Георгий Кубанский
   Команда осталась на судне

---------------------------------------------------------------
     OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------




                               повести

                   Москва "Детская литература" 1978

P2
K88
                              Об авторе

     Георгий Владимирович Кубанский (1907-1976) родился в Баку, юность
провел  в  Краснодарском  крае,  затем  учился и работал в Ленинграде.
Последние годы жил  в  Москве.  Писать  начал  рано,  первые  рассказы
появились  в журналах в 20-е годы.  В первые дни Великой Отечественной
войны добровольцем ушел на фронт,  воевал офицером  -  связистом,  был
трижды  ранен,  за  проявленные  в  боях  мужество  и отвагу награжден
орденами и медалями.  Конец войны встретил в рядах Советской Армии,  в
Австрии.  После демобилизации вернулся к литературной работе. Писатель
много путешествовал по нашей стране,  плавал на торговых и  рыболовных
судах;  в  общении  с  людьми  он находил сюжеты и героев многих своих
книг. Наиболее известные произведения Г. В. Кубанского - написанные по
впечатлениям  военных  лет  книги  "Дорога  в  Пешт",  "Мои товарищи",
"Гвардии  капитан",  а  также  приключенческие  повести  "Тайна   реки
Семужьей",  "На  чужой  палубе",  "Сашок  уходит  в  море" и кинофильм
"Мужество",  созданный по сюжету одного  из  рассказов  о  героической
работе советских летчиков в пограничных районах СССР.



