По   существу,   беседа,   если   не   считать   синяков,   закончилась
безрезультатно. Почти как международная  конференция.  Сестра  заявила,  что
отец хотел знать правду, а правду надо говорить при  любых  обстоятельствах.
Этому учат дома и в школе. Однако братья  слишком  редко  бывали  дома  и  в
школе, чтобы разделять подобные воззрения. Они утверждали,  что  Ида  просто
наябедничала. Она плохой товарищ и никудышная сестра. Постыдилась бы лучше!
     Кто тут прав, решить трудно, и спор этот древнее  всех  Августинов.  Он
стар, как мир! Допустимо ли из любви к братьям лгать родителям? Или же  надо
из любви к родителям чернить братьев?
     Если бы дед лучше присматривал за своими сорванцами, ему бы не пришлось
допрашивать маленькую Иду. Но он часто отлучался, чтобы купить  или  продать
лошадь. Так в чем же его вина?
     Будь трое сорванцов честными, примерными мальчиками, маленькой  Иде  не
пришлось бы ябедничать. Но дух предпринимательства сидел у них в крови. Отец
торговал  лошадьми.  Они,  вместо  того  чтобы  ходить  в  школу,  торговали
кроликами. Так в чем их вина?
     Единственный человек, терзавшийся угрызениями совести,  была  маленькая
Ида! А почему, собственно? Она честно ходила в школу. Усердно помогала  дома
по хозяйству, присматривала за меньшими братишками и сестренками и, когда ее
спросили, сказала правду. Так в чем же тут вина?
     Дорогие дети, не пропустите без внимания эти строки! То,  о  чем  здесь
идет речь, возможно, менее интересно, чем франко-германская война  1870-1871
годов или недозволенная торговля кроликами, но не в  пример  важнее  того  и
другого, вместе взятых! Поэтому я повторю все три пункта снова.
     Первое: отец, стараясь заработать достаточно денег на содержание семьи,
уделяет ей слишком мало времени, уличает и порет трех  из  своих  двенадцати
детей, после чего считает, что все снова  в  полном  порядке.  Второе:  трое
мальчишек пропускают занятия в школе, отец порет их, они колотят  сестренку,
после чего считают, что  все  снова  в  порядке.  И  третье:  маленькая,  на
редкость честная девочка любит родителей и братьев, должна сказать правду  и
говорит ее. После чего все приходит для нее в полнейший беспорядок!
     Так случилось, и это очень дурно. Моя мать всю жизнь - а она дожила  до
восьмидесяти лет - страдала от  того,  что  она,  тогдашняя  маленькая  Ида,
сказала правду! Не совершила  ли  она  предательства?  Не  следовало  ли  ей
солгать? Сколько вопросов! И никакого вразумительного ответа.
     Много-много  лет  спустя,  когда  юный  кроликовод  Франц   уже   давно
превратился в барышника-богатея Августина, с виллой, автомобилем и  шофером,
оказалось, что он отнюдь ничего не забыл. Так же не забыл, как и  моя  мать.
Даже если мы и навещали их на рождество и мирно сидели  под  елкой,  попивая
глинтвейн и  закусывая  дрезденской  рождественской  коврижкой  с  изюмом...
Впрочем, это к делу пока не относится.

     Жизнь в Клейнпельзене шла своим чередом. Скончалась мать моей матери. В
доме появилась мачеха, родила  кузнецу  и  барышнику  Карлу  Фридриху  Луису
Августину троих детей и привязалась  к  детям  от  первого  брака  не  менее
горячо, чем к своим собственным. Это была добрая и  благородная  женщина.  Я
еще застал ее в живых. Когда я был маленьким, дочь ее Альма, сводная  сестра
моей матери, держала в Дебельне на Банхофштрассе табачную лавку.
     Как бы часто ни звякал колокольчик на двери лавки,  пожилая  седовласая
женщина поднималась с кресла и, по-молодому прямая, шла в лавку  обслуживать
покупателей.  Флотского  табаку  крупной  резки.   Пачку   десятипфенниговых
сигарет. Плитку жевательного. Десяток сигарет и еще одну, чтобы закурить тут
же. Вся лавка была пропитана удивительным ароматом. И пожилая женщина, рядом
с которой я стоял за прилавком, была настоящей дамой. С  таким  достоинством
могла бы держаться императрица Мария-Терезия, торгуй она в Дебельне табаком!
Впрочем, это к делу не относится.
