Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
е понравились. Но жены тут же их раздели, чтобы
покрепче пришить пуговицы на одежде, хотя мужья еще на себя не нагляделись.
Ружья снова смазали и протерли, и мне выпала честь уложить патроны в
патронташи.
Затем отец и дядя принялись с лупой в руке изучать подробную карту
местности.
- Мы обойдем дом и поднимемся на холмы, - говорил дядя, - до Редунеу; он
вот где (дядя Жюль воткнул в карту булавку с черной головкой); до этого
места мы ничего особенного но встретим, разве что певчих или черных дроздов.
- Это тоже очень интересно, - заметил отец.
- Мелочь! - ответил дядя. - Наша дичь - не будем обольщаться, - конечно,
не королевская, но уж во всяком случае - обычная куропатка, кролик и заяц.
Думаю, что найдем это в Эскаупре, - так, по крайней мере, говорил Мон де
Папийон. Значит, в Редунеу мы спустимся на Эскаупре, затем пойдем вверх до
подножия Тауме, который мы обогнем справа, чтобы добраться до Шелковичного
источника. Там мы позавтракаем примерно в половине первого. Далее...
Но что следовало далее, я не слышал; я обдумывал свой план.
Мне необходимо было поставить вопрос ясно и добиться подтверждения того,
в чем я был уверен, хотя уверенность моя несколько поколебалась: окружающие
меня не обнадеживали.
О костюме для меня не упоминалось. Они, верно, думали, что для охотничьей
собаки сойдет и то, в чем я хожу всегда.
Как-то утром я сказал пашей "горничной", что жду не дождусь "открытия
охоты". А эта дрянь рассмеялась и ответила:
- Как же! Возьмут они тебя на охоту!
Мало ли что сболтнет этакая круглая дура! Я даже пожалел, что заговорил с
нею. Но меня тревожило другое: отец как будто чем-то смущен и несколько раз
ни с того ни с сего говорил за столом, что долгий сон необходим всем детям
без исключения и что будить их в четыре часа утра очень вредно для здоровья.
Дядя поддакивал ему и даже приводил в пример разных мальчиков, которые стали
рахитиками или чахоточными, оттого что их каждый день слишком рано
поднимали.
Казалось бы, цель этих разговоров - подготовить Поля к тому, что его не
возьмут на охоту. Но у меня остался пренеприятный осадок и в душу закралось
тягостное сомнение. Я собрал все свое мужество.
Прежде всего надо было удалить Поля.
Я дал ему сачок для бабочек и сообщил, что видел сейчас в глубине сада
раненого колибри, которого легко поймать. Поля очень взволновала эта
новость.
- Идем скорее туда! - сказал он.
Я ответил, что не могу с ним пойти: меня заставляют мыться в ванне, да
еще с мылом.
Я надеялся, что он посочувствует мне и испугается, как бы и его не
подвергли такой же пытке. Мой расчет оправдался: стремясь к колибри и
спасаясь от ванны, он выхватил у меня сачок и исчез в кустах дрока.
Я вернулся в дом в ту минуту, когда дядя Жюль, складывая карту, говорил:
- Пройти отсюда двенадцать километров до холмов не так уж трудно, но все
же это порядочный конец. Я храбро сказал:
- Завтрак поносу я.
- Какой завтрак?
- Наш. Возьму две сумки и понесу завтрак.
- Но куда? - спросил отец.
Вопрос этот меня сразил: отец явно притворялся, что не понимает.
Я решил идти напропалую.
- На охоту, - выпалил я и продолжал дальше без передышки: - Ружья у меня
пет значит я понесу завтрак это же ясно вам он будет мешать и потом если вы
его положите в ягдташ вам некуда будет девать дичь и потом я хожу тихо-тихо
я изучил все про краснокожих я умею подкрадываться как команч и доказывается
это тем что я всегда ловлю сколько хочу цикад и что я далеко вижу и один раз
ведь это я показал вам ястреба да и то вы его не сразу увидели а потом у вас
же нет собаки так что куропаток если вы их убьете вы их не разыщете а я же
маленький я прошмыгну между кустами... И потом вот так пока я буду их искать
вы настреляете кучу других... и потом...
- Поди сюда, - сказал отец.
Он положил свою большую руку мне на плечо и заглянул в глаза.