КОМАНДА ОСТАЛАСЬ НА СУДНЕ

ПРОЛОГ

     Иван Кузьмич  внимательно  осмотрел  себя  в  зеркало  и  остался
недоволен. Швы кителя лоснились: не помогли ни утюг, ни бензин. Третий
год  Иван  Кузьмич был не у дел,  жил на пенсию,  а потому и не считал
нужным обновлять морскую форму. Зачем она старому капитану, уволенному
на  покой после резкого столкновения с начальником тралового флота?  А
теперь вот как обернулось. В обком приглашают, и пойти не в чем.
     - Вспомнили!  - Иван Кузьмич сердито посмотрел в зеркало,  как бы
упрекая свое отражение. - Сам Титаренко приглашает!..
     Ничего хорошего  от разговора в обкоме Иван Кузьмич не ждал.  Всю
жизнь не везло ему с начальством:  то в  ненужный  спор  ввяжется,  то
ответит не так или разгорячится, лишнее скажет.
     Настроение старого капитана и без неожиданного  приглашения  было
неважное.
     С первых  дней  войны  Баренцево  море  стало   театром   военных
действий.  Вражеские  подводные  лодки,  рейдеры  и авиация стремились
наглухо закупорить Мурманск,  закрыть к нему доступ судов  из  союзных
стран.   Траловый  флот  прекратил  свое  существование.  Рыбаки  были
мобилизованы.   Траулеры,   наскоро   переоборудованные,   вооруженные
небольшими   пушками,   подняли  на  гафелях  военно-морские  флаги  и
превратились во вспомогательные суда.  Да и  сам  Мурманск  -  веселый
шумный  порт  - стал прифронтовым городом.  После того как наступление
немецких войск на суше было приостановлено и долина реки Западная Лица
стала  кладбищем  отборных  горноегерских  частей Германии,  противник
перенес свои усилия на море и  воздух.  Шквальные  бомбежки  сотрясали
город.  Горящие  дома  стали  в  нем обыденным зрелищем.  Искореженные
металлические конструкции,  развалины строений и пожарища, огороженные
старыми  досками  воронки  на  улицах,  битое  стекло  на  тротуарах и
заколоченные фанерой окна говорили о войне, об опасности.
     Иван Кузьмич натянул шинель, взял шапку и вышел из дому.
     Он уже подходил к зданию обкома,  когда неистово взвыли сирены. С
далеких  железнодорожных путей откликнулись тревожные гудки паровозов,
из торгового и рыбного портов - мощные гудки  пароходов.  Было  что-то
отчаянное в надрывном реве могучих машин, словно они взывали о помощи,
защите.
     Иван Кузьмич  заметил  впереди дружинников с красными нарукавными
повязками и почти вбежал в обком. Тяжело дыша, поднялся по лестнице.
     В кабинете   Титаренко   Иван  Кузьмич  увидел  бывшего  капитана
"Первомайска"  Бассаргина  и  недовольно  насупился:   он   не   любил
холодноватого   и,   как   ему   казалось,   кичащегося  своим  высшим
образованием Бассаргина. Присмотреться ко второму посетителю - мужчине
лет пятидесяти пяти, в мешковато сидящем морском кителе - Иван Кузьмич
не успел.
     - Вот и все в сборе!  - встретил его Титаренко и показал рукой на
стул: - Прошу!
     Иван Кузьмич сел и,  опершись руками на колени, выжидающе смотрел
на Титаренко.
     - Ваше письмо в редакцию "Правды", Иван Кузьмич, переслали нам, -
сказал Титаренко. - Если оставить в стороне ненужную резкость тона, то
следует   признать,  что  требования  ваши  совершенно  справедливы  и
по-настоящему патриотичны.  Кстати,  вы не одиноки.  В обком поступило
немало таких же писем. Это и понятно. Продовольственное положение наше
крайне  напряженное.  Вы  знаете,  как  висит  над  железной   дорогой
вражеская  авиация.  В  минувшем месяце нам особенно не повезло.  Люди
знают это,  требуют:  надо ловить рыбу.  Но где  ловить?  -  Титаренко
развернул на столе навигационную карту, испещренную условными знаками,
не  имеющими  отношения  к  мореплаванию.  -  Посмотрите   на   карту.
Шпицбергенская  банка  -  самая уловистая.  Неподалеку от нее проходят
караваны судов  из  союзных  стран  в  Мурманск  и  Архангельск.  Сюда
противник бросил крупные военно-морские и воздушные силы.  - Титаренко
достал из деревянного стакана карандаш.  Пользуясь им как указкой,  он
обвел  на  карте неровный круг от южных островов архипелага Шпицберген
до берегов Северной Норвегии. - Менее опасны отдаленные Новоземельская
и  Гусиная  банки.  Но  и  там  постоянно  держатся вражеские рейдеры,
стерегут пути в Белое и Карское море.  - Титаренко  показал  на  карте
силуэты  боевых  кораблей.  -  Мурманское  мелководье.  На подступах к
Кольскому заливу особенно активны вражеские подводные лодки и авиация.
Но  штабы фронта и Северного флота требуют рыбы.  Где взять ее?  Этого
нам не подскажет никто, кроме старых опытных капитанов.
     - Надо   искать   новые   районы  промысла?  -  помолчав,  сказал
Бассаргин.
     - Новые  районы  промысла,  удаленные  от  мест  активных военных
действий, - уточнил Титаренко и показал на карту. - Примерно здесь.
     - У Колгуева острова можно промышлять,  - вставил Иван Кузьмич. -
Прошлый месяц наши туда ходили.
     - Далеко,  -  сказал  Титаренко.  - А главное,  ненадежно.  Район
Колгуева и горло Белого моря вот-вот закроют льды.
     - Сложное  дело!  -  Бассаргин покачал головой.  - Поиски косяков
трески,  организация промысла... даже судовождение сейчас не похожи на
все  то,  к  чему мы привыкли в мирные годы и умеем делать.  Настоящих
рыбаков нам не собрать и на один траулер.
     - К  этому  мы еще вернемся,  - остановил его Титаренко.  - Обком
решил послать  на  поиск  трески  три  траулера:  "Ялту",  "Таймыр"  и
"Сивуч".   Капитаном  "Ялты"  мы  назначаем  вас,  товарищ  Бассаргин,
заместителем по политической  части  Корнея  Савельича  Бышева.  -  Он
показал  на  молчавшего  все  время  пожилого мужчину.  - И вас,  Иван
Кузьмич, старшим помощником.
     - А команда? - спросил Бассаргин.
     - Экипаж укомплектуем из тех,  кто писал нам,  что хотят пойти на
промысел.
     - Из белобилетчиков?
     - В основном... - Титаренко помолчал, подбирая нужные слова, - из
лиц, освобожденных от военной службы.
     - А других,  - теперь уже запнулся,  подбирая нужные слова,  Иван
Кузьмич, - не освобожденных от военной службы, не будет?
     - Просится на промысел молодежь,  окончившая ремесленное училище.
Отберем из них подходящих ребят.
     - Да-а! - озадаченно протянул Иван Кузьмич. - Команда!
     - А  как  со  снабжением?  -  круто  повернул  нелегкий  разговор
Бассаргин.
     - Обеспечим. - Титаренко внимательно осмотрел собеседников. - Это
дело добровольное. Откажетесь - никто вас не упрекнет.

