ом с этой идеей всегда будет являться
другая, а если эта последняя подобна чему-либо, то - опять новая, и никогда
не прекратится постоянное возникновение новых идей, если идея будет подобна
причастному ей [10].

- Ты совершенно прав.

- Значит, вещи приобщаются к идеям не посредством подобия: надо искать
какой-то другой способ их приобщения.

- Выходит, так.

- Ты видишь теперь, Сократ,- сказал Парменид, - какое большое затруднение
возникает при допущении существования идей самих по себе.

- И даже очень.

- Но будь уверен,- продолжал Парменид,- что ты еще, так сказать, не
почувствовал всей громадности затруднения, если для каждой вещи ты всякий
раз допускаешь единую обособленную от нее идею.

- Почему так? - спросил Сократ.

- По многим самым различным причинам, и главным образом по следующей: если
бы кто стал утверждать, что идеи, будучи такими, какими они, по-нашкму,
должны быть, вовсе не доступны познанию, то невоз

можно было бы доказать, что высказывающий это мнкние заблуждается, разве
что тот, кто стал бы ему возражать, оказался бы многоопытным, даровитым и
во время спора имел бы охоту следить за множеством отдаленнейших
доказательств. В противном случае переубедить настаивающего на том, что
идеи непознаваемы, не было бы возможности.

- Почему так, Парменид? - спросил Сократ.

- А потому, Сократ, что и ты, и всякий другой, кто допускает
самостоятельное существование некоей сущности каждой вещи, должен, я думаю,
прежде всего согласиться, что ни одной такой сущности в нас нет.

- Да, потому что как же она могла бы тогда сущкствовать самостоятельно? -
заметил Сократ.

- Ты правильно говоришь,- сказал Парменид. - Ибо все идеи суть то, что они
суть, лишь в отношении одна к другой, и лишь в этом отношении они обладают
сущностью, а не в отношении к находящимся в нас [их] по добиям (или как бы
это кто ни определял), только благодаря причастности которым мы называемся
теми или иными именами. В свою очередь эти находящиеся в нас [подобия],
одноименные [с идеями), тоже существуют лишь в отношении друг к другу, а не
в отношении к идкям: все эти подобия образуют свою особую область и в число
одноименных им идей не входят.

- Как ты говоришь? - спросил Сократ.

- Если, например,- ответил Парменид,- кто-либо из нас есть чей-либо
господин или раб, то он, конечно, не раб господина самого по себе,
господина как такового, а также и господин не есть господин раба самого по
ск бе, раба как такового, но отношение того и другого есть отношение
человека к человеку. Господство же само по себе есть то, что оно есть, по
отношению к рабству самому по себе, и точно так же рабство само по себе
есть рабство по отношению к господству самому по себе. И то, что есть в
нас, не имеет никакого отношения к идеям, равно как и они - к нам.
Повторяю, идеи существуют сами по себе и лишь к самим себе относятся, и
точно так же то, что находится в нас, относится только к самому себе.
Понятно ли тебе, что я говорю?

- Вполне понятно,- ответил Сократ.

- А потому,- продолжал Парменид,- и знание само по себе как таковое не
должно ли быть знанием истины как таковой, истины самой по себе [11]?

- Конечно.

- Далее, каждое знание как таковое должно быть, знанием каждой вещи как
таковой, не правда ли?

- Да.

- А наше знание не будет ли знанием нашей Пети ны? И каждое наше знание не
будет ли относиться к од ной из наших вещей?

- Непременно.

- Но идей самих по себе, как и ты признаешь, мы не имеем, и их у нас быть
не может.

- Конечно, нет.

- Между тем, каждый существующий сам по себе род познается, надо полагать,
самой идеей знания?

- Да.

- Которой мы не обладаем?

- Да, не обладаем.

- Следовательно, нами не познается ни одна из идей, потому что мы не
причастны знанию самому по себе.

- По-видимому, так.

- А потому для нас непознаваемы ни прекрасное само по себе, как таковое, ни
доброе, ни все то, что мы до пускаем в качестве самостоятельно существующих
идей.

- Кажется, так.

- Но обрати внимание на еще более удивительное обстоятельство.

- Какое же?

