и моего  движения
пересеклись! Ежели кто  скажет,  что меня  "заклинило"  -  пускай.  О  таком
"клине"  можно  только  мечтать. Мне  жалко того, кто,  в  данной  ситуации,
спокойно  прошел бы мимо. Каков бы ни был  результат, меня манила глубина, а
не поверхность. Как  раз неудовлетворенный общими местами -- а иначе, откуда
интерес  к  философии?!  --  я  всегда  искал и  ищу истоки.  Мне  требуется
понимание  оснований,  строгое  отслеживание смысловых связей  и пересечений
лучей, идущих  от разных способов обнаружения  (проявления) Целого, так  как
только в точках  таких пересечений  Целое обретает свой объем,  а  значит --
максимально  воздействует на захваченного им.. Обозначенное как  "основания"
никогда не станет базарной площадью, так как  требует риска и индивидуальных
усилий. Очень, замечу, больших.
     Я вижу,  как одно  соотносится с другим, чувствую  законы, организующие
бытие. Я  в состоянии, наткнувшись  на кирпич, поднять глаза  на все здание.
Найдя себя на первом этаже, я в силах сконструировать лифт, который поднимет
меня  до  последнего.  Часть  этой  работы  сознания  находит  свое  блеклое
отражение  в письменной речи. Зачем нужна эта работа? Затем,  чтобы испытать
чудо понимания.
     Я строю свою философию. Я познаю. Я участвую в бытии (Целого). Реализую
свое призвание. Понимая -  осмысляю. Двигаюсь навстречу самому себе. Вот что
я делаю, пиша.
     И ничего другого.

38

     Эту историю поведал мне  бывший священник  Герман Крабов. Вру, конечно.
Случай, о котором пойдет речь - из моей личной практики (а из чьей же еще!).
Да  это  и  не  случай,  а  мелкий  эпизод, который я, тем  не  менее, решил
увековечить.
     Итак, Герман  Крабов  лег  спать  после  изрядно  суматошного дня. Дабы
отключиться от "деловых" мыслей (которые всегда назойливы) и быстро заснуть,
он решил повторять слова молитвы. Не тут-то было. Не  произнес он ее (в уме)
и трех раз, как на подготовленную заботами дня минувшего почву - беспокойное
состояние  духа  -  не  заставив  себя  долго  ждать,  ринулись  заботы  дня
грядущего.  Опомнился  Герман, увидел, что сбился, и быстренько вытряхнул из
сознания  тревожное  составление  планов  на завтра.  Посреди возобновленной
молитвы его внимание неожиданно  поглотил  обрывок дневного разговора. Снова
вернулся  Герман  к   занятию  по   изгнанию  бесов.  Ан  нет,  на  сей  раз
взбунтовалось тело  и  возжелало ворочаться.  Навертевшись,  заполонившие Г.
Крабова жадные  и  настырные демоны отнюдь не успокоились. Напомнила о  себе
ужалившая  давеча  мыслишка.  И  пошло-поехало. И  вот  лежит  Г.  Крабов  с
открытыми глазами, в теле -- напряжение, в голове -- шум, на лбу - испарина,
на часах - 2 ночи, и говорит самому себе: "А мне не так уж и плохо. Несмотря
на разрыв между теорией и практикой. Ведь я прекрасно знаю, что единственный
способ заснуть - не решать дела и заботы, поощряя  их притязания своим к ним
вниманием, а отключиться от них. Я отлично понимаю, что нужно стиснуть зубы,
сопротивляясь напору беспокойных томлений, и твердить молитву или даже любой
однообразный текст. Игнорировать все, что идет от переутомленной и трусливой
головы,  и  долбить  свое.  Знаю,  чувствую,  понимаю,  но  не  в силах  это
осуществить. Я барахтаюсь в  воде, вижу, за что уцепиться, чтобы не утонуть,
и не могу.  Смешно. Но без истерики. Наоборот. Невообразимо странно и легко.
Странно, во-первых, что выход есть, во-вторых, что он не  там, где ты думал,
в-третьих,   что  он  так   прост,  в-четвертых...   Самое   удивительное  и
поразительное заключено все же в том, что есть, где укрыться, черт побери. И
этот факт чрезвычайно,  обалденно  приятен. И  уже хорошо. Хотя  и  хочется,
конечно, побывать  там  - в  состоянии, которого  достигают более сильные  и
упорные (это уже сверхцель).  Я предчувствую, каково тогда,  когда заботы не
разрешены, а преодолены. Когда враг вроде как остался, только бьет он уже не
по тебе, потому что ты сменил тело. И в этом отношении мне страшно интересно
жить дальше". Крабов еще много о чем болтал с самим собой, пока, наконец, не
задремал.

