Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
идущий поверху.
В шторм либо в штиль голос мой гулко раздастся над морем!
И тогда сила волшебного слова, согласно предсказанию, раздвинет изнутри
корабль Летучего Голландца! Бимсы, стрингера, шпангоуты полетят к чертям!
Мачты с лохмотьями парусов плашмя упадут на воду!
Да, да! Темно-синяя бездна с клокотанием разверзнется, и корабль мертвых,
как оборвавшийся якорь, стремглав уйдет под воду.
Из потревоженных недр донесется протяжный вздох или стон облегчения, а
потом волнение сразу утихнет, будто за борт вылили десяток бочек с маслом.
Вот что сделал бы я, если бы знал магическое слово, о котором говорил
финн!..
Но ни я, ни вы, ни кто другой на свете не знаем пока слова, которое могло
бы разрушить старое заклятье.
Некоторые даже считают все это враньем, как я уже говорил вам. Другие,
однако, готовы прозакладывать месячное жалованье и душу в придачу, что в ром
не подмешано и капли воды...
3
Отойдя от окна, Грибов увидел, что курсант опустил листки и блестящими
глазами смотрит на него.
- Прочли? Я вижу, что прочли.
- Все совпадает! - с воодушевлением сказал курсант. - Даже в мелочах! И
самое главное: мертвые, корабль мертвых!
- А! Вы заметили это? Я так и думал, что заметите. Мне бросилось в глаза
сразу, как только вы начали рассказывать о Цвишене. Он удивительно повторил
биографию своего легендарного тезки и предшественника.
Звонок у двери.
Профессор взглянул на часы:
- Донченко. Точен, как всегда.
Глава третья. "СПИСАН ЗА ГИБЕЛЬЮ В ВАРАНГЕР-ФЬОРДЕ...".
1
Капитан первого ранга Донченко был громадный, самоуверенный, шумный. Он
сразу как бы заполнил собой весь грибовский кабинет.
Ластикову, впрочем, понравилось, что подводник, хоть и был в одном звании
с Грибовым, явился к нему не с орденской колодкой на кителе, а, в знак
уважения, при всех своих орденах. На военной службе чувствительны к таким
знакам внимания.
Вероятно, Донченко немного удивило присутствие курсанта в кабинете.
Впрочем, Грибов любил окружать себя молодежью.
Знаменитый подводник снисходительно подал курсанту руку и тотчас перешел
к теме, которая, видимо, интересовала его больше всего, - к самому себе.
- А я думал, вы знаете, Николай Дмитриевич, как я потопил этого своего
Цвишена, - сказал он, усаживаясь в кресло. - Как же, шумели обо мне газеты!
И очерк в "Красном флоте" был, называется "Поединок".
- Вырезка у меня есть, - неопределенно ответил Грибов.
Он положил на стол пачку газет, рядом свои неизменные зажигалку,
перочинный нож, записную книжку.
- Будто экзаменовать собрались! Как в доброе старое время. - Донченко
усмехнулся далекому воспоминанию.
Грибов промолчал.
- С чего же начать? С вражеской базы в Бое-фьорде?
- Превосходно. Начинайте с вражеской базы.
- Я не для хвастовства, Николай Дмитриевич, а чтобы пояснить, почему у
меня осталась лишь одна торпеда.. Другие ушли по назначению. В общем,
наделал на базе дребезгу. Как слон в посудной лавке!
Он радостно улыбнулся. Видно, и сейчас было очень приятно вспомнить об
этом.
- А уж назад, конечно, возвращался ползком. Выбрался из Бос-фьорда в
Варангер-фьорд. Полежал минут двадцать на грунте, отдышался. Потом
подвсплыл, тихонько поднял перископ. Справа норвежский берег, где и положено
ему быть. Погода, между прочим, мерзейшая, на мой вкус: солнце во все небо,
широкая зыбь и хоть бы один бурунчик - перископ спрятать некуда.
"Слышу винты подводной лодки", - докладывает акустик.
Он у меня был хорошо тренирован - по шуму винтов определял тип корабля.
Я осмотрелся в перископ. Слева сорок пять - рубка всплывающей подводной
лодки! А мне перед выходом дали оповещение: наших лодок в этом районе нет.
Стало быть, фашист! Разворачиваюсь и ложусь на курс сближения.
- С одной торпедой?
- С одной, Николай Дмитриевич! Еще не остыл после боя в Бое-фьорде, азарт
во мне так и кипит!
Опять поднял перископ. Море - хоть шаром покати! Погрузился мой фашист. И
я вниз - следом за ним!