- Признаешь ты или нет: если существует какойто род знания сам по себе, то
он гораздо совершеннее нашего знания? И не так ли обстоит дело с красотою и
всем прочим?

- Да.

- Итак, если что-либо причастно знанию самому по себе, то, не правда ли, ты
признаешь, что никто в боль шей степени, чем бог, не обладает этим
совершеннейшим знанием?

- Непременно признаю.

- С другой стороны, обладая знанием самим по себе, будет ли бог в состоянии
знать то, что есть в нас?

- Почему же нет?

- А потому, Сократ,- сказал Парменид,- что, как мы согласились, сила тех
идей не распространяется на то, что у нас, и, с другой стороны, сила того,
что у нас, не распространяется на идеи, но то и другое довлеет самому себе.

- Да, мы согласились относительно этого.

- Итак, если у бога есть упомянутое совершеннейшее господство и
совершеннейшее знание, то господство богов никогда не будет
распространяться на нас и их знание никогда не познает ни нас, ни вообще
ничего относящегося к нашему миру: как мы нашей властью не властвуем над
богами и нашим знанием ничего божественного не познаем, так на том же самом
основании и они, хоть и боги, над нами не господа и дел человеческих не
знают.

- Но если отказать богу в знании, то не покажется ли такое утверждение
слишком странным? - заметил Сократ. А Парменид возразил:

- Однако, Сократ, к этому и, кроме того, еще ко многому другому неизбежно
приводит [учение об] идкях, если эти идеи вещей действительно существуют и
если мы будем определять каждую идею как нечто самостоятельное. Слушатель
будет недоумевать и спорить, доказывая, что этих идей либо вовсе нет, либо
если уж они существуют, то должны быть безусловно непознаваемыми для
человеческой природы. Такие возражения кажутся основательными, а
высказывающего их, как мы недавно сказали, переубедить необычайно трудно. И
надо быть исключительно даровитым, чтобы понять, что существует некий род
каждой вещи и сущность сама по себе, а еще более удивительный дар нужен для
того, чтобы доискаться до всего этого, обстоятельно разобраться во всем п
разъяснить другому!

- Согласен с тобой, Парменид,- сказал Сократ,- мне по душе то, что ты
говоришь. Парменид же ответил:

- Но с другой стороны, Сократ, если кто, приняв во внимание все только что
изложенное и тому подобное, откажется допустить, что существуют идеи вещей,
и не станет определять идеи каждой вещи в отдельности, то, не допуская
постоянно тождественной себе идеи каждой из существующих вещей, он не
найдет, куда направить свою мысль, и тем самым уничтожит всякую возможность
рассуждения. Впрочем, эту опасность, как мне кажется, ты ясно почувствовал.

- Ты прав,- ответил Сократ.

- Что же ты будешь делать с философией? Куда обратишься, не зная таких
вещей?

- Пока я совершенно себе этого не представляю.

- Это объясняется тем, Сократ,- сказал Парменид, - что ты проядевременно,
не поупражнявшись как следует, берешься определять, что такое прекрасное,
справедливое, благое и любая другая идея. Я это заметил и третьего дня,
слушая здесь твой разговор вот с ним, с Аристотелем. Твое рвение к
рассуждениям, будь уверен, прекрасно и божественно, но, пока ты еще молод,
постарайся поупражняться побольше в том, что большинство считает и называет
пустословием; в противном случае истина будет от тебя ускользать.

Переход к диалектике единого и иного Каким же способом следует упражняться,
Парменид? - спросил Сократ.

- Об этом ты слышал от Зенона,- ответил Парменид.- Впрочем, даже ему, к
моему восхищению, ты нашелся сказать, что отвергаешь блуждание мысли вокруг
да около видимых вещей, а предлагаешь рассматривать то, что можно постичь
исключительно разумом и признать за идеи.

- В самом деле,- ответил Сократ,- я нахожу, что таким путем совсем не
трудно показать, что все вещи и подобны и неподобны и так далее.

