рации представителей всех основных
человеческих видов. Исследовательский отряд, отправляющийся в
Зону, составляют Кирилл (неоантроп), Шухарт ("хищник") и Тендер
(диффузный). Причина успеха столь разнородной по видовому составу
экспедиции кроется в распределении функций среди ее участников.
Самое главное, что отряд возглавляет Кирилл. Шухарт (в качестве
проводника) и Тендер (на подхвате) находятся у него в подчинении.
Пусть Рэдрик Шухарт, один из лучших сталкеров, способен пройти по
Зоне намного дальше своих попутчиков, но только Кирилл знает,
куда необходимо идти и зачем. В результате сделанное им
открытие принадлежит к тем немногим достижениям человеческой
мысли, каждое из которых "разом зачеркнуло целое поле недавно
процветавших теорий и вызвало к жизни совершенно новые идеи".

К сожалению, на протяжении человеческой истории гораздо чаще
реализовалась совсем другая модель видового взаимодействия. В
финале повести экспедицию к Золотому Шару, исполняющему желания,
ведет непосредственно Рэдрик Шухарт, а ее идейным вдохновителем
выступает сам Стервятник Барбридж. Кирилл давно мертв, тогда как
Стервятник процветает. Шухарт небезосновательно полагает такой
расклад нормой: "Я всю свою жизнь только и вижу, как умирают
Кириллы да Очкарики, а Стервятники проползают между ихними
трупами...".

Неожиданная, но закономерная катастрофа подстерегает его
буквально в нескольких шагах от вожделенной цели. Страшное
осознание: "Я животное. <...> У меня нет слов, меня не научили
словам, я не умею думать...". Лишенный направляющей воли
"человека разумного", этот совершенный механизм по достижению
целей любой ценой разваливается на глазах, не выдержав
минимальной рефлексии. Что касается знаменитого пассажа о
"счастье для всех" - чужие слова, повторенные Шухартом безо
всякой мысли, - то в свете реальной практики по принудительному
осчастливливанию, ныне слишком хорошо известной, он вызывает не
столько умиление, сколько ужас. Ведь это "счастье" УЖЕ основано
на крови: молодой Артур, сын Стервятника, хладнокровно принесен
Шухартом в жертву золотому Молоху. Обязательность жертвы является
здесь непременным условием исполнения желаний, поэтому и
заказывать их могут одни лишь убийцы...

"...а в горах отверзаются пещеры, и выходят из них, держась за
руки, карлики и уроды, ночь добра, кричат они, ночь добра, всем
добро, всем, вам, вам, и вам, и вам!" [4].

Утопическое сознание восходит к наиболее архаичным пластам
коллективного бессознательного, воскрешающих образ тотального
А-поведения - абсолютного стадного инстинкта. Недостижимый
идеал, на который неявно ориентируются любые проекты
переустойства общества. В том числе и самые современные,
апеллирующие к новомодным демократическим свободам, что
превосходно продемонстрировано в "Годе Лемминга".

Вечные ценности не стареют. "Население любит стабильность и
уверенность в завтрашнем дне" [11]. И любит, заметим, гораздо
больше "такой размытой материи, как свобода". Поэтому диффузное
большинство чувствует себя вполне комфортно даже под колпаком
могущественных Служб, формально контролирующих все возможные
вредоносные факторы. Ради заботы о себе любимом можно простить
многое... Хотя на практике под разнообразными благовидными
предлогами контролируется вообще все, что поддается контролю.

Чем-то общество, описанное А. Громовым, напоминает мир
Л. Шепарда. Обыватель получает возможность играть в народную
демократию, сколько его душе угодно - и полезно (повышается
социальная адаптация, а следовательно, управляемость), и главное,
безопасно. Службы, пекущиеся о его физическом и духовном
здоровье, не дадут выйти за социально приемлемые рамки. В свою
очередь, Службы находятся под полным контролем Кардинала, их
создателя и бессменного координатора. За Кардиналом нет никого, и
сам он - едва ли не символическая фигура, подобно бессмертным
Капитанам существующий (преимущественно) в виде изображения на
экране: "за последние двадцать лет он нисколько не изменился.
Лыс. Бодр. Вечен".