- Ты слышал, что говорил дядя Жюль? Надо пройти двенадцать километров до
холмов! У тебя слишком маленькие лапки, чтобы так долго топать!
- Они маленькие, но крепкие. Потрогай: твердые, как дерево.
Он пощупал мои икры.
- Правда, мускулы у тебя хорошие...
- И потом, я легкий. У меня не такие толстые ляжки, как у дяди Жюля,
значит, я никогда не устаю!
- Эй ты! - сказал дядя Жюль, радуясь возможности переменить тему
разговора. - Мне не очень нравится, когда критикуют мои ляжки!
Но я не принял вызова и продолжал:
- Ведь кузнечики небольшие а прыгают гораздо дальше чем ты и потом когда
дяде Жюлю было семь лет отец всегда брал его на охоту а мне уже целых восемь
с половиной а он говорил что отец у него был строгий тогда это несправедливо
что вы... И потом если вы не хотите меня взять я заболею меня уже немножко
тошнит!
Протараторив все это, я подбежал к стене, припал к .ней головой,
уткнувшись в сгиб локтя, и громко заплакал. Отец, растерявшись, молча гладил
меня по волосам. Вошла мама и, ни слова не говоря, посадила меня к себе на
колени. Я был в полном отчаянии. И пуще всего потому, что "открытие охоты"
представлялось мне началом похода в Страну Приключений, оно уводило меня
туда, где раскинулась еще неведомая мне гарига, на которую я так долго лишь
глядел издали. Но особенно хотелось мне помочь отцу в предстоящем ему
испытании: я бы забирался в самую чащу и гнал к нему дичь. Если бы он
промазал куропатку, я бы сказал: "А я видел, как она упала!" - и, чтобы отец
приободрился, торжественно принес бы заранее заготовленные перья, которые я
насобирал в курятнике. Но всего этого я не мог сказать отцу, и любовь к
нему, не находившая выхода, разрывала мне сердце.
- Вы тоже хороши! - сказала мать. - Сами же наговорили ему с три короба!
- Идти с нами для него опасно, особенно в день открытия сезона. На холмах
будут еще охотники, кроме нас... Он маленький, из-за кустарников его но
видно, чего доброго, подумают, что там дичь.
- Но я-то увижу ваших охотников! - кричал я сквозь слезы. - И, если я с
ними заговорю, они поймут, что я не кролик!
- Ну хорошо, я тебе обещаю, что через два-три дня, когда я немного
потренируюсь и мы пойдем не так далеко, я возьму тебя с собой.
- Нет! Нет! Я тоже хочу участвовать в открытии! Вот тогда дядя Жюль
проявил редкостную широту души и благородство.
- Я, может быть, вмешиваюсь не в свое дело, - сказал он, - но, по-моему,
Марсель заслужил право участвовать вместе с нами в открытии охоты. Ну,
хватит тебе плакать. Он понесет наш завтрак, как и предложил, и будет чинно
шествовать за нами в десяти шагах от ружей. Согласны, Жозеф?
- Если вы согласны, то и я не против.
Я чуть не задохнулся от слез, по теперь я ревел от благодарности. Мать
нежно погладила меня по голове и расцеловала в обе мокрые щеки. Тогда я
подпрыгнул, вскарабкался на дядюшку, как на дерево, и прижал его большую
голову к моему бьющемуся сердцу.
- Ну успокойся, успокойся! - повторял отец.
Влепив дяде Жюлю два звонких поцелуя, я с маху прыгнул на пол; затем
чмокнул ладонь отца и, подняв руки над головой, исполнил танец диких,
завершив его прыжком на стол, откуда я щедро рассыпал воздушные поцелуи
публике.
- Только не нужно говорить об этом Полю, - сказал я потом - ведь он еще
маленький. Он бы не мог идти в такую даль.
- Эге-ге! - сказал отец. - Так ты собираешься лгать брату?
- Я не солгу, я просто ему ничего не скажу.
- А если он сам об этом заговорит? - спросила мать.
- Тогда я солгу, потому что так надо для его же пользы.
- Он прав, - сказал дядя и, пристально посмотрев мне в глаза, добавил: -
Сейчас ты сказал очень важную вещь. Смотри не забудь: лгать детям можно,
когда лжешь для их пользы.- И он повторил: - Смотри не забудь это!