     Мы пока что все еще в Клейнпельзене! Старшие сестры и братья  маленькой
Иды,  которая  тем  временем  тоже  подросла,  расстались  со  школой.  И  с
родительским домом. Лина и Эмма пошли, как это тогда называлось,  "в  люди".
Стали служанками. И  служанками  очень  сноровистыми,  потому  что  дома  их
основательно приучили к труду.
     А братья? Разоблаченный тайный союз торговцев кроликами? Чему обучились
братья? Торговле лошадьми? Для этого требовались две  вещи:  так  называемое
чутье лошадника и так называемый капитал. Ну, что касается чутья лошадников,
то оно у них имелось в избытке! Они выросли  на  конюшне,  как  другие  дети
вырастают  в  детском  саду  или  в  церковном  хоре.  Но   денег,   которые
требовались, у их отца, моего деда, не было. Покупка  или  продажа  хотя  бы
одной лошади представляли для него и для всей семьи целое событие.  А  когда
лошадь в его конюшне заболевала мытом или погибала от колик,  это  уже  была
катастрофа.
     Если  б  дедушке  тогда  сказали,  что  его  сыновья  Роберт  и   Франц
когда-нибудь будут покупать на крупнейших  европейских  конских  ярмарках  в
Гольштейне, Дании, Голландии, Бельгии по сотне, какое там  -  по  две  сотни
лошадей!.. Что целые  товарные  составы,  нагруженные  топочущими  лошадьми,
покатятся  в  Дрезден  и  Дебельн  в   адрес   конюшен   известнейших   фирм
Августинов!.. Что ремонтеры кавалерийских  полков  и  генеральные  директора
пивоваренных заводов чуть не дойдут до драки,  когда  Роберт  в  Дебельне  и
Франц в Дрездене будут выводить на круг свежих лошадей!
     Если б дедушке тогда это сказали, он, несмотря на  начинавшуюся  астму,
громко бы расхохотался. Он не поверил бы ни слову. Он, правда, не поверил бы
и тому, что  эти  самые  достигшие  благосостояния  сыновья,  когда  сам  он
обеднеет и будет смертельно болен, о нем и не вспомнят. Впрочем, это к  делу
не относится. Пока что нет.
     Дедушка отдал их в учение к мяснику, что их устраивало. Деды и  прадеды
триста лет оставались булочниками. Внуки стали мясниками. Почему бы  и  нет?
Быки и свиньи хоть не лошади, но все же четвероногие. И  если  не  один  год
забивать свиней, овец, быков и делать из них  котлеты  и  ливерную  колбасу,
может, в один прекрасный день все же удастся купить себе лошадь!  Настоящую,
большую, живую лошадь, а заодно овес и солому!
     А если дешево купил первую лошадь, хорошо ее кормил, чистил скребницей,
холил и выгодно перепродал, уже легче купить двух лошадей и, походив за ними
на совесть, с прибылью перепродать. Удача, сноровка и усердие  помогли.  Три
лошади. Четыре лошади. Пять лошадей. Сперва у чужих людей на конюшне.  Потом
в глубине заднего двора своя первая собственная конюшня! Собственные стойла,
собственные кормушки, собственная сбруя!
     И при всем этом еще мясная лавка! В пять часов утра ехать на  бойню,  в
холодильный зал,  потом  в  убойную,  готовить  свежую  колбасу  и  сосиски,
укладывать в бочки с рассолом свинину,  потом  в  белоснежном  фартуке  и  с
напомаженным пробором в лавку, улыбаться покупательницам и, взвешивая  мясо,
украдкой надавливать большим пальцем на чашку  весов,  потом  на  конюшню  к
лошадям, с арендатором фабричного буфета в пивную в надежде добыть  контракт
на поставку, потом по дешевке выторговать партию овса и сбыть шестилетку  за
трехлетку, потом нафаршировать шесть батонов чесночной колбасы, опять встать
за прилавок, к колоде для рубки мяса  и  по  окончании  торговли  подсчитать
выручку, затем на конюшню, опять в  трактир,  где  надо  умаслить  владельца
ломового двора мебельно-транспортной фирмы, и, наконец, в кровать,  все  еще
во сне считая и торгуя  лошадьми,  а  утром  в  пять  часов  на  бойню  и  в
холодильню. И так далее. Год за годом. Надрываясь от работы. И молодым  фрау
Августин доставалось не меньше. Лошадей они, правда, не касались, но зато  с
утра до вечера, улыбаясь, простаивали за прилавком и растили двух,  а  то  и
трех детей. Но вот в один прекрасный день  мясная  лавка  либо  продавалась,
либо сдавалась в аренду. И  тут  торговля  лошадьми  разворачивалась  полным
ходом.