Меняются только окружающие его люди, на суету которых Кардинал
взирает в лучшем случае с любопытством, как на игры глупых
хищников: "Их жизнь смешна и ничтожна, и они изо всех сил делают
ее еще смешнее и ничтожнее, а вот поди ж ты - боятся. Дрожат, но
упрямо лезут вверх, работают локтями - и потеют..." [11].



Глава 7.


Волкодав прав, а людоед - нет.

А. Солженицын.


"Любая власть есть преступление, она является им автоматически,
хочет она того или нет" [11]. Лучше кого бы то ни было это
понимал сам Кардинал, только вот истинную причину предпочитал не
афишировать. Все же его рассуждения о невозможности абсолютно
благого действия на ответственном посту и т. п. банальности -
лишь лукавые отговорки прожженного интригана. Тщательно
скрываемая тайна Кардинала заключалась в полной нелегитимности
его собственной власти.

Подлинная личность человека, более известного под прозвищем
Кардинал, навсегда осталась тайной. "После его смерти не было
обнаружено никаких записей личного характера". По сути
анонимность - крайняя степень самозванства, не случайно оно
оказалось заложено в основание пирамиды власти, выпестованной
Кардиналом. Почти все функционеры были сиротами, помнящими
родителей. Причем среди родителей, как на подбор, преобладали
известные люди, проявившие себя на государственной службе. Только
Малахову Кардинал открыл тайну: "Фамилию ты получил в детдоме,
гипновнушение - в интернате". Подобным образом скрывалось
сомнительное происхождение подавляющего большинства функционеров,
судьба которых в точности соответствовала поговорке: "из грязи да
в князи".

Существуют два радикально отличных типа властных отношений,
отражающих "этическую несводимость" основных человеческих видов -
"хищников" и диффузных. Природа "хищной власти" коренится в
неоднородности индивидов по параметру воли. В соперничестве за
место в иерархии "хищники" ("люди длинной воли") получают
неоспоримое преимущество, так как они в минимальной степени
связаны социальными нормами. Табельные пистолет и мозгокрут,
положенные каждому функционеру во властной структуре Кардинала,
одновременно символизируют ее непременные атрибуты: убийство и
гипнотическое внушение.

Любая кризисная ситуация, ведущая к дезорганизации прежних
социальных институтов, и как следствие - к размыванию социальных
норм, особенно благоприятствует "хищникам" всех разновидностей.
Наступает их время - период тотальной аномии (*), регрессия к
древнейшим, докультурным формам существования. Борьба за
выживание в этом случае ведется по законам животного мира, и
побеждает в ней не человек, а сверхживотное - суперагрессор
("крысиный король"). "Хорошую я систему сделал, когда все здесь
летело вверх тормашками, - не без недостатков, но работающую...
Вовремя понял, что есть уникальный шанс, свернул шеи всем, кто
мешал и слишком рьяно помогал...", - ностальгически вспоминает
Кардинал.

------------------------------
(*) Буквально "аномия" - исчезновение нормы (термин введен
известным социологом Э. Дюркгеймом). Впечатляющая модель
тотальной аномии создана У. Голдингом в его романе "Повелитель
мух".
------------------------------

"Всякий субъект власти - узурпатор, ибо ради удержания власти ему
приходится все время ее захватывать" (В. Подорога).
Насильственный захват власти одновременно ставит ей предел,
ограниченный личной волей субъекта (раз нет других оснований,
помимо "воли к власти"). Поэтому власть может принадлежать лишь
на определенных условиях, диктующих создание властного режима.
Устойчивость последнего обеспечивается путем создания различных
механизмов сдерживаний и противовесов в отношении потенциальных
конкурентов, что ведет к дальнейшей дифференциации власти:
структуры, подчиненные лично Кардиналу, "которых и нацбез
боится", ограничивают всевластие Служб.

