ов  первой  вахты?  -
спросил Корней Савельич
     Смех оборвался.  Лишь сейчас  рыбаки  заметили,  как  медленны  и
неточны их движения. Три рыбы в минуту? Оскорбительная норма!
     Выручил их голос капитана.
     - Вира трал!
     Первая вахта воткнула ножи в столешницу и,  готовясь  к  подъему,
заняла свои места у лебедки и траловых дуг.
     На этот раз радость на  палубе  перешла  в  ликование.  Улов  был
настоящий.  Почти две тонны.  И чистый.  Одна треска.  Теперь сомнений
быть не могло: "Ялта" на косяке.
     И, словно утверждая общую радость, капитан приказал:
     - Боцман! Поставить третий рыбодел.
     Рыбы на палубе было достаточно.  Пора бы свернуть трал и обратить
все силы на обработку улова.  Так думала команда,  но не капитан. Иван
Кузьмич тралил сейчас очень недолго - всего двадцать минут, хотя это и
отрывало вахту от рыбодела, снижало выработку. Заваливать палубу рыбой
не следовало.  Прихватит ее морозцем, потом возись, оттаивай кипятком.
В то же время надо было выяснить, насколько велик косяк.
     К концу вахты Иван Кузьмич спустился в трюм. Осмотрел заполненные
первым уловом чердаки.  Озабоченность его усилилась.  На  трех  столах
обработали  трески меньше,  чем делали при свете прожекторов на одном.
Плохо.  И вовсе грустно стало,  когда  Корней  Савельич  объявил,  что
первая вахта не выполнила обязательства.
     В ответ прозвучал чей-то протяжный свист.  И только. Ни смеха, ни
шуток.
     Час проходил  за  часом.  Обработка  улова  в  темноте  явно   не
ладилась. И поторапливать матросов ни Иван Кузьмич, ни Корней Савельич
не рисковали.  Спешка не быстрота.  Долго ли в  темноте  промахнуться,
ударить тяжелым головорубом по руке или полоснуть ножом по пальцам?
     За минувшие дни Иван Кузьмич успел присмотреться к первой  вахте.
Матросы сработались быстро. Малыш подавал рыбу. Оська отсекал у трески
головы.   Быков   шкерил   ровно,   с    выработанной    десятилетиями
автоматической  точностью.  Легко,  без заметного напряжения работал и
Марушко.  Так было днем, при свете. Зато в темноте первая вахта быстро
"скатывалась" на последнее место.
     Иван Кузьмич оставил в  рубке  Анциферова,  а  сам  спустился  по
отвесному трапу в сырой трюм.
     Остановился он у желоба  первой  вахты.  Перехватывая  скользящую
сверху   выпотрошенную  рыбу,  капитан  внимательно  осматривал  ее  и
отбрасывал засольщикам.
     Спустя десять минут все,  что делалось наверху, стало ясно. И все
же Иван Кузьмич решил проверить свои наблюдения.
     - Чей это разрез? - Он показал Терентьеву крупную треску.
     - Быкова работа,  - ответил засольщик и охотно пояснил:  - Старик
сперва  прижмет  рыбину к столешнице.  Брюшко натянется.  Острым ножом
чуть провел - и порядок.  Разрез как по ниточке.  А вот работенка  его
напарника.  Разрез волнистый.  С краю ножа,  можно считать,  прорвана.
Почему? Нож тупой. Вот и выработка у него новичковая. На две быковских
рыбины он отвечает одной.
     Иван Кузьмич вытер руки о висящую на гвозде мешковину и  поднялся
на палубу.
     - Дай-ка нож, - подошел он к Марушко.
     - Возьмите у Быкова,- ответил Марушко. - У него острее.
     - Дай нож! - строго повторил капитан.
     Он взял нож, провел пальцем по лезвию и сказал:
     - Становись на рубку голов.
     - Да я подточу сейчас нож... - начал было Марушко.
     - Рубить будешь,  - оборвал его  капитан.  -  Баштан!  Отдай  ему
головоруб. Становись шкерить.
     На рубке голов за спину  соседа  не  спрячешься.  Стоило  Марушко
замешкаться,  как  Быков  и  Оська  уже  грохочут  рукоятками ножей по
столешницам, кричат:
     - Рыбы! Рыбы!
     Спустя два часа первая вахта поравнялась с третьей.
     Под утро  капитан  остановил работы и отправил матросов отдыхать.
Пускай люди выспятся,  пока на палубе темно.  Зато в светлое время все
три вахты будут работать с полной нагрузкой.

РЫБА!