* * *
За обедом я не в состоянии был прикоснуться к еде, несмотря на замечания
матери. Но дядя вскользь упомянул о завидном аппетите охотников как о
характерной черте этой особой породы людей, поэтому я поспешил съесть свою
отбивную и попросил себе еще картофеля.
- С чего это ты вдруг набрал столько картошки? - удивился отец.
- Набираюсь сил на завтра.
- А что ты завтра предполагаешь делать? - участливо спросил дядя.
- Ну как же, пойду на открытие.
- На открытие охоты? Так ведь зто будет не завтра! - воскликнул он. -
Завтра же воскресенье! Неужели ты думаешь, что в день праздника Христова
дозволено убивать божью тварь? А для чего тогда, по-твоему, обедня? Ах да, -
добавил он, - в вашей семье все безбожники! Вот почему ребенку приходит в
голову дикая мысль, что можно открывать охоту в воскресенье!
Я растерялся:
- А когда же это будет?
- В понедельник... послезавтра.
Это была обескураживающая новость; муки ожидания продлятся еще один день.
Что делать? Я покорился, хоть и очень неохотно, но не возразив ни словом.
Дядя Жюль объявил, что он с ног валится, до того сонный, и все пошли спать.
Когда мама подоткнула со всех сторон одеяло Поля, она поцеловала меня,
пожелав спокойной ночи, и сказала:
- Завтра я дошью ваши новые индейские костюмы, а ты тем временем будешь
делать стрелы. А к полднику у нас абрикосовое пирожное со сбитыми сливками.
Я понял, что, суля это пиршество, она хочет подсластить мое горькое
разочарование, и нежно поцеловал ей обе ручки.
* * *
Но едва она вышла из комнаты, как Поль заговорил. Я не мог его
разглядеть, мама погасила свечу. Голосок его звучал холодно и спокойно:
- А я знал, что они не возьмут тебя на открытие. Я лицемерно ответил:
- А я никогда и не просил. Детей на открытие охоты не берут.
- Ну и врун же ты! Я тогда сразу увидел, что все про колибри неправда. И
я быстренько вернулся, стал под окошком и все слышал, что вы там говорили, и
весь твой рев слышал. И даже как ты плел им, что мне нужно говорить разные
враки. А я плевал на вашу охоту. Я очень боюсь, когда стреляют
по-всамделишному. И все ж таки ты врун, а дядя Жюль еще больше врун, чем ты.
- Почему?
- Потому что это будет завтра. Я-то знаю. Сегодня после обеда мама
сделала омлет с помидорами и положила в охотничьи сумки вместе со здоровой
такой колбасой и сырыми отбивными, и хлеб, и бутылку с вином тоже. Я-то все
видел. А сумки спрятали в стенной шкаф на кухне, чтобы ты не видел. Они
уйдут рано-рано, а ты останешься с носом.
Это было безусловно достоверное сообщение. Но я отказывался верить:
- Так ты смеешь говорить, что дядя Жюль врет? Да я видел дядю Жюля в
мундире сержанта! И у него есть орден!
- А я тебе говорю, что они идут туда завтра. И больше не говори со мной,
я спать хочу.
Голосок умолк, а я остался один с глазу на глаз со своими сомнениями и
ночью.
Вправе ли сержант лгать? Конечно, нет. Но тут я вспомнил, что дядя Жюль
никогда не был сержантом, что я это выдумал в смятении чувств. И в памяти
возникло другое, ужасное воспоминание...
Тогда же, после обеда, когда я сдуру сболтнул, что собираюсь обмануть
Поля якобы ради его блага, дядя Жюль ловко этим воспользовался. Он во
всеуслышание признал мою правоту, чтобы потом оправдать свою преступную
комедию.
Я был подавлен таким предательством. А отец - ведь он ничего не сказал!
Мой папа был молчаливым соучастником заговора против родного сына... А мама,
моя милая мама, которая придумала утешительный крем из сбитых сливок... Я
вдруг до того растрогался своей печальной участью, что тихо заплакал, и
протяжный крик совы, звучавший вдали, нагонял на меня еще большую тоску.
Потом явилось новое сомнение. Поль иногда бывает настоящим бесенком; что,
если он выдумал всю эту историю в отместку за мое вранье про колибри?