Логическим завершением становится формирование мощной системы,
подавляющей в зародыше любые разрушительные импульсы. Энергия
высшего аппарата власти затрачивается исключительно на
поддержание существующего баланса - равновесие сил пауков в
банке. В обществе наступает стагнация (в мире "Года Лемминга"
изящно именуемая "научно-технической депрессией"), исчезает
импульс к дальнейшему развитию. Первый же серьезный кризис,
влекущий неизбежное обострение борьбы за власть, может стать для
этого общества последним - как это описано в "Мягкой посадке". В
жестокой борьбе за выживание снова возобладают законы стаи, и
человечество вновь двинется по тому же порочному кругу...

Если режим "хищной власти" можно сравнить с вавилонской башней,
то организацию существования людей в соответствии с определенными
сакральными нормами вернее всего уподобить "лестнице Иакова",
соединяющей косность Земли с чистотой Неба. На социальном плане
знание Закона (высшей реальности) воплощается в форме Священной
Империи. Иерархия здесь имеет "спасительный" характер - как
проекция надприродной вертикали человеческой эволюции на
социальный организм. При этом даже самый обычный (диффузный)
человек естественным образом, вовлекаясь в социальную практику,
приобретает все возможности для духовного роста, вплоть до
наболее высоких, надличностных сфер.

Энергия поступательного движения возникала уже вследствие самого
давления организованной массы, дающей необходимый начальный
настрой. "Кто приходил к проповеди, разумеется, искренне верил,
что все дело в проповеди, и очень удивился бы, а может, и
возмутился, разъясни ему кто-нибудь, что величина аудитории
возбуждает его больше, чем сама проповедь" [30]. И полнота власти
здесь достигалась за счет вовлеченности масс в совокупный процесс
трансляции сакрального опыта ("священной тайны власти"),
персонифицированного фигурой Императора - посредника между Землей
и Небом. Космическая гармония, по законам которой упорядочивалась
социальная среда, служила залогом максимальной стабильности
социума.

Что касается неоантропов, то потенциал сознательной воли
позволяет им осуществлять духовное восхождение без внешнего
научения и даже наперекор хищному воздействию. В этом смысле
каждый из них сам себе Император, Солнечный Гений. (Например, в
начале "Властелина Колец" Арагорн, наиболее достойный претендент
на престол короля Средиземья, выступает в роли странствующего
рыцаря - одинокого Бродяжника. Ведь "свободным может быть только
один".) И в плане социальной эволюции на них возложена особая
миссия. Эволюционные кризисы цивилизации неизбежны, что вытекает
из неумолимого физического закона возрастания энтропии. Рано или
поздно возросшая напряженность экологических и социальных
конфликтов потребует достаточно радикальных реформ,
корректирующих привычную картину мира. Только неоантропы обладают
необходимой степенью независимости (от диктата власти любого
типа) и уровнем рефлексивного мышления, чтобы принять этот вызов.

И только неоантроп способен на равных противостоять "хищнику",
преодолеть гипнотический страх жертвы. "Человек не должен терпеть
того, чего он боится" [8]. Внушающий ужас агрессор - не менее
достойный вызов, чем любая задача, требующая предельного
напряжения сил. А стремление "прорвать горизонт" - самый надежный
критерий реального духовного роста, постоянного расширения
границы возможного. В "Человеке, который был Четвергом" Сайм
приводит замечательную притчу: "Помните старый рассказ об
английском священнике, который исповедовал на смертном одре
сицилийского разбойника? Умирая, великий злодей сказал: "Я не
могу заплатить тебе, святой отец, но дам совет на всю жизнь - бей
кверху!" Так и я говорю вам, бейте кверху, если хотите поразить
звезды".