39

     Она любовалась  заревом заката,  когда он завел речь о том, что  у него
завтра куча дел,  и можно не успеть  сделать  все, а тогда  могут возникнуть
неприятности. "О чем он говорит"? -- удивилась она, глядя на красные облака.
     Это чувство. Мы чувствуем неуместность корыстной возни на  фоне Целого.
Нам  в  чувстве  дано  понимание, что  перед торжественностью  бытия  личные
хлопоты просто  неприличны. Бытие,  в лице, скажем, безветренного комариного
майского  вечера  задает  нам  как будто совершенно  бесхитростный, ничем не
опасный вопрос: "Ну, как дела"? Однако мы чувствуем, что как  бы нам ни было
худо, от нас, на самом деле, ждут только одного ответа: "Лучше не бывает"!

40

     Весенняя философия.  Это  был  не  первый солнечный день  марта,
однако именно сегодня солнце спровоцировало во  мне  приступ блаженства. Оно
напоминало  мне о своем присутствии весь  долгий день, мы были с ним один на
один, без посторонних.  Так получилось,  что  весь день я провел  на сиденьи
междугороднего  автобуса, почти  неотрывно глядя в окно.  А  за  окном  было
солнце,  преобразившее  привычные пейзажи.  До  меня,  наконец,  дошло,  что
наступает  весна. Весна не как простой  календарный факт, но как чрезвычайно
важное событие в  моей (нашей  с миром) жизни - именно так. В голове звучало
буквально следующее: "Весной  жизнь не может не приносить радость. Солнечные
дни - вполне достаточное основание, чтобы ее испытывать. Разве имеются такие
дела  и  проблемы,  которые могут пересилить ощущение  праздника,  идущее от
солнечного света,  заполнившего улицы, поляны, комнаты и весь мир"? "Да  вы,
батенька, поэт"! Нет, я не поэт. Я и сам недоверчиво и опасливо покосился бы
на  того,  кому вдумается произнести такие слова вслух в моем присутствии. Я
считаюсь умным и трезвым человеком. Но,  наверное, всех без исключения людей
иногда  переполняют  чувства - то,  что  пытаются передать  поэты.  А  любое
чувство приобщает нас, взрослых, к непосредственности, сходной  с детской, и
единственной, кому  доступна истина.  Другими словами, я почувствовал именно
то, что  почувствовал.  И я убежден,  что  чувство  весны посещает кого-либо
(если посещает) именно  в той форме, в какой  оно посетило меня. Здесь имело
место не проявление специфически моей сентиментальности или чего-нибудь еще,
идущего от меня (субъективное), но действие закона, который вызывает либо не
вызывает к  жизни  конкретную  эмоцию.  Потому  я  и  решился записать  свои
дорожные впечатления,  поскольку, как философ, люблю  постигать  законы  (по
большей  части,  разумеется,  не государственные),  люблю  все  неслучайное,
связанное с таинственной сущностью сущностей.
     Ком чувств покатился дальше. Радостная  свобода, рожденная от  лобового
столкновения с зачинающейся весной, трансформировалась в мечту о лете. А как
иначе?  Перевод  чувства  в  слова  принципиально  ничем  не  отличается  от
предыдущего: "Сколько бы ни было у  меня трудностей  и беспокойных ситуаций,
одно  лишь то обстоятельство, что я выйду с утра из дома  в тонкой рубашке и
зашагаю  по  залитой горячим солнцем улице, или  выскочу голым  на балкон  и
увижу густую,  липкую листву самых банальных тополей,  вне всякого сомнения,
должно напрочь заслонить все хлопоты светлым дурманом беспечного веселья".
     Когда чувства - составляющие души - особенно интенсивны, когда ощущение
жизни необычайно полно - заранее отметаются не только любые поползновения на
то,  чтобы  поставив  на него  (ощущение)  ногу, оттолкнуться  и карабкаться