     Таким путем  трое  братьев  матушки  добились  своего.  Трое  торговцев
кроликами! Роберт, Франц и Пауль тоже.  Только  Пауль  специализировался  на
упряжных и  верховых  лошадях  и,  сам  правя,  важный,  будто  граф  какой,
разъезжал по дрезденским улицам в кабриолете.  Роберт  и  Франц,  крепыши  с
железной хваткой, достигли еще большего.
     Остальные братья - Бруно, Райнхольд, Арно и Хуго - пытались  было  идти
по их стопам. Они тоже стали мясниками и довели дело до  двух-трех  лошадей.
Но потом их покидала удача. Или покидали силы. Или  покидало  мужество.  Они
своего не добились.
     Райнхольд умер молодым. Арно стал трактирщиком.  Бруно  помогал  своему
брату  Францу,  он  был  у  него  за  управляющего.  Лошадь  раздробила  ему
подбородок, другая перешибла ногу. И вот он ковылял по  конюшие,  безропотно
сносил рявканье своего братца  и  хозяина  и,  в  свою  очередь,  рявкал  на
конюхов. А любимый мой дядя Хуго, после многих неудачных  вылазок  в  страну
лошадей, как был, так и  остался  на  всю  жизнь  мясником.  И  сыновья  его
мясники. И дочери вышли замуж за мясников. И внуки стали мясниками. Все  они
любят  лошадей.  Но  лошади  вымирают,  и  потому  чутье  лошадников  теперь
Августинам уже ни к чему. Торговать преемником лошади,  автомобилем,  у  них
нет ни малейшей охоты. Автомобили ведь не живые. Они только притворяются.
     Мой племянник Манфред еще желторотым юнцом попробовал было нечто новое.
Он стал борцом-профессионалом! В конце концов, и борец имеет дело  с  живыми
существами. Пусть не с быками и уж тем более не с лошадьми, но  как-никак  с
живыми тварями. Однако со временем дело это  ему  разонравилось.  Причем  он
отнюдь не был плохим борцом! Я его неоднократно видел на  арене  мюнхенского
цирка Кроне. Зрителям и особенно зрительницам он  очень  пришелся  по  душе.
Даже если иной раз, схватив противника за горло или зажав его обеими ногами,
вынужден бывал прекращать борьбу.
     Конечно, легче перенести через двор из убойной в  лавку  половину  туши
теленка, чем  положить  на  обе  лопатки  весящего  полтора  центнера  "Быка
пампасов", особенно если сам едва дотягиваешь до ста килограммов!
     Так или иначе, но теперь и Манфред стал дипломированным мясником. И  он
тоже!  Как-нибудь,  когда  у  меня  появится  много  свободного  времени,  я
подсчитаю, сколько же всего у нас в семье мясников. Да их десятки! Кузнецов,
барышников, мясников хоть отбавляй, и лишь один-единственный  из  всех  стал
писателем - маленький Эрих, единственный ребенок маленькой Иды...
     И когда мы встречаемся и сидим все вместе, они всякий раз наново бывают
немного удивлены. И я тоже немножко удивляюсь. Не столько им, сколько  себе.
Потому что  если  я  больше  понимаю  в  сервелатах  и  телячьих  филе,  чем
большинство простых смертных, и даже обладаю известным чутьем лошадника, все
же я всегда кажусь себе каким-то пасынком среди Августинов.
     С другой стороны, ведь и писание книг вроде бы тоже  связано  с  живыми
существами.  И  даже  с  тем,  что  делаешь  себе  из  жизни   профессию   и
перерабатываешь ее в гуляши и свиные рулеты! Впрочем, это, дорогой читатель,
уж действительно вовсе к делу не относится!


       Глава третья

МОИ БУДУЩИЕ РОДИТЕЛИ НАКОНЕЦ ЗНАКОМЯТСЯ

     Когда  маленькая  Ида  превратилась  в  хорошенькую   шестнадцатилетнюю
девушку, она тоже стала "жить в людях". Ее  младшие  сестры  Марта  и  Альма
настолько подросли, что могли помогать матери. Дом по сравнению  с  прежними
временами, казалось, совсем опустел. Ида оставила родителей и  всего-навсего
пятерых братьев и сестер. А  новых  крестин  не  справляли.  Она  устроилась
горничной. В поместье близ Лейснига. Прислуживала за столом. Гладила  тонкое
белье. Перетирала посуду  на  кухне.  Вышивала  монограммы  на  скатертях  и
салфетках. Работа ей нравилась.  И  она  нравилась  господам.  Пока  однажды
вечером чересчур не понравилась помещику, блестящему кавалерийскому офицеру!