- И правильно,- сказал Парменид,- но если желаешь поупражняться получше, то
следует, кроме того, делать вот что: не только предполагая что-нибудь
существующим, если оно существует, рассматривать выводы из этого
предположения, но также предполагая то же самое несуществующим. Что ты
имеешь в виду? - спросил Сократ. Если ты желаешь поупражняться, то возьми
хотя бы предположение, высказанное Зеноном: допусти, что существует многое,
и посмотри, что должно из этого вытекать как для многого самого по себе в
отношении к самому себе и к единому, так и для единого в отношкнии к самому
себе и ко многому [12]. С другой стороны, если многого не существует, то
опять надо смотреть, что последует отсюда для единого и для многого в
отношкнии их к себе самим и друг к другу. И далее, если предположить, что
подобие существует или что его не сущкствует, то опять-таки, какие будут
выводы при каждом из этих двух предположений как для того, что было
положено в основу, так и для другого, в их отношении к себе самим и друг к
другу. Тот же способ рассуждения следует применять к неподобному, к
движению и покою, к возникновению и гибели и, наконец, к самому бытию и
небытию; одним словом, что только ни пред

положишь ты существующим или несуществующим, или испытывающим какое-либо
иное состояние, всякий раз должно рассматривать следствия как по отношению
к этому предположению, так и по отношению к прочим, взятым поодиночке, и
точно так же, когда они в большем числе или в совокупности. С другой
стороны, это прочее тебе тоже следует всегда рассматривать в отношении как
к нему самому, так и к другому, на чем бы ты ни остановил свой выбор и как
бы ты ни предположил то, что предположил существующим или несуществующим,
если ты хочешь, поупражнявшись надлежащим образом в этих вещах,
основательно прозреть истину.

- Трудный рисуешь ты путь, Парменид, и я не совсем его понимаю. Не
проделать ли тебе его самому на каком-либо примере, чтобы мне лучше понять?

- Тяжкое бремя возлагаешь ты, Сократ, на стари ка,- ответил Парменид.

- В таком случае,- сказал Сократ,- почему бы ткбе, Зенон, не проделать этой
работы для нас? Но Зенон засмеялся и сказал:

- Будем, Сократ, просить самого Парменида: не так-то просто то, о чем он
говорит. Разве ты не видишь, какую задачу задаешь? Если бы нас здесь было
побольше, то не нужно бы и просить, потому что не след говорить об этом при
многих, да еще человеку в преклонном возрасте: ведь большинство не
понимает, что без всесто раннего и обстоятельного разыскания и даже
заблуждкния невозможно уразуметь истину. Итак, Парменид, я присоединяюсь к
просьбе Сократа, чтобы и самому между тем тебя послушать.

По словам Антифонта, Пифодор рассказывал, что и он сам, и Аристотель, и все
прочие после этих слов Зенона стали просить Парменида не отказываться и
пояснить на примере то, что он сейчас высказал. Тогда Парменид сказал:

- Приходится согласиться, хотя я и чувствую себя в положении Ивикова коня
[13]: постаревший боец должен состязаться в беге колесниц, ион дрожит, зная
по опыту, что его ждет, а поэт, сравнивая себя с ним, говорит, что и сам он
на старости лет вынужден против воли выступить на поприще любви. Памятуя об
этом, я с великим страхом подумываю, как мне в такие годы переплыть эту
ширь и глубь рассуждений. А впрочем, попробую: надо вам Угодить, тем более
что, как говорит Зенон, мы все здесь свои. Итак, с чего же нам начать и что
первым долгом предположить? Угодно вам - раз уж решено играть в
замысловатую игру,- я начну с себя и с моего положкния о едином самом по
себе и рассмотрю, какие должны быть следствия, если предположить, что
единое существует, а затем - что его не существует?

Конечно,- сказал Зенон.

А кто,- продолжал Парменид,- будет мне отвечать? Не самый ли младший? Он
был бы менее притязателен и отвечал бы именно то, что думает, а вместе с
тем его ответы были бы для меня передышкой.

- Я к твоим услугам, Парменид,- сказал Аристотель,- ведь, говоря о самом
младшем, ты имеешь в виду меня. Итак, спрашивай, я буду отвечать.
Абсолютное и относительное полагание единого с выводами для единого - Ну,
что ж,- сказал Парменид,- если есть единое, то может ли это единое быть
многим?

А р и с т о т е л ь [14]. Да как же это возможно?

П а р м е н и д. Значит, у него не должно быть частей и само оно не должно
быть целым.

А р и с т о т е л ь. Почему так?