НА "ЯЛТЕ"

     Иван Кузьмич  стоял  на  открытом  ходовом  мостике  недалеко  от
капитана.  Опираясь обеими руками на серебристый от инея поручень,  он
смотрел  туда,  где  за  высокой грядой прибрежных скал остался город,
Кольский залив.
     С востока надвигались ранние осенние сумерки. Вершины заснеженных
сопок слились с  серым  небом.  Потускнели  обращенные  к  морю  голые
каменистые обрывы.  Нигде ни огонька.  И оттого, что берег не провожал
рыбаков  веселыми  переливами  огоньков   и   задорным   подмигиванием
проблесковых  маяков  -  "мигалок",  опасность  словно  надвинулась на
судно, стала близка, почти физически ощутима.
     В темнеющем небе медленно плыли вдоль острова Кильдин три зеленых
огонька. Внизу, под трапом, вспыхнул негромкий спор. Несколько голосов
утверждали, что летят "наши". Один упорно повторял: "Они".
     - На полубаке!  - крикнул капитан.  - Почему  не  докладываете  о
самолетах?
     - Слева   по   корме   три   самолета!   -    послышался    голос
впередсмотрящего.
     - Докладывайте  обо  всем,  что  покажется  похожим   на   судно,
подводную лодку или самолет! - приказал Бассаргин.
     - Есть докладывать о судах,  подлодках и  самолетах!  -  повторил
впередсмотрящий.
     Иван Кузьмич недовольно поморщился.  Вот оно,  положение старшего
помощника!  Стоишь на вахте,  а капитан командует за тебя. Пока "Ялта"
выходила из Кольского залива,  Иван Кузьмич еще  мирился  с  тем,  что
Бассаргин вел траулер. Так заведено издавна: капитан сам выводит судно
из фиордов.  Но "Ялта" уже в открытом море,  а Иван  Кузьмич  все  еще
стоит за плечами Бассаргина, как зеленый дублер...
     Многое в этом рейсе вызывало у него нелегкие раздумья. Распорядок
жизни на "Ялте" был тщательно разработан в те несколько дней,  которые
были  затрачены  в  Мурманске  на  оборудование  траулера  и  обучение
экипажа.  На полубаке дежурил впередсмотрящий - старый опытный матрос.
Следить ему приходилось за воздухом и морем.  В любую минуту в  волнах
мог  появиться  перископ  подводной  лодки  или пенистый след торпеды.
Второй пост наблюдения находился на корме.  Непрерывно  дежурили  и  у
зенитного пулемета,  установленного на ходовом мостике. Да и вахтенный
штурман посматривал на море и небо.  В такое время лишний внимательный
взгляд не помешает.
     Особенно беспокойны были первые часы после  выхода  из  Кольского
залива.  Посты наблюдения дважды замечали еле приметные вдалеке дымки.
Избегая встречи с неизвестными судами,  Бассаргин  резко  менял  курс.
Хоть маловероятно было появление надводных кораблей врага невдалеке от
Кольского залива, все же осторожность была нелишней.
     Первая же  встреча  с  гитлеровским  военным  судном стала бы для
тихоходного и почти безоружного траулера и последней.
     Долог, очень  долог показался рыбакам полный тревог и постоянного
ожидания опасности короткий осенний день.  Зато  длинная  ночь  прошла
необыкновенно  быстро.  Словно разным временем измерялись день и ночь:
светлые часы - бесконечно длинные, темные - короткие.
     С одним  никак  не могли свыкнуться - не только новички,  впервые
ступившие на палубу траулера, но и бывалые рыбаки - с затемнением. Все
наружное   освещение   "Ялты",  даже  топовые  огни,  было  выключено.
Иллюминаторы задраены наглухо.  Лишь над входами в палубную надстройку
и  жилые  помещения  под  полубаком  еле  заметно выделялись прикрытые
металлическими козырьками синие лампочки.
     Затемнена была  и  ходовая рубка.  Укрепленная под потолком синяя
лампочка бросала расплывающийся круг  света  на  машинный  телеграф  и
штурвал, слегка отсвечивала на блестящих и светлых предметах.
     Не только работать,  даже передвигаться по палубе, загроможденной
бочками,  короткими  толстыми  досками  для  сборки  трюмных чердаков,
протянутыми от лебедки к  траловым  дугам  стальными  тросами-ваерами,
было  трудно.  Уже  после  первых учений в Кольском заливе три матроса