Он пристал к ней с нежностями, и она, вне себя от страха, бросилась  вон  из
дому. Бежала в потемках через страшный лес  и  по  сжатым  полям.  И  только
далеко за полночь, вся в слезах, прибежала к родителям. На следующий же день
дедушка отправился на подводе за сундучком дочери. Молодцеватый  офицер,  на
свое счастье, не показывался.
     Немного погодя Ида нашла себе новое место. На этот раз  в  Дебельне.  У
старой парализованной дамы. Она  поступила  к  ней  чтицей,  компаньонкой  и
сиделкой. Кавалерийских офицеров, которым она могла бы чересчур понравиться,
здесь поблизости не было.
     Зато поблизости оказались  старшие  сестры  -  Лина  и  Эмма!  Они  тем
временем вышли замуж и жили в Дебельне. Обе в одном и том же доме: на Нижней
мельнице. Это была самая настоящая мельница  с  большим  водяным  колесом  и
деревянными запрудами.  Крестьяне  привозили  мельнику  пшеницу  и  рожь,  а
увозили белую муку в мешках и продавали местным булочникам и бакалейщикам.
     Тетя Лина вышла замуж  за  двоюродного  брата,  который  извозничал,  а
потому и после замужества по-прежнему носила ту же фамилию - Августин.  Тетя
Эмма, жившая этажом выше, именовалась теперь  Эмма  Ханс.  Ее  муж  торговал
фруктами. Он арендовал бесконечные аллеи слив  и  вишен,  соединявшие  между
собой окрестные деревни. И, когда  деревья  сгибались  под  тяжестью  спелых
вишен и слив, нанимал множество поденщиков и поденщиц на сбор урожая. Фрукты
поступали в больших плетеных корзинах и продавались на дебельнском  рынке  в
базарные дни.
     В одни годы урожай выдавался хороший. В другие - плохой. Засуха,  дожди
и град были дядюшкиными злейшими врагами. Частенько вся выручка не покрывала
даже стоимости аренды. Тогда дяде Хансу приходилось занимать деньги, и часть
этих денег он с горя пропивал в трактирах.
     В такие дни тетя Эмма спускалась вниз к тете Лине плакаться на  судьбу.
А поскольку извозный  промысел  тоже  не  слишком  процветал,  и  тетя  Лина
плакалась на свое горе. Так что они  плакались  в  унисон.  А  ползавшим  по
комнате малышам только того и  надо  было.  Они  тут  же  принимались  хором
реветь. И если сестрица Ида, моя будущая мама, оказывалась у них в гостях  и
слышала печальный концерт, то поневоле задумывалась. И продолжала думать  на
обратном пути к  дому  парализованной  старой  дамы,  которой  обязана  была
допоздна читать вслух глупейшие романы. Иной раз Ида от  усталости  засыпала
над книжкой и просыпалась до смерти напуганная,  только  когда  старая  дама
злобно стучала по полу клюкой и бранила позабывшую свои обязанности особу!

     Что лучше избрать красивой, но  бедной  девушке?  Бежать  от  офицеров?
Читать вслух парализованным дамам глупейшие романы, засыпая над книжкой? Или
выйти замуж и сменить старые горести на новые? Град ведь выпадает всюду.  Не
только там, где вдоль проселков тянутся шпалеры вишен.
     В наши дни молодая трудолюбивая девушка,  если  у  нее  нет  денег  для
получения высшего образования,  становится  секретаршей,  администратором  в
гостинице  или  универмаге,  медицинской   сестрой,   агентом   по   продаже
холодильников или  приданого  для  новорожденных,  переводчицей,  банковской
служащей, манекенщицей, натурщицей, может  даже  по  прошествии  многих  лет
стать  заведующей  отделением  в   обувном   магазине   или   уполномоченной
какого-нибудь филиала коммерческого банка, но всего этого тогда еще не  было
и в помине. А тем более в маленьком провинциальном городке. Ныне, читал я  в
газете, насчитывают сто восемьдесят пять женских  профессий.  А  тогда  либо
девушка оставалась стареющей горничной, либо выходила  замуж.  Чем  стирать,
шить, стряпать в чужом доме и на чужих людей, не лучше ли делать то же самое
в собственной квартире и для собственного мужа? Сестры  на  Нижней  мельнице
долго о том судили и рядили. И в конце концов пришли к заключению, что  свои
заботы все же чуточку легче  чужих  забот.  После  чего,  несмотря  на  свои
горести и печали, несмотря на домашние  хлопоты  и  детский  плач,  стали  в
свободное время подыскивать сестрице Иде жениха!