     Иван Кузьмич   появился   в  рубке  задолго  до  рассвета.  Людей
следовало будить расчетливо.  Нельзя было терять и пяти минут светлого
времени.  Но и для матроса,  после изнурительной ночной вахты,  дорога
каждая минута отдыха.
     Небо на востоке поблекло.  Мелкие звезды тонули в нем,  гасли. На
горизонте еле приметно наметилась светлеющая полоса.
     Пока матросы   завтракали,   забрезжил  вялый  полярный  рассвет.
Проваливаясь выше колен в рыбе и зябко поеживаясь со сна,  пробирались
рыбаки  на  свои рабочие места.  На помощь к ним вышел третий штурман,
два механика и свободные от вахты кочегары.
     Даже в  сером  рассветном  сумраке  работа шла на редкость споро.
Рыба за рыбой летели со столов в желоба, скользили в трюмы.
     Над морем  показался  край  темно-вишневого в сизой дымке солнца,
когда Корней Савельич объявил:
     - Стол командного состава опередил всех.  - Он выждал, пока затих
вызванный его словами гул на палубе, и добавил: - Делают на нем восемь
с четвертью рыбин в минуту на шкерщика.
     Командиры торжествовали недолго.  Умелые, но не привыкшие подолгу
стоять  у  рыбодела,  они  не выдержали взятого сгоряча темпа.  Вперед
вырвалась вторая вахта, правда, с более скромными результатами - около
восьми  рыбин  в минуту.  Но и этот успех оказался недолговечным.  Все
чаще за столом первой вахты слышалось боевое:
     - Рыбы! Рыбы!
     И грохот рукоятками ножей по столешнице.
     Марушко рубил  с  окаменевшим  от  напряжения  лицом.  Капли пота
сбегали по лбу  и  щекам,  покачивались  на  подбородке  и,  падая  на
промерзшую, жесткую куртку, остывали на груди мутными льдинками.
     Притих и Оська Баштан:  не до болтовни.  Быков  стоял  на  широко
расставленных ногах, прочно, с неподвижным скуластым лицом, похожий на
высеченного  из  камня  божка.  Лишь  руки   его,   большие,   ловкие,
выбрасывали через равные промежутки времени треску за треской.
     Из сизой дымки над горизонтом поднялось тяжелое оранжевое солнце.
Бронзовые  блики  залили пологие гребни волн,  траулер.  Лица матросов
словно покрылись крепким знойным загаром.
     Вместе с солнцем появились и чайки. С гортанными криками носились
они возле траулера,  выхватывая из  воды  смытые  с  палубы  вместе  с
отбросами кусочки лакомой тресковой печени.
     На палубе первое утомление схлынуло.  Ритм работ выровнялся, стал
устойчив. Первая вахта медленно, но настойчиво тянула выработку вверх,
довела ее до восьми с половиной рыбин в минуту, о чем рубка немедленно
оповестила все столы.
     Весь короткий  день  никто  из  рыбообработчиков  не  отошел   от
рыбоделов.  Лишь  когда  стемнело  совершенно,  Иван  Кузьмич приказал
команде идти на обед.
     - Прежде отдохнуть надобно,  - негромко сказал Быков. Не выпуская
из руки покрытый рыбьей слизью и кровью нож,  он привалился  спиной  к
рыбоделу.
     - Прежде по сто грамм выпейте, - сказал Иван Кузьмич. - Заслужили
сегодня.
     Усталые матросы ополоснули руки  под  шлангом,  бьющим  забортной
водой,  и потянулись в салон.  После шести часов непрерывной работы на
морозе,  в мокрых рукавицах,  отказаться от заслуженного  угощения  не
могли даже люди, равнодушные к выпивке.
     В салоне на длинных столах  уже  стояли  расставленные  поварихой
кружки. Рядом с ними - тарелки с густым борщом.
     Замысел Ивана Кузьмина удался полностью.  Водка обожгла усталых и
продрогших рыбаков. Они выпили и взялись за ложки.
     Не все после позднего и сытного обеда добрались  до  своих  кают.
Были и такие, что заснули возле столов, на обитых кожей скамьях. Никто
не  обратил  внимания  на  такое  вопиющее  нарушение  порядка.  Разве
укладывался  в строгие и разумные правила весь этот рейс?  Возможно ли
было сейчас придерживаться буквы устава?
     Пока рыбаки  отдыхали,  у них появился могучий союзник.  Высоко в
небе зародилось длинное прозрачное облачко, излучающее слабый молочный
свет.  Еле  приметные  блики его выделялись в темноте на лобовой стене
ходовой рубки,  выгнутых скулах  спасательных  шлюпок,  привязанных  к
вантам белых буях.
