учше прочувствовать
силу  стихии. Какую альтернативу  каждый  из них предпочел -- понятно  и без
подсказок.
     У помнящего про себя только одно кредо -- бояться...
     Далее бумага промокла и текст стал совершенно неразборчивым.




15

     Мне  снились люди и комнаты, возможно,  я сдавал экзамены. Прокатившись
на  лифте и поблуждав в каких-то коридорах,  я очутился  в плохо  освещенном
помещении, где  стояли парты, за одной из которых сидела она, а за другими -
еще  какие-то люди (позже  надобность в них отпадет, и они тотчас исчезнут).
Меня о  чем-то спросили, и  я  вдруг  ответил столь  остроумно, что  она, по
причудливому  закону  сна, который  я принял как само собой разумеющееся, на
меня  сердитая,  дальше хмуриться просто-напросто  не смогла и от всей  души
рассмеялась.   Незримые  злые   силы,  препятствовавшие   нашему  сближению,
порождавшие  непонимание, строившие козни, невидимо, но ощутимо от ее  смеха
скукожились и утекли через невидимые дырочки в полу. Все, что нас разделяло,
стремительно утрачивало  свою  значимость. Она  смеялась, а  мне становилось
легко,  легко,  легко, я  ликовал  и  даже  зажмурил  глаза,  чтобы  ощутить
неведомую  доселе  легкость  дыхания, и засмеялся  в  ответ. Я смеялся на ее
смех, впитывая его в себя,  им заражаясь и заряжаясь. Улыбаясь, она смотрела
на меня  ласково, нежно, открыто, и я вдруг понял, что  мы веселимся уже  не
моей шутке - мы зарадовались друг дружке, нам самим, а такой поворот событий
был  уже явно не  шуточным. Я ощущал не только силу тока, потянувшего меня к
ней, я чувствовал,  как  по  этой же прямой  навстречу  моему несется другой
поезд, неизбежное  столкновение так желанно,  как  будто  ради  него  все  и
затевалось (железная дорога, поезда и т. д.). И  не потому ли  меня тянуло к
ней,  что ее тянуло ко мне? Во всяком случае, очевидное для меня ее влечение
в мою  сторону подстегивало  мое стремление к  ней, увеличивая его порядков,
этак, на двести, или на триста (извините, было не до счета). Уж не  тогда ли
я постиг, что безответная любовь - это  ошибка  в  определении? Совпадение -
ключевое слово в объяснении причин рождения огня. Да, да,  мы оба знали, что
нас тянет  друг к другу одновременно, в этом, надо думать, и  состоял секрет
мощности  возникшего  притяжения.  Я  подпитывался от  ее  желания, она - от
моего: этот круг не имел начала, все было общим - ее и точно так же моим.  Я
приблизился к ней (мы пока что  делали вид, будто не читаем друг у друга  по
глазам), склонился, зашептал в ухо какой-то предлог для такого рода близости
(шептания   в   ухо),   замирая   в   блаженстве   от   случайно-неслучайных
прикосновений,  она  же  им,  ушком  своим,  повела  так,  что  я   до  боли
прочувствовал,  догадался, с  каким  огромным  трудом  она  сдерживается  от
желания тереться, тереться об меня, прижиматься ко мне всеми своими точками.
Мы  все еще изображаем из себя воспитанных  людей, поэтому я целую ее совсем
слегка, самыми  кончиками губ, словно  нечаянно, как бы между делом,  а  она
вынуждена  сделать  вид, что  поцелуя не  заметила,  иначе  пришлось бы меня
оттолкнуть,  как порядочной женщине, а отталкивать ей меня не  хочется, она,
наоборот, другой  щекой ко мне поворачивается, а я, будто случайно, снова ее
целую.  Тут она, в  ответ,  тоже как бы нечаянно целует меня,  и вот мы  уже
сбросили маски светского поведения, уже совершенно откровенно тремся щеками,
носами,  лбами.  Раз!  - и  по  губам  ее  я  своими  провел, всего лишь  по
поверхности, сухим касанием,  потом прильнул к ее волосам, и пока вдыхал  их
запах всего-то мгновение, лицо ее  уже  по моему соскучилось,  руками своими
она  мою  голову  обхватила, разворачивает,  наклоняет,  и я  уже пробираюсь
губами к ее шее нежной...