П а р м е н и д . Часть, полагаю я, есть часть целого.

А р и с т о т е л ь. Да.

П а р м е н и д. А что такое целое? Не будет ли целым то, в чем нет ни
одной недостающей части? А р и с т о т е л ь. Именно так.

П а р м е н и д. Значит, в обоих случаях единое состояло бы из частей - и
как целое, и как имеющее части.

А р и с т о т е л ь. Непременно.

П а р м е н и д. И значит, в обоих случаях единое было бы многим, а не
единым [15].

А р и с т о т е л ь. Правда.

П а р м е н и д. Должно же оно быть ш многим, а единым.

А р и с т о т е л ь. Должно.

П а р м е н и д. Следовательно, если единое будет единым, оно не будет
целым и не будет иметь частей.

А р и с т о т е л ь. Конечно, нет.

П а р м е н и д. А потому, не имея вовсе частей, оно не может иметь ни
начала, ни конца, ни середины, ибо все это были бы уже его части.

А р и с т о т е л ь. Правильно.

П а р м е н и д. Но ведь конец и начало образуют пркдел каждой вещи.

А р и с т о т е л ь. Как же иначе?

П а р м е н и д. Значит, единое беспредельно, если оно не имеет ни начала,
ни конца [16].

А р и с т о т е л ь. Беспредельно.

П а р м е н и д. А также лишено очертаний: оно не может быть причастным ни
круглому, ни прямому.

А р и с т о т е л ь. Как так?

П а р м е н и д. Круглое ведь есть то, края чего повсюду одинаково отстоят
от центра.

А р и с т о т ел ь. Да.

П а р м е н и д. А прямое - то, центр чего не дает видеть оба края.

А р и с т о т е л ь. Да.

П а р м е н и д. Итак, единое имело бы части и было бы многим, если бы было
причастно прямолинейной или круглой фигуре.

А р и с т о т е л ь. Совершенно верно.

П а р м е н и д. Следовательно, оно - не прямое и не шарообразное, если не
имеет частей.

А р и с т о т е л ь. Правильно.

П а р м е н и д. А будучи таким, оно не может быть нигде, ибо оно не может
находиться ни в другом, ни в себе самом.

А р и с т от е л ь. Почему так?

П а р м е н и д. Находясь в другом, оно, надо полагать. крутом охватывалось
бы тем, в чем находилось бы, и во многих местах касалось бы его многими
своими частями но так как единое не имеет частей и не причастно круглому,
то невозможно, чтобы оно во многих местах касалось чего-либо по кругу.

А р и с т о т е л ь. Невозможно.

П а р м е н и д. Находясь же в себе самом, оно будет окружать не что иное,
как само себя, если только оно действительно будет находиться в себе самом:
ведь нк возможно, чтобы нечто находилось в чем-либо и не было им окружено.

А р и с т о т е л ь. Конечно, невозможно.

П а р м е н и д. Следовательно, окруженное и то, что его окружает, были бы
каждое чем-то особым - ведь одно и то же целое не может одновременно
испытывать и вызывать оба состояния, и, таким образом, единое было бы уже
не одним, а двумя.

А р и с т о т е л ь. Конечно.

П а р м е н и д. Следовательно, единое не находится нигде: ни в себе самом,
ни в другом.

А р и с т о т е л ь. Не находится.

П а р м е н и д. Сообрази же, может ли оно, будучи таким, покоиться или
двигаться.

А р и с т о т е л ь. А почему же нет?

П а р м е н и д. Потому что, двигаясь, оно перемещалось бы или изменялось:
это ведь единственные виды движения.

А р и с т о т е л ь. Да.

П а р м е н и д. Но, изменяясь, единое уже не может быть единым.

А р и с т о т ел ь. Не может.

П а р м е н и д. Следовательно, оно не движется путем изменения.

А р и с т о т е л ь. Очевидно, нет.

П а р м е н и д. А не движется ли оно путем перемещкния ?

А р и с т о т е л ь. Может быть.

П а р м е н и д. Но если бы единое перемещалось, то оно либо вращалось бы
вокруг себя, оставаясь на месте, либо меняло бы одно место на другое.

А р и с т о т е л ь. Непременно.