"Ну, теперь навостри уши, Маньков!" - говорю акустику.
И информирую по переговорной трубе команду, что так, мол, и так, завязали
схватку с немецкой подводной лодкой! - Донченко повернулся к курсанту: - А в
нашем деле такой бой, один на один и вдобавок вслепую, - редчайшая вещь!
Верно, Николай Дмитриевич?
Грибов кивнул.
- Ну вот, опять докладывает Маньков: "Исчез шум винтов!" Это значит:
фашист прослушивает меня, пробует найти по звуку.
"Стоп моторы!"
Тихо стало у нас. Матросы даже сапоги сняли, чтобы не греметь подковками.
Ходим на цыпочках, говорим вполголоса. Каждый понимает: неподалеку
фашистский акустик слушает, не дышит, не только ушами, каждым нервом своим к
наушникам приник!
Многие думают: бой - это обязательно выстрелы, грохот, гром. Нет, самый
трудный бой, я считаю, такой вот, в потемках, в тишине! Ходят на глубоком
месте две невидимки, охаживают друг друга по-кошачьему, на мягких
лапках-подушечках...
- Невидимка против невидимки - это точно.
- Да. Принимаю решение: маневрировать, пока не возникнет подходящая
комбинация. Торпеда у меня одна! Надо бить наверняка.
А маневрировать, заметьте, стараюсь в остовых2 четвертях. Вражеский-то
берег неподалеку. Не набежали бы, думаю, "морские охотники"!
Маньков беспрерывно докладывает: слышу шум винтов, дистанция такая-то,
пеленг такой-то.
Стараюсь не стать бортом к фашисту, а сам увожу его подальше от берега,
от опасного соседства, - еще засекут береговые посты!
Вот кружим и кружим, меняем глубины под водой - для маневрирования в
Варангер-фьорде места хватает. Фашист остановится, я остановлюсь. Он пойдет,
и я пойду. В кошки-мышки играем. А у кошки что главное? Не чутье - слух!
Донченко склонил голову набок, зажмурившись, словно бы прислушиваясь.
- Маньков докладывает: фашист что-то продувает - получается пузырение,
вроде выхода, будто торпеду выпустил. Но, конечно, нет того характерного
свиста и торпеды, когда она разрезает воду. Один шумовой эффект! Это значит:
фашист пугает, хочет меня с толку сбить.
К маю сорок второго года, надо вам доложить, я уже не с одним фашистом
встречу имел. Не с подводником, конечно, это из ряда вон, но с летчиками,
командирами катеров. У них, я заметил, наступает иногда такое расположение
духа, когда кажется, будто все идет без сучка, без задоринки, согласно
параграфам инструкции...
- Как у Толстого, - сказал Грибов. - "Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте
колонне марширт..."
- Именно так! Очень опасное, знаете ли, состояние.
Думаю об этих "ди эрсте, ди цвайте" и мечтаю, как бы вытряхнуть моего
фашиста из его параграфов.
Маньков услышал шипение воздуха - фашист продувает балласт. Значит, хочет
всплывать. Либо, давая при маневрировании большие хода, разрядил свои
батареи, либо выполняет следующий параграф инструкции: хочет вызывать катера
на подмогу.
Ну нет! В нашем споре третий лишний!
Маньков доложил: пеленг резко меняется. Ага! Выдержка у фашиста послабее
нашей. Уходит от боя!
Объявляю по "переговорке" торпедную атаку. Все подобрались вокруг,
повеселели. Гора с плеч!
На курсовом двадцать, с правого борта, дистанция шесть кабельтовых3,
подвернув на боевой курс, даю залп! И потом ка-ак тряханет! Взрыв!
- Как - взрыв? - Ластиков даже подскочил в кресле. - Был разве и взрыв?
Он умоляюще взглянул на Грибова. Тот встал из-за стола и подошел к карте.
Почти у самого ее верхнего края, между Финмаркеном и полуостровом Рыбачий,
голубел широкий ковш Варангер-фьорда.
- Маневрировали в остовых четвертях?
- Да.
- Значит, немецкая лодка находилась между вами и берегом. - Профессор
многозначительно взглянул на курсанта.
- Берег-то и беспокоил, Николай Дмитриевич, - подхватил Донченко. -
Понимаю: посты наблюдения засекли взрыв. Сейчас выбегут из Киркенеса
"морские охотники" и дадут мне "сдачи", Я и получил ее потом - в крупных и
мелких купюрах: до тридцати глубинных бомб. Но, как видите, сижу перед вами:
цел, ушел!
- Перископ уже не поднимали?