     И так хорошо, Боже, как хорошо! Как мы  радуемся  друг дружке, как друг
друга  чувствуем,  понимаем,  родные-родные!  Так  хотим друг в друга  войти
(буквально,  я  здесь ничего  не  вуалирую и  не  задумываюсь о  сексуальном
подтексте выражения), друг с другом слиться! Мы радуемся друг другу как дети
или как  пьяные,  до сумасшествия,  именно друг другу,  просто  друг  другу,
ничему  кроме.  Прорвало,  по  другому  не скажешь.  Все еще не  соединяемся
окончательно, но от малейшего прикосновения пьянеем, захлебываемся, умираем.
Я так рад ей, а она - мне, и  иначе нельзя. А знание, что не  только ты рад,
но  и тебе рады, приносит нам еще большую радость, радость полную. Не  чисто
сексуальное возбуждение, как в других снах  бывает - оно, конечно, вобралось
в этот горячий снежный ком - но нечто в сто раз ( или в двести, за  точность
не  ручаюсь)  сильнее, как встреча с самой большой мечтой, как самый дорогой
подарок. Какое это блаженство, обнимать и быть обнимаемым, когда мы - одно!
     Трудно выдержать счастье. Я проснулся.
     Дневной свет не смог убить всех ночных впечатлений, однако все, до чего
я додумался,  было решение сделать  запись  в дневнике, к которому  я уже не
прикасался  года  полтора-два,  и  в  котором  заполнено было  всего-то  две
странички - не из тех я все-таки,  кто ведет дневники. Покрутив воспоминания
ото сна  в уме так и сяк, я  записал: "Жить стоит даже ради редких состояний
счастья, приходящих во сне".  Причем сначала я  записал "высшего кайфа",  но
вскоре  зачеркнул.  Хотя и "счастье"  -  словечко не  бесспорное, потому как
счастье бывает  и  дешевеньким,  коровьим;  здесь  же  - действительно нечто
высшее, достойное бессмертия. Хочу, между прочим, упредить могущее создаться
впечатление, будто реальная жизнь у меня серая настолько, что  лишь в снах я
нахожу какую-то отдушину. Вовсе нет. Почему же я тогда именно сон описал? На
то были причины.
     А потом, пресловутый  внутренний голос  вдруг остановил  меня и сказал:
"Э!  Да  здесь (в описанном событии  сна)  - вообще  все. Все!  Только  надо
вдуматься в это слово - "все".  Все время и пространство отпечаталось в этих
мгновениях - вот, мол, суть;  чистейшая,  отфильтрованная суть. Вся религия,
все искусство, вся жизнь, вся мудрость. Самая последняя цель всех ухищрений.
Та невыразимая  простота,  что  венчает  конструкцию бесконечной  сложности.
Больше (выше, важнее) ничего нет, да  и не  надо. Ты  же помнишь  - там было
все, и сверх ты уже ничего не желал".
     Так я  впал в пафос. Куда деться? Тот сон... Мне повезло  в  жизни. Она
сложилась.  Теперь  хоть режьте. Каким  бы  я  ничтожным  (допустим,  только
допустим - ради теории)  не  был - имелся  миг,  когда  я  был равен любому,
самому...  Это не  значит  - больше не надо,  потому  что такое в прошлое не
уходит, оно всегда  со  мной, периодически свершаясь заново, в том числе и в
реальных событиях.

16

     Беззащитность   -   особое  свойство.   Сжимание  кулаков   в  ожидании
предстоящей  схватки становится  привычкой.  Рефлекс  срабатывает,  едва  на
горизонте  появляется кто-либо  еще. Правила просты:  если  не  победишь ты,
победят  тебя. Одержи верх  -  таков кажущийся единственным  способ добиться
признания.    Предпосылкой    подобного    убеждения    является   постоянно
подтверждаемый практикой факт, согласно которому, всякое действие преследует
вполне понятную  цель  -  извлечение выгоды.  Желаешь,  чтобы тебя  уважали?
Заставь  бояться. Разве будут с тобой считаться запросто  так, если с  этого
нечего иметь? (Наилучший вариант выгоды для того, из кого ее извлекают: "Да,
я с ним  не связываюсь,  потому  что  иначе он  меня по  стенке  размажет".)
Встреча - сигнал к сражению. Желание уцелеть требует однозначно четкой линии
поведения - борьбы. Мир вокруг воспринимается с  точки зрения: "Что  он есть
для меня?"