     - Капитан!  - крикнул с палубы одиноко маячивший там Фатьяныч.  -
Гляди-ка наверх. Заполыхает сейчас!..
     Облачко, постепенно снижаясь,  вырисовывалось на небе все  четче.
Оно уже походило на падающий столб.  Постепенно столб рос, превращался
в наклонно нависшую над морем светящуюся спираль. Витки ее становились
ярче. В глубине их появились нежные голубые оттенки.
     Блики северного сияния искрились уже и на заиндевевших  бортах  и
на  ледовых  наплывах,  свисающих  с кормы и полубака.  На темном небе
голубоватыми полосками выделялись ванты.  А вершины мачт сияли, словно
излучая   фосфоресцирующий   мягкий  свет.  К  голубым  тонам  спирали
примешивались новые, зеленые...
     На "Ялте" не замечали красот северного сияния,  тончайших голубых
и зеленых переливов.  Рыбаков радовало другое:  треска виднее была  на
белых   столешницах.   Поток  скользящей  по  желобам  рыбы  нарастал.
Терентьев больше не выглядывал из трюма. Брака в обработке не было.
     А трал в каждый заход поднимал верных полторы тонны.  За двадцать
минут траления!  Приходилось все  время  напрягать  силы:  стоит  лишь
несколько замедлить темп, и возле рыбоделов образуется завал трески.
     Цветение неба все усиливалось.  Спокойное море  полыхало  мягкими
зеленоватыми   бликами,   будто   подсвеченное  из  глубины  мириадами
крохотных лампочек.
     - Третья вахта сделала по пять с лишним рыбин в минуту! - объявил
равнодушный к буйному цветению неба и моря Иван Кузьмич.
     Палуба встретила   его  слова  одобрительными  возгласами.  После
минувшей ночи с ее изнурительным трудом и мизерными  результатами  это
была победа. Большая победа!
     - А как остальные? - кричали с палубы. - Всех назовите!
     - Первая и вторая вахты вытянули меньше пяти на брата,  - ответил
капитан.  -  Командиры  немного  отстали...  -  Он   заметил   неловко
переминающегося  рядом  с собой боцмана и недовольно спросил:  - Что у
тебя?
     - Дело такое... - Матвеичев вздохнул и переступил с ноги на ногу.
- Насчет продовольствия.
     - Да что ты за душу тянешь?  - вспылил Иван Кузьмич, уже понимая,
о чем пойдет разговор. - Выкладывай.
     - Хлеба осталось на шесть дней всего, - решился наконец боцман. -
Жиров и сахару тоже... дней на восемь.
     - Налегай на рыбку, - недовольно бросил Иван Кузьмич.
     Уйти с богатого косяка с незаполненными трюмами? Даже мысли такой
нельзя было допустить!
     - И так-то налегаем.  - Боцман снова переступил с ноги на ногу. -
Только без хлеба трещочка не идет. Работенка наша... сами знаете.
     - Сократи норму хлеба!  - сухо приказал Иван Кузьмич и отвернулся
к окну, показывая, что разговор окончен.
     Матвеичев потеребил в руках шапку и вышел.
     Иван Кузьмич стоял у окна и не видел ни палубы,  ни моря.  Досада
душила его.  Бродили по морю.  Скребли тралом  голое  дно...  И  людей
кормили  досыта.  А  теперь,  когда  с таким трудом оседлали косяк - и
какой косяк! - продовольствие на исходе.
     Капитан взглянул  на  часы.  Подходило время радиосвязи с портом.
Иван Кузьмич вызвал на вахту Анциферова, а сам прошел в радиорубку.
     Доклад его был короток, даже сух. Зоя заметила состояние капитана
и держалась деловито, по-служебному.
     - Задачу вы выполнили,  - ответил порт.  - Проверьте, старательно
проверьте  косяк  и,   как   только   останется   двухсуточный   запас
продовольствия, определитесь поточнее и возвращайтесь.
     Иван Кузьмич вышел из радиорубки. Настроение было отвратительное.
Уйти  с  такого косяка полузагруженным?  После гибели капитана,  после
каждодневного риска! Этого Иван Кузьмич даже представить себе не мог.
     Промысловый азарт  похож  на болезнь.  Он притупляет все чувства,
кроме одного:  больше взять из моря. Больше! Так получилось и с Иваном
Кузьмичом.  Стоило ему попасть в хорошую промысловую обстановку, и все
помыслы его оказались настолько заняты уловом,  что даже услышанное из
порта:   "Задачу   вы  выполнили"  -  было  воспринято  им  как  нечто
второстепенное.  Ни о чем ином,  кроме улова, он и думать не мог. Даже
война, опасность оказались оттеснены куда-то в сторону.