     И так как искали  они  вдвоем  и  весьма  энергично,  то  вскоре  нашли
претендента, который показался им подходящим. Ему было двадцать четыре года,
работал он у дебельнского седельника,  жил  поблизости,  снимая  комнату  от
жильцов, был старательным и трудолюбивым, пил, но знал меру, мечтал  открыть
собственное дело, для чего берег каждый грош, был родом из Пенига на  Мульде
и присматривал себе мастерскую,  лавку  и  молодую  жену;  звали  его  Эмиль
Кестнер.
     Тетя Лина стала приглашать  его  по  воскресеньям  на  Нижнюю  мельницу
выпить чашечку кофе с домашним пирогом.  Так  он  познакомился  с  сестрицей
Идой, и она ему чрезвычайно понравилась. Раза два или три  он  водил  ее  на
танцы. Но он был плохим танцором,  и  они  эту  затею  скоро  оставили,  что
нисколько его не огорчило. Он ведь искал не танцовщицу, а работящую жену для
семейной жизни и для будущей лавки!  А  для  этой  цели  двадцатилетняя  Ида
Августин казалась ему как нельзя более подходящей.
     Для Иды дело обстояло не так просто.
     "Я же его совсем не люблю!" - твердила она старшим сестрам.
     Но Лина и Эмма ни в грош не ставили любовь, какую описывают в  романах.
Да и что может понимать молоденькая  девушка  в  любви!  Любовь  приходит  с
замужеством. А если нет, тоже не беда, потому что замужество  -  это  прежде
всего работа, экономия, стряпня и дети. Любовь не важнее воскресной  шляпки.
А без лишней шляпки на воскресенье можно прекрасно прожить!
     Итак, 31 июля 1892 года  Ида  Августин  и  Эмиль  Кестнер  венчались  в
протестантской церкви деревни Бертевиц. Свадьбу играли в доме моего  деда  в
Клейнпельзене. Присутствовали родители, сестры и братья невесты и родители и
родня жениха. Пировали вовсю. Отец невесты не поскупился. Он поставил жаркое
из свинины с клецками, вино, домашние  пироги  с  корицей  и  с  творогом  и
настоящий кофе! В честь молодых произносились бесчисленные тосты. Им  желали
счастья, много денег и здоровых детей. Все чокались и были растроганы. Как и
водится на таких семейных торжествах.
     ...Подумать  только,  от  каких  случайностей  зависит,  будешь  ли  ты
когда-нибудь лежать в колыбели, орать во всю  глотку  и  представлять  собой
"себя".
     Если б молодой седельник из Пенига перебрался не в Дебельн, а,  скажем,
в Лейпциг или Хемниц или если б  горничная  Ида  вышла  не  за  него,  а,  к
примеру, за какого-нибудь жестянщика Шанце или бухгалтера Питша, никогда  бы
я не появился на белый свет! Такого вот Эриха Кестнера, который сейчас сидит
за своим письменным столом и рассказывает вам о своем детстве, просто бы  не
существовало! Вообще не существовало!
     И, если разобраться, мне бы это было очень даже жаль. С другой стороны,
если бы меня не существовало, я никак не мог бы сожалеть о том, что меня нет
на свете! Но я существую и, в общем и целом, весьма этому рад.
     Жизнь приносит нам немало радостей. Правда, и достаточно огорчений. Ну,
а если б совсем не жить, что бы у нас было тогда? Никаких радостей.  И  даже
никаких огорчений. Ничего! Ровным счетом ничего! Тогда  уж,  по  мне,  пусть
лучше будут огорчения.
     Молодая чета открыла на Риттерштрассе в Дебельне седельную  мастерскую.
Ида Кестнер, урожденная Августин, когда звенел колокольчик, выходила в лавку
и продавала кошельки, бумажники, школьные ранцы, портфели и собачьи поводки.
Эмиль Кестнер сидел в мастерской и работал. Больше  всего  любил  он  делать
седла, уздечки, хомуты, дорожные сумки, сапоги для верховой езды,  плетки  и
вообще всякие изделия из кожи,  необходимые  верховым,  упряжным  и  рабочим
лошадям.
     Мастером  он  был  превосходным.  Артистом  своего  дела!  К  тому   же
девяностые годы прошлого  столетия  благоприятствовали  начинаниям