     Беззащитность - особое свойство.  Когда  она  является  миру, он, не  в
силах совладать с ее  присутствием, взрывается и разлетается ко  всем чертям
вместе  со  всеми   его  законами,  освобождая  место  иначе  организованной
Вселенной. Если  нечто  не укладывается в ту систему координат,  которая под
рукой, ее отбрасывают за ненадобностью.
     Сжимание   кулаков  в  ожидании   предстоящей  схватки  превратилось  в
привычку. Однако то,  что  показалось на  горизонте - беззащитно. Недоумение
разжимает ладони. Какой-то странный враг! Он полностью раскрыл под удар свои
самые нежные, самые чувствительные  места.  Ни тебе доспехов,  ни шипов,  ни
воинственных гримас  и страшного  рыка, только пушок  белеет. А пушок  можно
только  поглаживать. (Почему  пушок можно лишь  поглаживать? Потому что  это
пушок. Уже по одному его виду понятно, как с ним обращаться.)
     Беззащитное, как  бы сразу, заранее сдается: "Ты победил. Ты". В голове
полная неразбериха - еще не нанес  ни  одного удара, а тебе уже сдались. Что
бы  это значило? Во всяком  случае, перед тобой не  соперник, это  уж точно.
Беззащитное не  собирается  тебя  побеждать. Все привычные  представления  о
жизни  трещат  по швам. " Ты  победил. Пожалуйста: торжествуй, ликуй, колоти
себя в грудь и  сотрясай воздух победными воплями. Да,  ты  лучший. Ты  всех
обставил.  И, наверное,  постояв  минуту на  пьедестале победителя,  ты  уже
понимаешь, как мало все это значит".
     Беззащитность  - особое свойство.  Беззащитное  - не победить. Парадокс
сугубо  неповерхностный. Беззащитное переводит ваши  с  ним  отношения по ту
сторону  победы  и  поражения.  Отсюда,  если  хотите,  можно  даже  вывести
практический совет: не желаешь, чтобы тебя побеждали - будь беззащитным.
     Беззащитное - не против тебя, поскольку не ощетинилось шипами, штыками,
пушечными  жерлами.  Победа над  тобой  ему не  нужна.  Оно,  следовательно,
допускает,  чтобы ты  был тоже. Более  того, оно открыто  настежь,  а значит
видит в тебе друга. Оно радо тебе, вместе с тем, ему ничего от тебя не нужно
(ничего такого, что превратило  бы тебя в средство). В противном случае, оно
пыталось  бы тебя поработить, а этого нет  и в помине. Оно радо тебе  не для
себя,  а,  и  это  поистине  невозможно,  для  тебя.  Другими  словами,  оно
отзывается  на те твои состояния, которые, казалось  бы,  существенны только
для тебя - на твою радость (своей радостью), на твою печаль (своей печалью).
     Столкнувшись  с  беззащитным, ты прочитал  в его  взгляде,  что на тебя
смотрят безотносительно тому, что ты есть для них. Ты предаешься благодарной
радости - впервые в  тебе  увидели тебя. Чудесная невероятность случившегося
дарует возможность встречного движения. Ты, в свою очередь, прозреваешь, что
у другого, оказывается, имеются  собственные виды  на  самого  себя  и  своя
внутренняя жизнь. Ба, он существует сам для себя! - ты начинаешь его любить.
Находишь  в нем себя, что, на первый взгляд, странно, особенно если исходить
из  того, что  он существует не  для тебя. Однако, именно это обстоятельство
позволяет тебе идентифицироваться с Другим, ведь  познаваясь  только изнутри
себя, Другой исключает возможность рассматривать его  как нечто отдельное от
познающего.
     Беззащитное   можно   только   полюбить.   Беззащитному   можно  только
покориться. Ничего другого просто не остается. Оно  смотрит на тебя  с такой
доверчивостью,   что,   спохватившись,  ты  начинаешь   за   ним  ухаживать,
заботиться, счастливый от  понимания смысла своего появления на свет. Отныне
все не впустую.
     Беззащитность  - особое свойство.  Люди, чья особенность -  двигаться в
сторону,  противоположную  истине, боятся  выглядеть беззащитными. Напрасно.
Именно незащищенность, промелькнувшая  в голосе (какой-нибудь  дефект речи),
взгляде, жесте и  т.  п.  порождает  симпатию, пробуждает  лучшие чувства  и
качества;  и  даже просто  -  пробуждает, то есть напоминает  человеку о его
предназначении.

17

     Вопрос:  "Как  мне  избавиться  от  нервного  напряжения,  беспокойств,
отрицательных эмоций?" - относится не только к сфере психологии и медицины.