     Больше рыбы,  больше!  Для  тех,  кто  проливает  свою  кровь  на
фронтах,  для  их  жен,  детей,  матерей.  Несколько раз за сутки Иван
Кузьмин спускался в  трюмы,  проверял,  как  прибавляется  в  чердаках
треска.  С лица его не сходило недовольное выражение. Не раз, глядя из
рубки на неловкие движения матроса-новичка,  он с  трудом  преодолевал
знакомый зуд в руках. Взялся бы сам за нож да показал, как разделывают
треску старые поморы.
     Но капитан  ничего не мог изменить.  Запасы продовольствия таяли.
"Ялта" должна была вернуться в Мурманск загруженной лишь наполовину.
     При одной мысли об этом капитан мрачнел.
     - Давай, ребята, давай! - гремел его голос. - Пока небо полыхает,
старайтесь. Под утро погаснет наше освещение. Все отдохнете. Досыта!
     Подогревать команду было незачем.  Промысловый азарт  охватил  не
только бывалых рыбаков, но и новичков, впервые стоявших у рыбодела.
     Замолкнет капитан,  и снова на палубе тишина.  Слышен лишь мягкий
звук  головорубов да сочные шлепки падающей на желоба рыбы.  Странные,
зеленоватые с голубым отливом  люди  выстроились  по  трое  за  каждым
столом  и  плавно,  словно в ритме им одним слышной и понятной музыки,
разделывали таких же странных, зеленых с черным, рыб.

ВЗРЫВ

     Восьмые сутки  удачного  промысла  были  на  исходе,  когда  Иван
Кузьмич впервые позволил себе выспаться по-настоящему.  Строго наказав
вахтенному  штурману   разбудить   его,   если   произойдет   что-либо
значительное, он прилег на диван.
     Ему показалось, что он только заснул, когда дверь скрипнула.
     Иван Кузьмич открыл глаза.  На лбу его сбежались гневные морщины.
В дверях стоял боцман. Мог бы найти другое время.
     - В салон просят, - сказал Матвеичев.
     - Меня? - приподнялся Иван Кузьмич. - Кто просит?
     - Насчет хлеба.
     Иван Кузьмич давно ждал этого неприятного  объяснения  и  все  же
подготовиться к нему не успел.
     - Обратись к помполиту, - буркнул он. - Пускай разберется...
     - Корней  Савельич  там.  Только без вас невозможно,  - настаивал
Матвеичев. - Никак.
     В салоне  шестеро  матросов  сидели перед полными мисками.  Возле
каждого из них лежало по куску хлеба.
     - Что  у  вас  тут стряслось?  - с нарочитой беспечностью спросил
Иван Кузьмич.
     - С хлебом нас жмут,  - поднялся со скамьи Марушко. - Жмут так...
спасу нет. Что ни день, пайку уменьшают. Сегодня к обеду дали по куску
хлеба, и все.
     - Я приказал рыбы не жалеть. - Иван Кузьмич обернулся к боцману.
     - На одной рыбе не поработаешь, - заговорил пожилой кочегар. - Мы
все отдаем палубе.  Сил не жалеем.  Но и нам отдайте что  положено.  И
так-то замотались за неделю... Не люди стали.
     - Все?  - сухо спросил Иван Кузьмич  и  обратился  к  стоящему  в
стороне Корнею Савельичу: - Вы объяснили команде наше положение?..
     - По три раза на день объясняет,  - перебил его  Марушко.  -  Все
разъяснил. Только разъяснениями брюхо не набьешь.
     - И тем не менее,  - сухо остановил его капитан, - до возвращения
в порт придется работать на сокращенном пайке.
     - Какая ж это работа?  - проворчал кочегар.  - И так-то  ноги  не
держат.  Шуруешь,  шуруешь  у  топки.  А  потом  нож  в руки и айда на
подвахту, шкерить.
     - По  шестнадцати  часов  не  отходим  от рыбоделов,  - подхватил
Марушко.
     - Вечером,  на смене вахт, соберите общее собрание, - сказал Иван
Кузьмин помполиту. - Пускай выскажутся не трое-четверо, а вся команда.
     - Нам собрание не нужно! - закричал Марушко. - Мы хлеба хотим!
     - Матросу положено восемьсот грамм на день,  - настаивал кочегар.
- Положите их на стол.
     - Как вы разговариваете?!  - одернул его  Иван  Кузьмич.  -  Идет
война,  на фронте, не щадя своих жизней, борются с врагом ваши братья,
отцы.  Наш долг,  долг советских людей внести хоть  какой-то  вклад  в
общее дело.