Все в доме как будто спали. Я бесшумно встал и тихонько, целую минуту,
повертывал дверную ручку... Под дверьми других комнат я не видел не лучика.
Я спустился по лестнице босиком; не одна ступенька не скрипнула. Свет луны
помог мне найти на кухне спички и свечу. Несколько мгновений я колебался у
двери рокового стенного шкафа. За этой бесчувственной деревянной доской мне
откроются либо коварные козни дяди Жюля, либо вероломство Поля. Что бы там
ни было, меня ждет удар...
Я медленно повернул ключ... Потянул к себе... Створка открылась на
меня... Я вошел в поместительный стенной шкаф и поднял вверх свечу: они были
здесь, две охотничьи сумки из рыжей кожи, с большими сетками. Они были
набиты до отказа, и сбоку из каждой торчало горлышко запечатанной бутылки...
А на полке, подле охотничьих сумок, - два патронташа, в которые я сам уложил
патроны. Какой готовится праздник! Все со мне возмущалось, и я принял
отчаянное решение: пойду с ними, им наперекор!
Тихо, как кошка, прошмыгнув к себе в комнату, я составил план действий.
Во-первых, не смыкать глаз: если засну, все погибло. Ни разу в жизни я не
просыпался в четыре часа утра. Итак, не засыпать.
Во-вторых, приготовить одежду, которую я, по своей привычке, бросил где
попало... Ползая на карачках в темноте, я нашарил носки и сунул их в свои
полотняные туфли на веревочной подошве.
После довольно долгих поисков я нашел свою рубашку под кроватью Поля,
вывернул ее на правую сторону и положил вместе со штанишками у себя в ногах.
Затем снова улегся, гордясь принятым решением, и во всю мочь раскрыл глаза.
Поль мирно спал. Теперь перекликались две совы, через равные промежутки
времени. Одна была где-то близко, наверно подле окна в листве большого
миндаля. Голос другой, не такой низкий, но, по-моему, более приятный,
доносился из ложбины. Я подумал: это, должно быть, жена отвечает мужу.
Тонкий луч лупы проникал сквозь дырку в ставне, и стакан на моем ночном
столике поблескивал. Дырка была круглая, луч - плоский. Я решил попросить
отца объяснить мне это странное явление.
Вдруг сурки на чердаке заплясали сарабанду; кончилось ото всеобщей
свалкой, прыжками и визгом. Потом наступила тишина, типа, и я услышал через
перегородку храп дяди Жюля, спокойный равномерный храп; так храпит либо
очень честный человек, либо закоренелый преступник. А ведь он говорил:
"По-моему, Марсель заслужил право участвовать с нами в открытии охоты". Да!
Быстроногий Олень был совершенно прав: "у бледнолицых двойной язык".
И он имел наглость лгать мне "для моей же пользы"! Полезно, что ли,
доводить меня до отчаяния? А я еще обнял его и прижал к сердцу, да как
нежно!
И я торжественно поклялся в вечной ненависти к дяде Жюлю.
Потом мне вспомнилось молчаливое предательство отца. Однако я дал себе
слово никогда не упоминать об этом прискорбном случае и быстро зашагал по
дорожке, обсаженной кустарником без колючек, который нежно щекотал мои голые
икры. Я нес длинное-предлинное, словно удочка, ружье, блестевшее на солнце.
Мой пес, белый с огненно-рыжими подпалинами спаниель, бежал впереди,
обнюхивая землю, и время от времени жалобно выл, и это было в точности
похоже на заунывный крик совы; а вдалеке подвывала другая собака. Вдруг
из-под моих ног взмыла огромная птица; у нее был клюв аиста, но оказалось,
что это королевская куропатка! Она летела прямо на меня, стремительная и
мощная. "Выстрел короля!" - мелькнуло у меня в голове. Я отступил на шаг,
щелкнул курком: трах! В облаке перьев королевская куропатка стала падать к
моим ногам. Я не успел ее подобрать - за нею летела другая и тоже прямо на
меня. Десять, двадцать раз подряд удался мне "выстрел короля", к великому
удивлению дяди Жюля; он как раз вышел из чащи, и у него было омерзительное
лицо лгуна. Но я все же угостил его сбитыми сливками, отдал ему всех своих
куропаток и сказал: "Мы имеем право лгать взрослым, когда делаем это для их
же пользы". Потом я прилег под деревом и только собрался вздремнуть, как
прибежал мой пес и вдруг забормотал мне на ухо. Он шептал: "Послушай, это
они! Они уходят без тебя!"