ходили со ссадинами, а штурман Анциферов с синяком под правым глазом.
     - Затемнение  нарушаешь?  -  посмеивались  над ним товарищи.  - С
фонарем по палубе ходишь? А еще начальник ПВО!
     - Фонарь-то   синий,   -   отшучивался   Анциферов.  -  Под  цвет
затемнения!
     Иван Кузьмич ходил по темной рубке,  прислушиваясь к доносившимся
с палубы голосам.  Тралмейстер Фатьяныч с первой вахтой  просматривал,
вернее,  прощупывал трал: нет ли в нем прорех или слабых мест? Матросы
путались в растянутой на палубе сети,  мешали друг другу.  Учить  надо
людей.   Тренировать   и  тренировать.  Но  как  тренировать?  Старые,
проверенные десятилетиями навыки полетели к чертям.  А новые?  За трое
суток ничему не научишь.
     Неожиданно в окнах рубки отразился слабый, зыбкий свет. В стороне
над морем повисла сброшенная с самолета ракета - "люстра".  Постепенно
разгораясь,  она осветила мачты и  спасательные  шлюпки,  замерших  на
палубе матросов.
     - Курс двести шестьдесят! - негромко скомандовал Иван Кузьмич.
     - Есть курс двести шестьдесят!  - также негромко ответил рулевой,
быстро перекатывая штурвал.
     Траулер круто заворачивал в сторону от самолета.  Вторая "люстра"
вспыхнула уже значительно левее.  Отсветы на мачте и шлюпках  таяли  и
скоро погасли совершенно.
     В рубку вошел Анциферов.  Иван Кузьмич сдал ему вахту. Осторожно,
на ощупь, ступая по невидимым ступенькам, спустился он наружным трапом
на палубу.  Первое,  что услышал Иван Кузьмич,  - смех и одобрительные
возгласы:
     - Вот дает!
     - Ну и травит Оська!
     Впервые с начала рейса  Иван  Кузьмич  испытал  облегчение.  Люди
смеются. Даже вражеские "люстры" не действуют на них. Хорошо!
     Не замеченный никем в темноте,  он остановился  возле  работающих
матросов.
     - ...Мне в жизни всегда везло!  - разглагольствовал Оська.  -  Во
всем.  Кроме помполитов.  Стоит мне прийти на судно, как меня начинают
перевоспитывать.  Вот  и  наш  комиссар!  Завел  в  салоне   разговор.
"Портишь,  говорит,  свою биографию".  Какую биографию?  Откуда у меня
биография?  С восьми лет меня иначе, как босяком, не звали. В десять я
бросил  школу.  Хотите  знать  почему?  В  апреле  очень хорошо клевал
бычок...
     - К  чертям  собачьим тебя с твоей Одессой вместе!  - рассердился
Фатьяныч. - Иглу обронил. Ищи теперь...
     - Минуточку!  - остановил вспыхнувший было смех Оська. - Кажется,
вы что-то сказали за чертей?  Если  нашу  Одессу  отдать  чертям,  все
святые  откажутся от рая и придется запретить прописку в аду.  Одесса!
Какой город!  Море!  А какие песенки были в Одессе?  Какие песенки!  -
Оська кашлянул и запел сиплым,  но выразительным голосом:  - "Разве ты
не знаешь,  что ты меня не любишь?.." Теперь эти песенки забыли.  Один
Оська  Баштан  их  знает.  Все старые одесские песенки запрятаны вот в
этом сундуке.  - Он звучно шлепнул себя ладонью  по  лбу.  -  А  когда
придет мне время помирать,  я запишу их на толстой бумаге, переплету в
красную кожу с золотыми финтифлюшками и велю положить со мной в  гроб.
Чего смеетесь? Мой отец, старый биндюжник, рассказывал, как семнадцать
лет назад помер лучший бильярдист Одессы Сеня Купчик. Это был человек!
Первый кий Черного моря и всех его окрестностей.  По завещанию Сени, в
гроб к нему положили:  справа любимый кий,  слева бильярдный шар,  под
голову колоду карт. А друзья Сени шли за гробом и пели: "Прощай, город
Одесса, прощай, мой карантин!.."
     - Прямо так и пели? - спросил незнакомый голос. - За гробом?
     - Очень просто.
     - И никто ничего?
     - Какое там "ничего"!  - Оська  выдержал  значительную  паузу.  -
Народу сбежалось! Давка была та... Задавили мороженщика, двух торговок
и одну лошадь.
     - В общем,  - подытожил Фатьяныч,  - как жил грешно,  так и помер
смешно.
     - Смешно!  -  Голос  Оськи  надломился.  -  А  теперь в Одессу...
стреляют.
     Смех оборвался.  Матросы  работали в полной тишине.  Лишь изредка
слышались в темноте негромкие голоса.

ГРОЗНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

     Иван Кузьмич поднялся  с  палубы  в  свою  каюту.  Снял  ботинки,
китель.  Лег на койку. После гнетущего сумрака рубки и темной палубы в
каюте было спокойно,  уютно.  Каждая вещь лежала на  привычном  месте.
Словно не было ни войны, ни опасного рейса.
     Но даже и  в  освещенной  каюте  покой  оказался  непрочен.  Иван
Кузьмич  перебирал  в  памяти  минувшие  двое  суток  и  остался очень
недоволен собой.  Забегался.  Все еще  не  присмотрелся  не  только  к
команде,  но  даже  и  к своей вахте.  Народ в нее подобрался пестрый.
Старика Быкова и Оську разглядывать нечего.  Это рыбаки. А что у Оськи
правая  нога короче левой...  по военному времени изъян не ахти какой.
Беспокоил Ивана Кузьмича недавний ремесленник Сеня Малышев,  или,  как
звали его матросы, Малыш. Мальчуган старался на палубе. А вот каков он
будет у рыбодела,  возле трала?..  И уже прямое  недоверие  вызывал  у
старшего  помощника недавно освобожденный из заключения Марушко.  Была
бы воля Ивана Кузьмича - ни за что не взял бы в такой рейс уголовника,
хоть  и  очень  дорог  сейчас  на  судне каждый крепкий парень.  Ивану
Кузьмичу претило в Марушко все:  походка с несколько выдвинутым вперед
плечом,  бахвальство,  с  каким  тот  вспоминал лагерь,  внешность - в
тусклых маленьких  глазах  его  и  сильно  выступающей  вперед  нижней
челюсти было что-то хищное, щучье.
     Иван Кузьмич заворочался на койке.  Надо было заснуть.  А  память
настойчиво перебирала товарищей по плаванию.
     Непонятный человек и  помощник  капитана  по  политической  части
Корней Савельич.  В рубке он почти не появляется. Все время на палубе,
в машинном отделении или в каютах матросов.
     Иван Кузьмич  не очень-то жаловал помполитов.  В своем кругу даже
называл их "пассажирами". Но Корней Савельич не походил на помполитов,
с  которыми  доводилось плавать Ивану Кузьмичу.  И он присматривался к
Бышеву внимательно, с некоторой настороженностью.
     Корней Савельич  был  одним  из  последних представителей старого
поколения  сельских  фельдшеров.  Окончив  фельдшерское  училище,   он
приехал в Кольский уезд,  Архангельской губернии,  и за тридцать шесть
лет практики в рыбацком становище  превратился  и  в  терапевта,  и  в
кожника,  и  в глазника.  Он лечил детей,  принимал новорожденных.  Но
увереннее всего чувствовал себя Корней Савельич как хирург.  Тяжелый и
опасный труд заполярных рыбаков доставлял ему богатую практику.
     В первые же дни войны семья  Корнея  Савельича  эвакуировалась  с
полуострова Рыбачий на Волгу.  Сам он остался в Мурманске, считая, что
старому коммунисту не пристало бежать в тыл.
     Издавна привыкший к самостоятельности,  о какой не смел и мечтать
в городских условиях даже  опытный  врач,  Корней  Савельич  тяготился
положением  госпитального  фельдшера.  Дважды  он  обращался в обком с
просьбой послать его в рыбацкое становище.
     Подбирая экипажи  в траулеры,  вспомнили,  что Бышев три года был
бессменным  секретарем  территориальной  партийной  организации.   Ему
предложили  пойти на "Ялту" помощником капитана по политической части.
Заодно, рассчитали в обкоме, экипаж будет обеспечен в море медицинской
помощью. Мало ли что может случиться в таком рейсе?
     Корней Савельич пришел на "Ялту" как хозяин.  В первый же день он
сделал  замечание  боцману  Матвеичеву,  уложившему хлеб и мясо в один
рундук.
     - А куда же его? - взъерошился боцман.
     - Не знаю,  - отрезал Корней Савельич. - Мое дело указать, ваше -
выполнить.
     Весь день боцман ждал вызова к капитану,  готовился к неприятному
объяснению. Но за ужином Бассаргин велел Матвеичеву получить на складе
прядину для починки тралов,  а о  рундуке  так  ничего  и  не  сказал.
Видимо, Корней Савельич не считал нужным докладывать Бассаргину о том,
что не входит в круг прямых обязанностей капитана.
     В команде скоро заметили это.
     - Самостоятельный мужик! - говорили матросы. - Комиссар!
     Самостоятельность Бышева     вызывала     у     Ивана    Кузьмича
настороженность.