Сближение священника и разбойника, чей символизм наиболее полно
соответствует образам неоантропа и "хищника", кажется странным
только на первый взгляд. Ведь по своей природе неоантроп -
удачный гибрид, пример полноценного синтеза качеств, присущих как
"хищникам" (волевой потенциал), так и диффузным ("уменье верить и
повиноваться"). И у обоих антагонистических видов он наследует
самое лучшее. Но сочетание данных комплексов мозговых структур,
влекущих наложение противоположных психологических ориентаций,
редко происходит без накладок. Поэтому так часто результатом
гибридизации становятся различные патологии рассудка. Как
утверждает математическая теория катастроф, из всех изменений в
сложной самоорганизующей системе лишь 25 процентов идут ей на
пользу. (Цена, которую приходится платить за саму возможность
появления более совершенного существа. "Вульгарный человек не
сходит с ума" [8].)

В видовом отношении на каждого неоантропа приходится его
несовершенный двойник (и не один!) - гибрид, вынужденный
балансировать между хищной агрессивностью и одновременным ее
неприятием. Нередко такие гибриды демонстрируют выраженную
"пассионарность", направленную в том числе и на благие цели. Вот
только нравственное чувство, единственный надежный ориентир в том
хитросплетении добра и зла, которым является наш мир, у них
является одним из наиболее уязвимых мест. Чтобы ощутить гармонию,
рождающуюся от взаимодействия с миром, необходимо чутко
вслушиваться в его вибрации: "идти по миру, лишь слегка его
касаясь". Пассионарии же слишком поглощены целью, которой они
стремятся достичь, не особенно задумываясь о цене. Как мощное
магнитное поле искажает показания компаса, так неистовость
гибридов способна привести их к полной "этической невменяемости".

Поскольку зло всегда активнее и агрессивнее добра, любая попытка
заигрывания с ним заканчивается поражением добра. Но избежать
этого соблазна гибриды, как правило, не в состоянии. Сходство и
различие неоантропа с гибридом прекрасно видно на примере двух
героев "Властелина Колец" - братьев Фарамира и Боромира. Именно
Боромир с его неукротимым нравом стал причиной распада отряда
Хранителей.

Дело еще и в том, что по многим параметрам гибриды значительно
превосходят средний уровень. Ввергнутые в борьбу за Кольцо
Власти, они имеют все шансы победить... Искушение, которое
постоянно испытывает Румата в средневековом Арканаре, для гибрида
в конце концов становится реальностью. Разумеется, не сразу - в
этом его отличие от "хищника", которому просто нечем
рефлексировать. Терзания совести могут быть весьма мучительными,
не случайно Румата цитирует знаменитый монолог "Быть или не
быть?" За арканарскими декорациями явственно проступают стены
Эльсинора...

Андрей Тарковский, всю жизнь мечтавший поставить СВОЕГО
"Гамлета", так охарактеризовал замысел: "Трагедия Гамлета состоит
для меня не в обреченности его на гибель физическую, а в падении
нравственном и духовном, в необходимости, прежде чем совершить
убийство, принять законы этого мира, действовать по его правилам,
то есть отказаться от своих духовных притязаний и стать
обыкновенным убийцей" [31].

Начав мстить, Гамлет уже не может остановиться. Более того, в
глубине падения он намного превосходит врагов, необходимость
убивать становится маниакальной (а убийства - все изощренней)...
И это при том, что одновременно он - интеллигент, выпускник
Виттенбергского университета. Человек, обогнавший свое время,
которому доступна совсем иная система ценностей нового, гуманного
сознания. Доведенный до предела дисбаланс противоположных
устремлений завершается окончательным распадом личности, срывом в
пропасть безумия. (Еще более радикальный пример - Раскольников из
"Преступления и наказания".)

С другой стороны, в мире, пронизанном хищническим влиянием, сама
проблема "хищников" также мыслится в категориях агрессии и
насилия. Поэтому для борьбы с терминатором (персонажем
одноименного фильма, символизирующего сверхагрессора) берется
такой же терминатор, только запрограммированный на
противоположные цели. Авторам подобных идей, похоже, невдомек,
что цель определяют в конечном счете именно средства. По крайней
мере в фильме "Терминатор-2" был отыгран ряд моментов - забавных
казусов, возникающих вследствие наложения противоположных
программ поведения. Бедолага терминатор там честно пытался
соответствовать облику "настоящего" героя...