дальше, но даже  попытка - я уж не  говорю: анализировать, - воспеть! - и та
будет неоправданным, преступным отступлением. Ибо -  ценнее уже не сделаешь,
шарма не прибавишь; просто - некуда, и так - через край. Вот и мне бы сейчас
- остановиться, да я так и сделал, покуда ехал - остановился на чувстве. Чем
оно сильнее (вульгарно  говоря - приятней),  тем  меньше потребность даже  в
таком  важном деле как его преобразование в идею. Чувство способно держаться
своей  силой,  вернее,  на ее  (силе) постоянном  возрастании, дающем  право
всякий раз говорить мысли:  "Подожди, из меня еще  не все  выжато". Не  всем
понравится, но это  философский закон: получение  удовольствия -  выше самых
достойных  размышлений  (первое  указывает  на  полноту,   вторые  -  на  ее
отсутствие).  К  слову,  я  сейчас  не  о  том,  что  чувству  не  требуется
обоснование  извне  -  а это  так; просто  разговор идет в несколько  другой
плоскости.  От  добра добра не  ищут.  Если мне  хорошо,  я  буду  последним
дураком, если снимусь с места. А мне было очень, очень хорошо.
     Так хорошо, что философскими построениями лучше уже не сделаешь. Вполне
можно  закончить, констатировав факт (мол, вот какой у меня  имеется  опыт).
Но, поскольку я  замыслил изложить кой-какие свои мнения, мне представляется
возможным,  всецело памятуя о полноценности (достаточности, не-нуждаемости в
дополнении)  испытанных  чувств,  условно  превратить  их  в  иллюстративный
материал  для  идеи.  Поэтому,  дабы  не  рвать нить повествования,  давайте
предположим, будто лирический герой рассказа являет собой весьма утяжеленную
с   точки   зрения  своего  общения  с  реальностью  конструкцию.  Последнее
проявилось в  следующем:  по  наступлении вечера  я (т.е. лирический  герой)
отправил свои притупившиеся эмоции на обработку пускающей слюнки мыслью.
     Мысль  подтвердила:  испытанные  днем  переживания  были  одними из тех
немногих  моментов  (моего) бытия, что отмечены  печатью  подлинности высшей
пробы. Кроме того, она поздравила с приоретением богатства, которое никто не
в  силах у меня отнять. Этим богатством  были весна  и  лето.  Всякое  может
случиться  -  я  могу пережить  полосу  неудач,  сложностей,  но возможность
получать радость от  таких  невероятных, никак  напрямую не связанных с моей
жизнью  пустяков, как  смена  времени  года, останется при  любом  раскладе.
Причем эта радость настолько  сильнее  всех житейских невзгод, что  обладает
способностью сводить их на нет. При условии, конечно, что сутолоке будней не
будет позволено задвинуть ее куда подальше.
     Вечерние    размышления    сыграли    роль    оправы    для    дневного
бриллианта-чувства, так  как  сложились  в довольно стройное сооружение.  Из
них, в частности, следовало, что мы лишь тогда переживаем самые яркие минуты
своей жизни, когда, во-первых, упиваемся природой, музыкой, объектом любви и
прочим, не имеющим для нас никакого практического смысла, а во-вторых, когда
волей или  неволей  (чаще,  неволей)  выполняем психотехнику  под  названием
"забвение себя". Впрочем, первое без второго невозможно.
     Почему  некто,  проснувшись  поутру,  не   радуется  солнечным   лучам,
пробивающимся сквозь темную штору?  По-видимому, он сразу  же погружается  в
заботы предстоящего дня. Почему  кто-то идет по улице в  начале апреля  и не
принюхивается к связанным с приходом весны изменениям в запахах, наполняющих
воздух, которые всколыхнули атмосферу, неизменную аж с ноября прошлого года?
По той же самой причине. И он полагает,  что по сравнению с "делами" все это
