полной, а профессиональные суждения относительно единодушными. 
Поскольку, с другой стороны, внимание различных научных сообществ 
концентрируется на различных предметах исследования, то профессиональные 
коммуникации между обособленными научными группами иногда затруднительны; 
результатом оказывается непонимание, а оно в дальнейшем может привести к 
значительным и непредвиденным заранее расхождениям.
Сообщества в этом смысле существуют, конечно, на множестве уровней. Наиболее 
глобальным является сообщество всех представителей естественных наук. Немного 
ниже в этой системе основных научных профессиональных групп располагается 
уровень сообществ физиков, химиков, астрономов, зоологов и т. п. Для этих 
больших группировок установить принадлежность того или иного ученого к 
сообществу не составляет большого труда, за исключением тех, которые 
располагаются ближе к периферии сообщества. Когда речь идет о сложившихся 
дисциплинах, членство в профессиональных обществах и чтение журналов - вот более 
чем достаточные признаки этой принадлежности. Подобным образом выделяются также 
большие подгруппы: специалисты по органической химии, а среди них, возможно, по 
химии белков, специалисты по физике твердого тела и физике высоких энергий, 
специалисты по радиоастрономии и т. д. Только на следующем, более низком уровне 
возникают эмпирические проблемы. Каким образом, если взять современный пример, 
должна быть выделена группа специалистов, изучающих бактериофаги, прежде чем эта 
группа каким-то образом публично оформится? Для этой цели следует побывать на 
специальных конференциях, изучить распределение планов написания рукописей или 
прочитать гранки будущих публикаций, а главное, прибегнуть к изучению формальных 
и неформальных систем коммуникаций, включая и те, которые раскрываются в 
переписке и способах цитирования6. Я считаю, что такая работа может быть 
проделана и будет проделана по крайней мере в сфере современной науки и недавней 
ее истории. Как правило, такому исследованию поддаются сообщества, состоящие, 
может быть, из ста членов, иногда значительно меньшие. Обычно отдельные ученые, 
особенно наиболее талантливые, принадлежат либо одновременно либо 
последовательно к нескольким группам такого типа.
Сообщества данного вида - это те элементарные структуры, которые в настоящей 
книге представлены как основатели и зодчие научного знания. Парадигмы являют 
собой нечто такое, что принимается членами таких групп. Многие аспекты науки, 
описанные на предшествующих страницах, едва ли могут быть поняты без обращения к 
природе этих разделяемых сообществом элементов знания. Но другие аспекты можно 
изучить и без обращения к природе сообщества, хотя в книге я специально не 
останавливался на этих аспектах. Таким образом, прежде чем обращаться 
непосредственно к парадигмам, целесообразно рассмотреть ряд вопросов, которые 
для своего разрешения требуют анализа структуры сообществ.
Вероятно, наиболее острый из этих вопросов состоит в том, что я раньше называл 
переходом от до- к постпарадигмальному периоду в развитии научной дисциплины. 
Этот переход обрисован выше во II разделе. Прежде чем он происходит, ряд школ 
претендует на то, чтобы занять господствующее положение в данной области науки. 
Затем, вслед за некоторыми существенными научными достижениями, круг школ 
значительно сужается (обычно до одной), и начинается более эффективная форма 
научной деятельности. Последняя бывает, как правило, эзотерической и 
направленной на решение головоломок. Такая работа группы возможна только тогда, 
когда ее члены считают основания их дисциплины не требующими доказательств.
Природа этого перехода к зрелости заслуживает более полного обсуждения, чем она 
получила в данной книге; в особенности она должна интересовать тех, кто изучает 
развитие современных социальных наук. Здесь может быть полезно уяснить, что 
такой переход не нуждается (и, как я теперь думаю, не должен нуждаться) в том, 
чтобы его связывали с первым приобретением парадигмы. Для членов всех научных 
сообществ, включая школы допарадигмального периода, общими являются виды 
элементов, которые я в совокупности называл "парадигмой". Переход к зрелости не 
затрагивает существования парадигмы, а, скорее, изменяет ее природу. Только 
после такого изменения возможна нормальная исследовательская деятельность по 
решению головоломок. Многие характерные черты развития науки, которые выше были 
связаны с приобретением парадигмы, я мог бы, следовательно, рассматривать теперь 
как последствия применения некоторой парадигмы, которая идентифицирует трудные 
загадки, предлагая ключи к их решению, и гарантирует, что действительно 
способный исследователь непременно добьется успеха. Вероятно, только те, кто 
черпает уверен