Аналогичная ситуация, но уже доведенная до гротеска, возникает в
рассказе Лоуренса Уотта-Эванса "Один из парней" [32]. Главный
герой, Капитан Космос, словно сошел со страниц комиксов о Бэтмене
или Супермене. Он наделен всеми традиционными достоинствами
Супергероя, но имеет весьма смутное представление о типичных
человеческих чувствах. Последнее обстоятельство автор
дополнительно усиливает: Капитан Космос в биологическом смысле
вообще не человек (впрочем, о своей инопланетной природе он
также знает очень мало). Поскольку полноценная социальная жизнь
ему недоступна, роль суперборца с преступностью становится едва
ли не вынужденной. Ведь "игра в героя" ведется по очень простым
правилам: "Всегда знаешь, кто плохой, а кто хороший". Настолько
простым, что собственно человеческое можно без труда вынести за
скобки.

Чем проще идея, тем она привлекательнее. В Школе, созданной
Кардиналом для выявления потенциальных функционеров, был очень
жесткий отбор, нацеленный на выявление харизматических лидеров:
"не воспитание особых - отсев неособых". Причем тех из них, "кто
горд, но ради дела языком сортир вылижет". Функционер должен быть
управляемым, иначе не обеспечить стабильность. Кардинал все
рассчитал точно: "хищником" (который вообще не признает законов)
или неоантропом (который следует "нравственному закону")
управлять невозможно. Остается гибрид, который занимает
неустойчивое промежуточное положение и по этой причине вполне
доступен для внешнего программирования.

Таким гибридом и является Малахов ("генетически ты не дворянин,
ты - дворняжка..."), характерный дисбаланс сознания у него четко
выражен и не может не бросаться в глаза близким. "Незабвенная
Юлия, ушедшая со скандалом жена, сказала однажды, что он умеет
быть либо джентльменом, либо зверем, третьего состояния ему не
дано, - и он подозревал, что это правда". От полного распада
Малахова предохраняет железное чувство долга, за годы обучения в
Школе намертво вбитое в подкорку. Следование закону для него
стало абсолютным императивом, но это - внешний, писаный закон,
специально придуманный такими, как Кардинал, для таких, как
Малахов.

"Я не причиню вреда никакому человеку, если этого не потребуют
интересы Службы..." (Из Клятвы выпускника Школы). Людоедский
режим поменял вывеску на людоохранный, только цена его осталась
прежней - человеческая жизнь. "А бога никакого нет, уж ты мне
поверь", - убеждает Кардинал. "Нравственный закон" как символ и
атрибут Бога оказался заменен архаическим символом А-поведения:
для истинного функционера "индекс социальной ответственности выше
тяги к справедливости". Между тем, в архаическом обществе человек
вообще не имеет, строго говоря, права на жизнь. И если он живет,
то не по праву, а по обязанности, как часть целого, которое
обязан поддерживать. В противном случае он исчезает, и все его
возражения на этот счет не принимаются во внимание...

Финал, к которому пришел Малахов, в определенном смысле
закономерен. Подобно Рэдрику Шухарту, у него в руках оказались
ключи от рая, вот только ситуация изменилась на противоположную.
Утопический "мир честных, активных, умных людей" - формальная
цель деятельности Служб - неожиданно забрезжил совсем рядом, уже
обретая зримые черты. В отличие от Золотого Шара информация на
спецдискете, оказавшейся у Малахова, наоборот, закрывала туда
дорогу (*). Но мучений выбора это не облегчило. Шухарту и в
голову не могло прийти (из-за отсутствия склонности к отвлеченным
размышлениям), что за достижение рая на Земле придется заплатить
жизнями "двух третей всего населения".

------------------------------
(*) Все эти "волшебные" предметы роднит общее свойство: обладание
ими наделяет огромной властью над миром. Кольцо не исчезло
бесследно в Ородруине, оно распалось на множество осколков,
которые теперь кочуют по самым разным произведениям, в различных
обличьях - лишь соблазн остаетс