- ерунда. Вообще-то, этот "кто-то" прав. Но он - глупец - и не догадывается,
какие сладчайшие  мгновения абсолютной  свободы  (в  том  числе  и  от  всех
суперважных проблем) мог бы пережить, выйдя  из своего  тела  (понимаемого в
широком  смысле)  виртуальным  образом, то  есть попросту переключившись  на
другое,  чем он сам.  Реши хоть все дела - это  не принесет  такого ощущения
совершенного уюта,  как окунание  в то,  что существует просто как данность,
само по себе, ни к чему не приложимое.
     Тем же междугородним рейсом ехали два  папы с сыновьями примерно одного
возраста.  Один  папа  явно  был человеком  обеспеченным, другой,  напротив,
малого достатка. Об этом  можно было судить и по манерам, и по одежде,  и по
тому, что один курил сигареты с фильтром, а второй - без фильтра. А также по
другим, более мелким признакам, не укрывшимся,  однако,  от  пытливого взора
философа,  чьи синонимы -  притворщик и наблюдатель. Между  прочим, я только
что позволил  себе  пошутить. По-видимому,  целый день  в окружении  солнца,
светившего всего  лишь  в  третий или  четвертый  раз после пасмурной  зимы,
повлиял на их  умонастроение  сходным с  моим  образом. Оба папаши несколько
призабыли про самих себя. Поэтому на остановках они курили вместе, беседуя о
том, как быстро  растут  дети,  в то время как  их  мальчишки, подружившись,
затевали поодать какую-то игру. Я обратил внимание на то (и сей факт был мне
отраден), что  сошлись  они довольно  резво и  разговаривали  друг  с другом
вполне  на равных.  Просто  как два  мужика  и все.  Иначе  говоря,  богатый
отвлекся от того, что  он  богаче, а бедный - что он беднее. Соответственно,
богатый отложил  на "потом"  свою надменность,  а бедный - желание показать,
что он хоть и попроще, но как личность - ничем не хуже. Между ними не стояло
их  пребывание  на  разных  ступеньках общественной  лестницы,  и, благодаря
этому,  состоялась встреча - взаимное  приятие.  Вообще, человек реализуется
именно в тех случаях, когда,  сделавшись как бы никем,  просто отзеркаливает
возникшую   ситуацию,   позволяет   ей   воспользоваться   им   для   своего
развертывания.  На самой зажигательной вечеринке невозможно расслабиться, не
превратившись  в своего  рода  медиум  веселья. На  настоящих вечеринках нет
веселящихся - там пляшет веселье как таковое. Или, пока человек считает, что
он - кто-то, ему  никогда не понять, не  прозреть  ближнего. Не  остолбенеть
перед  картиной живописца.  Не засмеяться на  оригинальную  шутку.  Можно ли
радоваться ветру, шумящему в деревьях? Да  и чему  тут  радоваться? Ответ на
эти вопросы доступен тем,  кто, в тот  момент, сумел покинуть самого себя. В
частности,  отставить  в  сторону  свои  думы  о  хлебе насущном,  планы  по
претворению в жизнь собственных  амбиций или сведению счетов  с соперниками,
беспокойства по поводу бытовой неустроенности etc.
     Когда-то я писал, что  забвение себя - основа познания. "Некто"  всегда
отделен от реальности. Как бы ни был широк кругозор, его взгляд все равно не
охватит  всего.  Сказать  "я  -  некто",  значит  отделить   себя,  наложить
ограничение. У "некто" имеется только своя правда,  а своя правда - не иное,
как ложь.  Лишь  "никто"  может  двигаться к объективной  (то  есть  ничьей)
истине. Никто как предоставивший себя  истине, чтобы  она встретилась сама с
собой. Ныне я  готов констатировать, что  способность к отвлечению от себя -
это и  основа чувственного восприятия тоже. Основа жизни как сверхприродного
феномена.