     Подверженность  страхам либо волнениям  -  указание на то,  что человек
живет не вечным. Вечное не приносит нервного напряжения.
     Жалующийся  на   занозу  в  пальце   не  дает  почвы  для  философского
комментария.  Чтобы  вылечиться  от  простуды,  не  нужно  менять  жизненных
установок.  В свою  очередь,  излечение  от страха предусматривает изменение
личности. Шалящие нервы - скорее показатель статуса в бытии, нежели болезнь.
И это чисто формальное открытие, как ни странно, обладает лечебной силой.
     Сама  по  себе  мысль  о  том, что  волнение  и  угнетенность  -  знаки
погруженности в преходящее,  - уже отрадна. Значит страх -  не  царь  жизни.
Значит,  имеется  хотя   бы  обещание   будущего,   хотя  бы  гипотетическая
возможность  гармонии.  Больше  того.  Поскольку парализующая,  высасывающая
энергию   напряженность,  является,  как  оказалось,  тем,  что  не  озарено
(освящено) лучом вечности, это уже  достаточный повод,  чтобы отказать ей  в
праве владеть твоим телом и сознанием.
     Увидев, что волнуешься  из-за  ерунды,  не  выбил  ли  ты,  тем  самым,
основание из  под ног своего волнения? Кто  боится  гномов? Ну,  а все,  что
далеко не "мелочь", никогда не опутает по рукам и ногам опустошающей нервной
дрожью,  не заставит  отказаться от уверенности и согласия с собой,  то есть
отложить жизнь до лучших времен и зависеть, зависеть, зависеть. "Вечность" и
"свобода" суть  синонимы. Душа, наполненная вечным  - единственное богатство
для
     смертного.

18

     Вместо  того, чтобы сетовать на  падение нравов,  я  предпочитаю каждое
проявление человечности встречать как незаслуженную, посланную свыше  удачу.
Об  этом легко забыть, но все специфически человеческое  увы, не  из разряда
того, что успешно держится  на плаву. С него  нечего взять, а значит никто и
ничто  не  будет его стеречь и  поддерживать.  С  точки  зрения  все того же
пресловутого  выживания  человечность   не  входит   в  число  обязательных,
необходимых качеств.
     Наше отличие от машин или зверей именно в том и заключается, что в свое
существование мы  привносим  лишние,  бесполезные  элементы.  Но  только они
придают  очарование иным нашим жестам, очарование,  благодаря которому мы не
преходим  (как звери  и  машины), но остаемся  вовеки. Это  открытие сделано
тысячи лет назад, но оно не устаревает. Еще через  тысячи лет (а также, быть
может,   послезавтра)   это   открытие  сделают  снова,  не   смущаясь   тем
обстоятельством,  что  в  свое  время об  этом  думал, допустим, я, или  ты,
дорогой  друг.  Изумление  и  радость  перед  тайной  абсолютной  надобности
подобного рода  ненужного, перед тем, что  незаконно  беспричинное  все-таки
случается, бывает,  просачивается контрабандой - вот единственный алтарь, на
который  можно без  оглядки закласть самого  себя полностью.  Собственно,  я
только что признался в  том, какую религию исповедую. Поступки, к которым не
подталкивал  никакой корыстный интерес,  но,  тем  не  менее,  состоявшиеся,
расцениваются  мною как чудо  и вечное по своему значению  торжество. Только
они преисполнены полной и совершенной гармонии.
     Умер человек, и я горюю по этому поводу, так как он был моим знакомым и
я  на  кое-что  от него  рассчитывал (допустим, он мог  меня  познакомить  с
авторитетным для  меня лицом). Такое горе нельзя назвать  необоснованным или
высосанным  из пальца. Но вот я жалею умершего самого  по себе, как, скажем,
яркую   и  незаурядную   личность  (оценка,   лишенная  примерки  на   себя,
предполагающая  безотносительность  оценивания).  Я   бы  хотел,  чтобы   он
продолжал жить, хотя лично для себя (или для "дела") ничего от этого не жду.
Вроде бы  желание странное и нелогичное,  но на самом  деле  --  единственно
осмысленное. А если  жду - налицо ущербность,  выражающаяся в зависимости от
ценности  той цели,  ради которой  возникло желание  жизни другому существу,
поскольку оно не  замкнуто  на  самом себе, то есть  не завершает  схему, но
требует продолжения,  так как не объясняет  ни само себя,  ни происходящее в
целом. А ведь был шанс "спастись", вырваться на свободу, пожалев просто так.