Па р м е н и д. Итак, необходимо, чтобы при круговращении оно имело центр,
а также и другие части, которые вращались бы вокруг него. Но возможно ли,
чтобы перемещалось вокруг центра то, чему не свойственны ни центр, ни
части?

А р и с т о т е л ь. Нет, совершенно невозможно.

П а р м е н и д. Но может быть, [единое], меняя место и появляясь то здесь,
то там, таким образом движется?

А р и с т о т е л ь. Да, если оно действительно движется.

П а р м е н и д. А не оказалось ли, что ему невозможно в чем-либо
находиться?

А р и с т о т е л ь. Да.

П а р м е н и д. И следовательно, в чем-то появляться еще менее возможно?

А р и с т о т е л ь. Не понимаю, почему.

П а р м е н и д. Если нечто появляется в чем-либо, то необходимо, чтобы,
пока оно только появляется, оно еще там не находилось, но и не было бы
совершенно вовне, Коль скоро оно уже появляется.

А р и с т о т е л ь. Необходимо.

П а р м е н и д. Следовательно, если это вообще могло бы с чем-либо
произойти, то лишь с тем, что имеет части; тогда одна какая-либо часть
могла бы находиться внутри чего-либо, другая же одновременно вне его; но
то, что не имеет частей, никоим образом не сможет в одно и то же время
находиться целиком и внутри и вне чего-либо.

А р и с т о т е л ь. Правда.

П а р м е н и д. А не кажется ли еще менее возможным, чтобы тле-либо
появлялось то, что не имеет частей и не составляет целого, Коль скоро оно
не может появляться ни по частям, ни целиком?

А р и с т о т е л ь. Кажется.

П а р м е н и д. Итак, единое не меняет места, направляясь куда-либо или
появляясь в чем-либо, оно не вращается на одном и том же месте и не
изменяется.

А р и с т о т е л ь. Похоже, что так.

П а р м е н и д. Следовательно, единое не движется ни одним видом движения.

А р и с т о т е л ь. Не движется.

П а р м е н и д. Но мы утверждаем также, что для него невозможно находиться
в чем-либо.

А р и с т о т е л ь. Утверждаем.

П а р м е н и д. Следовательно, единое никогда не находится в том же самом
месте.

А р и с т о т е л ь. Почему так?

П а р м е н и д. А потому, что тогда оно находилось бы в другом месте таким
же образом, как в том же самом.

А р и с т о т е л ь. Совершенно верно.

П а р м е н и д. Но для единого невозможно находиться ни в себе самом, ни в
другом.

А р и с т о т е л ь. Невозможно.

П а р м е н и д. Следовательно, единое никогда не бывает в том же самом.

А р и с т о т е л ь. По-видимому, не бывает.

П а р м е н и д. Но что никогда не бывает в том же самом, то не покоится и
не стоит на месте.

А р и с т о т е л ь. Да, это невозможно.

П а р м е н и д. Таким образом, оказывается, что единое и не стоит на
месте, и не движется.

А р и с т о т е л ь. По-видимому, так.

П а р м е н и д. Далее, оно не может быть тождественным ни иному, ни самому
себе и, с другой стороны, отличным от себя самого или от иного.

А р и с т о т е л ь. Как это?

П а р м е н и д. Будучи отличным от себя самого, оно, конечно, было бы
отлично от единого и не было бы единым.

А р и с т о т е л ь. Верно.

П а р м е н и д. А будучи тождественно иному, оно было бы этим последним и
не было бы самим собой, так что и в этом случае оно было бы не тем, что оно
есть,- единым, но чем-то отличным от единого.

А р и с т о т е л ь. Да, именно.

П а р м е н и д. Итак, оно не будет тождественным иному или отличным от
себя самого.

А р и с т о т е л ь. Не будет.

П а р м е н и д. Но оно не будет также отличным от иного, пока оно остается
единым, ибо не подобает единому быть отличным от чего бы то ни было: это
свойственно только иному, и ничему больше.

А р и с т о т е л ь. Правильно.

П а р м е п и д. Таким образом, единое благодаря тому, что оно едино, не
может быть иным. Или, по-твоему, не так?

А р и с т о т е л ь. Именно так.

П а р м е н и д. Но если оно не может быть иным из-за своего единства, то
оно не будет иным