Тут я и вправду проснулся. Поль стоял у моей кровати и легонько дергал
меня за волосы.
- Я услышал, как они идут, - говорил он. - Они прошли мимо двери.
Прислушались. Я увидел свет сквозь замочную скважину. А потом они на
цыпочках спустились вниз.
На кухне лилась вода из крана. Я обнял Поля и молча оделся. Луна
закатилась, была кромешная тьма. Я нашел ощупью свою одежду.
- Что ты делаешь? - спросил Поль.
- Иду с ними.
- Они же не хотят тебя брать.
- Я буду идти за ними следом, держась вдалеке, по-индейски, все утро... В
полдень они позавтракают у какого-нибудь источника - так они говорили. Вот
тогда я и покажусь им, а если они захотят меня прогнать, я скажу, что не
найду дороги обратно, и тогда они не посмеют.
- А могут и здорово всыпать.
- Ну и пускай! Мне уже попадало, иногда совсем ни за что ни про что...
- Если ты будешь прятаться в зарослях, дядя Жюль подумает, что там кабан,
и застрелит тебя. Ему-то что, а ты вот помрешь,
- Не беспокойся за меня.- И я добавил, скромно умолчав о том, что это
цитата из Фенимора Купера: - "Еще не отлита пуля, которая меня убьет!"
- А мама, что же сказать маме?
- Она с ними, внизу?
- Не знаю... Я не слышал, как она проходила.
- Я оставлю ей записочку на кухонном столе.
С большими предосторожностями, не касаясь ставен, я отворил внутреннюю
раму. Я влез на перильца, защищающие окно, и приложился глазом к лунной
дырочке в ставне.
Занималась заря; вершина Тауме над еще темными плоскогорьями отливала
голубым и розовым. Во всяком случае, я уже отчетливо видел дорогу на
холмогорье: они не могут от меня ускользнуть.
Я выжидал. Вода из крана перестала течь.
- А если ты встретишь медведя? - зашептал Поль.
- Никто здесь не видел медведей.
- Может, они прячутся. Берегись. Возьми из кухонного стола острый ножик.
- Хорошо придумал! Возьму.
В полной тишине мы услышали стук башмаков, подбитых гвоздями. Потом дверь
распахнулась и затворилась снова.
Я тотчас подбежал к окну и чуть-чуть приоткрыл ставни. Шаги раздавались
вокруг дома; затем двое предателей появились перед моим окном и стали
подниматься к опушке соснового леса. Папа был в своем картузе и кожаных
гетрах, дядя Жюль- в берете и сапогах на шнурках. Они шли, такие красивые,
несмотря на свою нечистую совесть, но шагали быстро, словно спасались от
меня.
Обняв Поля, который сразу же нырнул обратно в постель, я спустился вниз
на кухню, быстро зажег свечу и вырвал страницу из своей тетрадки.
Моя милая мамочка. Они все-таки взяли меня с собой. Пожалуста, сохраняй
Хладнокровие. Оставь для меня сбитые сливки. Шлю тебе две тысячи поцалуев.
Я положил этот листок на видном месте, посреди кухонного стола. Потом
сунул в свою сумку для завтрака кусок хлеба, две маленькие плитки шоколада,
апельсин. А затем, крепко сжав рукоятку "остроконечного ножа", отправился в
путь по следам моих злодеев.
* * *
Сейчас я их больше не видел и до меня не доходило ни звука.
Но сыскать их для команча плевое дело.
Стараясь ступать возможно тише, я поднялся по склону до опушки соснового
бора. Там я остановился, напрягая слух: мне показалось, что я слышу где-то
надо мною шаги, отстукивающие по камням. Я снова двинулся вперед, вдоль
лесных зарослей. Я добрался до конца первой полосы соснового бора, у края
какого-то плато. Прежде здесь были виноградники, а теперь росли сумах,
розмарин, красный можжевельник. Но эти растения невысоки, и я увидел вдали
картуз и берет. Обладатели их шли по-прежнему быстрым шагом, с ружьем на
плече. Подле большой сосны они остановились: берет спустился по косогору
налево, а картуз продолжал идти все