- Каюсь, Николай Дмитриевич, не утерпел, поднял. Сразу же подошел к месту
потопления и осмотрелся в перископ. Даже в глазах зарябило. Радужные пятна
соляра на воде! Пустила моя подлодка сок! Мало того. Взрывом подняло на
поверхность всякую требуху: клинья, пробки, обломки обшивки, аварийные
брусья, крашенные суриком, в общем - полный комплект!
- Не слишком ли полный? - вскользь заметил Грибов и опять посмотрел на
курсанта.
2
- Слишком? - Донченко откинулся назад, будто неожиданно наткнулся на
невидимую преграду. Ордена и медали на его широкой груди обиженно звякнули.
- Иначе говоря, не верите? Да что вы, Николай Дмитриевич! Это даже странно.
Немцы сами признали факт потопления!
- И очень поспешно. Еще пятнадцатого мая. Д ваш поединок состоялся
девятого. Фашистское командование обычно не проявляло такой оперативности,
извещая о своих неудачах.
Из пачки газет, лежавших перед ним, Грибов вытащил "Дейче Цейтунг" от 15
мая 1942 года.
- Здесь некролог. Сообщается, что в неравном - конечно, неравном! - бою с
русскими и погиб кавалер рыцарского железного креста Гергардт фон Цвишен,
командир субмарины... Указан ее номер. Цитирую: "Величественной могилой
отныне служит ей обширный и пустынный Варангер-фьорд. Над капитаном второго
ранга фон Цвишеном и его доблестной командой склоняются в траурной скорби
торжественные складки северного сияния..." Ну, и далее в том же роде.
- Вот видите! Даже некролог!
- И очень пышный некролог, учтите. За этими "складками северного сияния"
я усматриваю кое-что. Чрезвычайно заботились о том, чтобы сообщить для
всеобщего сведения адрес могилы: Варангер-фьорд. Почему? Опасались, что
субмарину Цвишена спутают с какой-либо другой субмариной? А быть может,
могила была пуста?.. Да, кстати, каким вы представляете себе этого Цвишена?
- Каким? То есть наружность?
- Да.
Сохраняя обиженный вид, Донченко выпятил нижнюю губу и в раздумье поднял
глаза к потолку.
- Наружность, конечно, стандартная. - Он принялся загибать пальцы: -
Оловянный взгляд - это наверняка. Поджатые тонкие губы. Расчесанные на
пробор волосы. Убегающий назад подбородок. Что еще? В общем, стандартный,
описанный уже много раз пруссак, я бы так сказал. Того и жди - раскроет свои
бескровные губы и произнесет: "Ди эрсте колонне..." - Он захохотал, но
как-то не очень уверенно.
- Вы прямо портретист, товарищ Донченко, - холодно сказал Грибов. - Вот,
прошу взглянуть, снимок из той же немецкой газеты, но более ранней. Номер
датирован вторым июля тысяча девятьсот сорокового года. - Грибов положил
газету перед Донченко. - Похож?
Подводник долго рассматривал газету, пожалуй, слишком долго. Ластиков не
выдержал и, привстав, с любопытством заглянул через его плечо.
На снимке Гитлер, осклабясь, вручал орден рыцарского креста коренастому
подводнику в полной парадной форме. Подводник был совсем не похож на только
что описанного "стандартного пруссака". Лицо его, казалось, состояло из
одних углов. Высокий, с залысинами, лоб был скошен, остроконечные уши
по-звериному прижаты к черепу. Один глаз был чуть выше другого, а быть
может, из-за какого-то повреждения шеи подводник держал голову несколько
набок. Вероятно, это и придавало лицу то выражение хитрости, жестокости и
вероломства, которое являлось как бы его "особой приметой".
Скажет ли такой: "Ди эрсте колонне"?
Подводник молчал.
- Вот вам пример дезинформации на войне. - Грибов повернулся к курсанту:
- Некролог появился, вероятно, сразу же после того, как Цвишен вернулся на
базу.
- Вернулся? Невероятно! А пятна соляра на воде? А крашенные суриком
брусья? - Донченко сидел, подавшись вперед, упершись кулаками в колени,
взъерошенный, сердитый,красный.
- Установлено, - произнес Грибов профессорски бесстрастным тоном (и
тотчас же Донченко по привычке выпрямился в кресле), - установлено, что
немцы часто применяли средства тактической маскировки.
- Но я, Николай Дмитриевич...