41

     Что съедает наши  деньги? Пороки. Кто-то тратит их на наркотики, кто-то
-   на   приобретение    искусственной   (не   обоснованной    практическими
соображениями) известности, кто-то - на порнографические фильмы, кто-то - на
азартные игры, кто-то, как я, на ...
     Но  не  только  пороки съедают  наши  денежки, но  и то,  что я называю
чистыми интересами.  У  одних  это  - картины, фильмы, музыкальные  записи и
т.п., у других - благотворительность, у третьих - путешествия, у четвертых -
обостренное эстетическое чувство,  требующее, в частности, хорошо одеваться,
не всегда сообразуясь  с уровнем своих доходов и т.д. Поневоле схватишься за
голову, когда представишь, сколько средств можно было бы сохранить, не трать
мы их  на пороки и "чистые интересы". Сохранить и пустить на "дело". Причина
же, по которой именно они опустошают наши  кошельки,  коренится в том, что и
пороки, и "чистые интересы"  имеют своей  целью  только самих себя.  Они  не
направлены  на  приумножение богатств. Они  выпадают  из  системы,  согласно
которой единственное оправдание любому  вложению средств - их  возвращение с
прибылью. Той самой странной системы, которая отрицает (душит) даже то,  что
могло бы  ее оправдать (поскольку сама по себе она бессмысленна). И  это их,
безусловно, сближает. ("Безусловно"  - весьма характерный  речевой оборот, в
данном случае, совершенно неверный,  однако применяемый,  благодаря прочному
утверждению в языке. С некоторых пор я обращаю на это внимание.)
     Пороки и  чистые интересы -  не  от  мира  сего, в противоречии  с ним.
Судьба и  тех и других - трагична. У меня  как  апологета  чистых  интересов
близкие к ним по  своей  бесполезности пороки  вызывают  толику  сочувствия,
ощущение, о  котором романисты  пишут  следующим образом: "На мгновение  мне
стало  его жалко.  Но  только  на  мгновение".  Человек, не  имеющий  чистых
интересов хотя бы пороками  мог бы привлечь мое внимание. А  "праведник", не
кинувший на ветер  ни копейки (т.е. повинующийся закону мира,  в  котором мы
находимся) - вызовет лишь скуку и безразличие.
     Сблизив эти  понятия, теперь я намерен  их развести. Ибо  они и в самом
деле   разнятся.   "Чистый  интерес"  вполне  можно  заменить  на   словечко
"добродетель".  Словечко  устаревшее,  но я  прибег к нему  по  той  простой
причине,  что оно по-прежнему остается единственно  точным антонимом термина
"порок".  Под  добродетелью  я сейчас  ни  в  коем  случае  не  подразумеваю
неукоснительное   следование   утилитарным   надобностям.   Нет,   настоящая
добродетель не земного - небесного порядка. Итак, уже в языке порок и чистый
интерес противопоставлены друг другу.
     Пускай  порок  и  выступает  чужеродным  телом  по  отношению   к  миру
релятивизма,  сам  по  себе  он  является такой  же, замешанной на тотальной
относительности  системой. Внутри  порока нагнетается  лишь  ущербность. Ему
всегда мало. "Дальше, дальше, дальше", - он знает только одно слово. Чего-то
достигнув, порок заставляет своего агента с еще большей жадностью смотреть в
будущее.  Когда ему достается то,  чего он  так  вожделел, порок отшвыривает
добычу  в  сторону и требует еще. В этом и заключается парадокс: он  даже не
притрагивается к тому, по поводу  чего  исходил дрожью  пока им  не обладал.
Порок не проживает  наступившее желанное  будущее: настоящее  время для него
закрыто.
     Парадокс можно объяснить тем, что порок представляет собой не что иное,
как  абсолютизацию  относительного.  В  том,  к  чему  он  стремится, пороку
(давайте  отвлечемся  от  человека,  им  одержимого)  мнится  завершенность,
успокоение, финиш. И он чувствует, всякий раз достигая желаемого,  что здесь
что-то не  так, что удовлетворение почему-то  не  наступает. Но  он ошибочно
полагает, что "просто нужно попробовать еще раз". Обжора весь день мечтает о
сладкой  булочке.  Вечером,  он,  наконец,  вкушает  ее,  но предполагаемого
результата  (ощущения  целостности, полноты  существования) нет и в  помине.
(Еще  бы,  ведь кто  осмелится назвать еду  абсолютной ценностью?!)  Ничтоже
сумняшеся, обжора тянется за второй.
     С чистым интересом все обстоит с точностью до наоборот. Чистый  интерес
обитает в  настоящем времени, причем в  наиболее истинной его форме  - форме
вечного  настоящего,  где прошлое  настоящее  и  будущее даны  одновременно.
Чистый  интерес  никогда не обманывается  в своих ожиданиях  - претворяясь в
жизнь, они дают ему все, на что он рассчитывал.  Искомое, будучи обретенным,
удовлетворяет его сполна. И, надо  заметить, с первого раза.  Чистый интерес
прямо-таки купается в результате своих усилий, вкушает, смакуя, плоды своего
труда.   Счастливый  исход   объясняется  ориентацией  чистого  интереса  на
действительно имеющее  абсолютное значение. Абсолют есть предел,  за которым
больше ничего нет.  Он достигнут - сверх  этого ничего  не  нужно. По такому
поводу говорят, резко выдыхая и кивая головой: "Все".




42

     Честь  безумцу, который,  живя  внутри мира,  начал  о  нем  размышлять
(свидетельствовать  в  никуда).  Иными словами,  взращенный  здесь,  вышел в
безвоздушное пространство, где  нет