     - Здесь не армия!  - дерзко уставился на капитана Марушко.  -  На
губу не посадишь!..
     - Надо будет - посажу, - жестко оборвал его капитан.
     - Сажай!  Сам-то поел досыта, побрился с одеколончиком, выспался.
А мы щетиной обросли.  Гляди.  - И Марушко провел ладонью по  небритой
щеке.
     - Я ем то же,  что и все, - с трудом сдерживая готовый прорваться
гнев,  ответил Иван Кузьмич и подумал:  "Вот чем ты перетянул людей на
свою сторону!"
     - Ничего!  - Щучий рот Марушко растянулся в злой улыбке. - Вам не
хватит за общим столом, так и в каюту принесут...
     - Чего  болтаешь?  -  неожиданно вмешалась повариха.  - Зря тебя,
паразита, из тюрьмы выпустили. Поспешили.
     - Слыхали! - Марушко обернулся к выжидающе притихшим товарищам. -
Горбатимся, калечимся круглые сутки. И нас еще попрекают!..
     Оборвала его резкая трель судового звонка.
     Все замерли.
     - Тревога! - негромко произнес капитан. - По местам!
     Тяжело дыша,  он пробежал проход,  рубку и выскочил  на  открытое
крыло.
     Над траулером кружили  три  самолета:  большой  и  два  поменьше.
Солнце  уже  скрылось  за  горизонтом.  Небо  на востоке потемнело.  В
последних закатных лучах боевые машины казались красными.  Не верилось
даже, что на красных самолетах... враги.
     И, словно отвечая на  сомнения  Ивана  Кузьмича,  крайняя  машина
отвалилась от строя.  Слегка накренившись,  она плавно разворачивалась
на траулер.
     В два прыжка Иван Кузьмич оказался в рубке. Не отрывая взгляда от
самолета, он положил руку на холодную рукоятку машинного телеграфа.
     В мертвой  тишине  рубки  очень  четко  прозвучал  шепот третьего
штурмана:
     - Торпедоносец.
     Иван Кузьмич стиснул  холодную  рукоятку.  Почему-то  вспомнилась
дымящаяся папироса рядом с белыми пальцами Бассаргина.
     Самолет стремительно  приближался.  Вот  он  выровнялся.  Лег  на
боевой курс.  Капитан скорее угадал - по тому,  как дернулся в воздухе
самолет, - чем увидел, как от фюзеляжа отделилась торпеда.
     - Лево  руль!  -  крикнул  он.  И  рывком  отвел от себя рукоятку
машинного телеграфа.
     Широкая черная   стрелка   скользнула  по  циферблату  на  "Самый
полный".
     "Ялта" круто  сворачивала направо.  Слева на темном море появился
пенистый бугор. Он быстро приближался к носу траулера.
     Пальцы капитана стиснули оконный поручень.
     Медленно, до жути медленно  заворачивала  "Ялта".  Казалось,  что
судно стоит на месте, слегка переваливаясь с боку на бок...
     След торпеды показался у носа траулера.  Мгновение!  Секунда. Еще
секунда. Бурун появился справа от носа.
     Второй самолет круто снижался на "Ялту".
     "Истребитель!" - отметил про себя Иван Кузьмич.
     Встречая врага,  яростно залился над рубкой пулемет, заглушил рев
пролетающей над судном машины.
     Резко обожгло лежащую на поручне кисть левой руки.  Иван  Кузьмич
отдернул ее,  но взглянуть на рану не успел. У форштевня и левее рубки
взметнулись высокие курчавые всплески. Бомбы!
     И снова нарастает густой басовый гул. Снова заходит самолет.
     Страшной силы удар тряхнул траулер.  Нос его подскочил высоко над
морем и тут же зарылся в волну.
     На палубе кричали:
     - В машинное ударила!
     - Тонет, тонет! Гляди, тоне-ет!
     - Бей пожарную тревогу!
     Иван Кузьмич оцепенел.  Он ничего не мог понять.  Кто тонет?  Где
пожар? И почему одни голоса звучат на палубе тревожно, почти отчаянно,
а другие радостно?
     Капитан не  видел  из  рубки,  как  истребитель,  сбросив  бомбы,
пронесся низко,  почти над мачтами, и вдруг вздрогнул, словно ударился
о   невидимое   препятствие   в   воздухе,   и,  потеряв  и  без  того
незначительную высоту,  шлепнулся брюхом о воду.  Подскочил,  ударился
еще  раз  и  еще  и  слился с темным морем.  Иван Кузьмич посмотрел на
залитую кровью кисть.
     Внизу послышался  характерный  свист  стравливаемого пара.  Судно
быстро те