     Итак, меня  бесспорно влечет все то, что не укладывается в рамки  мира,
где причиной обращения к чему-либо является расчет, что оно (это "что-либо")
принесет  какую-нибудь   пользу.   Мира,   где   мы   убиваем  то,  к   чему
притрагиваемся. Акт корыстного использования есть  акт убийства. А убивающий
другого на самом деле убивает только себя.  Подлинные отношения с окружающим
миром (которые живы даже в тех, кто их отрицает) внутреннего, а не  внешнего
порядка. То  есть -- без какой-либо дележки. Но когда мы ничего не делим, не
утаиваем,  не  перетягиваем  на себя одеяло (неврозы  не  в счет)? Когда нет
посторонних (и  одеяло стаскивать не с кого). Когда общаемся сами  с  собой.
Вот потому,  все,  что  только не  встретит человек на своем пути -- все это
будет он. В этом -- правда солипсизма. За круг себя человеку не выйти, как и
положено созданию, ведающему о вечности. (Приобщенность к всегда актуальному
--  своего  рода  гарант независимости  от поощрений и  наказаний, исходящих
извне.) Так, я могу сказать, что ты -- это я. Это заявление будет обозначать
лишь  то,  что  я не жду от тебя ничего для себя. Стало быть ты не внешен по
отношению ко мне, хоть ты и не я. Только, как и положено созданию, ведающему
о вечности, в таком ограничении исключительно собой, в действительности, нет
никакой  ограниченности. Ведь  своим  полагается  все, которое  при  этом не
лишается своей самостоятельности. В этом -- правда объективизма.
     Кружится  голова,  слабеют ноги,  рябит в глазах -  человек  теряется в
мире,  где  все  чему-то служит. Ему мало знания,  что смысл А заключается в
том, чтобы обслуживать В (о котором он ничего не знает). "Для чего тогда В?"
- ставится вопрос, свидетельствующий о том,  что тот, кто его задал, намерен
дойти до конца.  Нельзя жить в мире,  где,  за что  ни  возьмись,  все имеет
подчиненное значение.  Встретив  раба,  спрашивают только  одно:  "Кто  твой
хозяин"? Бесконечное продолжение какого-либо сюжета превращает его в абсурд.
Все  должно  закончиться,  придти  к  развязке  --  и,  тем  самым,  обрести
вневременное бытие. Конец позволяет обрести смысл. Именно  благодаря отсвету
конца мы  можем  говорить,  думать,  чувствовать  --  быть. Что  может  быть
признано  в качестве оного?  То, что уже ничему не служит. То, что больше не
звено в цепочке  и  не  предполагает,  не нуждается в  связке  со  следующим
звеном, не передает эстафету дальше. Любопытный нюанс заключен в том,  что в
глазах  относительного это спасительное начало предстает как нечто ненужное.
Ведь  оно  уже  ни  для  чего (приехали, "конечная"),  а  потому,  с позиции
практического  подхода, бесполезно. Рожденное служить,  столкнувшись  с тем,
чем  могло бы оправдаться,  будет  его  отрицать,  так  как не  знает другой
причины быть, кроме как  быть полезным. Отрицать то,  чему  служит. Отрицать
хозяина,  без  которого оно  -- ничто.  Я уже где-то  об  этом писал?  Прошу
прощения. Однако я еще не решил -- знак ли  это того, что  я исчерпался, или
объективная невозможность отвести глаза от увиденного.
     На сей  раз  тема человеческих  проявлений как  своего  рода  излишеств
всплыла  в  моей голове  после  того, как я  позвонил на телефонную станцию.
Когда на другом конце провода взяли трубку, я сказал: "Здравствуйте.  У меня
не  работает  телефон,  его номер такой-то.  Скажите, пожалуйста, когда  мне
ждать  монтера? Завтра?  Спасибо. До свидания".  Меня впечатлили пустоты, на
которые   натолкнулись   слова  "здравствуйте",  "спасибо".  Иначе   говоря,
телефонистка не ответила мне приветствием  на приветствие,  не попрощалась и
т.  п.  Я  понял ее  - она  ждала информацию. И  она  была  права.  От  меня
требовалась голая информация,  работа диспетчера  заключается в  том,  чтобы
реагировать  именно на  сообщаемые ей  сведения, а не  на "здравствуйте".  С
точки зрения  мира автоматов она,  повторяю, была права. Однако, она была не
автоматом, а человеком. Человеком, забы