- Иногда продували соляром гальюн4, - продолжал профессор, обращаясь к
Ластикову. - Использовали также трубу, через которую выстреливался
имитационный патрон длиной до полуметра. Из него выходило газовое облако, и
корабли противолодочной обороны, работавшие гидролокатором, отвлекались на
это облако. В других случаях выбрасывали патрон, где находились предметы,
которые создавали иллюзию потопления: пилотки, брусья, пустые консервные
банки.
- Ну, Николай Дмитриевич! Знаю я о тактической маскировке! Честное слово,
проходил. Но в данном случае...
- Кроме того, выпускались снаряды или резервуары, из которых выходил
соляр. - Пусть резервуары, согласен. А как же взрыв?
Ластиков с беспокойством посмотрел на Грибова. Да, а взрыв?
Грибов оставался спокоен. Он ответил вопросом на вопрос:
- Секундомер был исправен?
Пауза. Донченко смущенно кашлянул. Ластикову вспомнилась шутка гвардии
капитан-лейтенанта. Если часы у офицера были неисправны, Шубин спрашивал
вскользь: "А на скольких они камнях?" - "На пятнадцати". - "Маловато". -
"Почему?" - "Надо бы еще два. Ща один положить, другим прихлопнуть!" Но
оказалось, что Донченко вообще не пустил секундомер.
- Не успел, Николай Дмитриевич, - виновато сказал он. - Как-то в горячке
боя, понимаете ли... И потом столько с этим Цвишеном возился, - руки даже
дрожали, честное слово! Грибов кивнул:
- Я так и думал. Ваша торпеда взорвалась на несколько секунд позже, чем
было ей положено.
- О! Считаете, ударилась в берег?
- Вы же .сами сказали, что Цвишен находился между вами и берегом. Вот и
взрыв! А затем Цвишен оторвался от вас. Ему очень хотелось оторваться от_
вас. Почему? Этого не знаю.
- Стало быть, прикинулся мертвым?
- По-видимому. Я думаю, ему это было не впервой. Донченко расслабил тугой
воротничок, потом, оттопырив губы, сделал огорченное "фук". Ластикову даже
стало жаль его.
- Цвишен, конечно, не мог предвидеть, - продолжал Грибов, - что его
оставят на положении мертвого. Но командование воспользовалось случаем и
увело подводную лодку поглубже в тень. Погрузило на время в небытие. Именно
тогда она, вероятно, и получила свое прозвище - "Летучий Голландец". Я
думаю, впрочем, что это было не столько прозвище, сколько условное
наименование. Ведь подводная лодка уже не имела номера. Цвишен был, так
сказать, "списан за гибелью в Варангер-фьорде". Между тем после встречи с
вами начался наиболее бурный период его деятельности. На это имеются
указания - не прямые, а косвенные - вот здесь! - Он провел ладонью по
лежавшей перед ним кипе газет. - Но главное не в этом.
- В чем же? - буркнул Донченко. Зная своего профессора, он понимал, что
тот готовит сюрприз, какой-то решающий убийственный аргумент. Это была
слабость Грибова: поражать решающим аргументом под конец.
- Главное, видите ли, в том, - сказал Грибов с деликатной осторожностью,
с какой врач сообщает больному неутешительный диагноз, - что, если бы вы
потопили подводную лодку Цвишена в тысяча девятьсот сорок втором году, то в
тысяча девятьсот сорок четвертом, то есть спустя два года, с нею не
встретился бы присутствующий здесь курсант Ластиков.
Донченко ошеломленно молчал. Час от часу не легче! Теперь курсант этот
появился!
- Он служил на катере Шубина, - пояснил Грибов. - Знали Шубина?
Донченко угнетенно кивнул. Кто же на флоте не знал Шубина!
- Затем Шубин, - продолжал Грибов, - после встречи в шхерах побывал на
борту мнимо потопленной вами подводной лодки и беседовал с ее командиром, а
также с офицерами.
Даже беседовал? Подводник вздохнул. Грибов был для него непререкаемым
авторитетом. Да и с Шубиным постоянно случались такие необычайные
приключения!
Расправив плечи, он сделал попытку небрежно усмехнуться. Полагалось
сохранять хорошую мину при плохой игре. Этому учил сам Грибов.
- Ну что ж, - сказал подводник, - Шубину, как всегда, везло. Он побывал в
гостях у мертвецов и, можно сказать, вернулся из самой преисподней.
Грибов и Ластиков переглянулись. Донченко даже не подозревал, до какой
степени он прав...
Глава четвертая. МАГИЧЕСКИЙ КРУГ.
1
Проводив гостей, профессор задернул шторы на окнах, выключил верхний свет
и включил настольную лампу.
Он как бы очертил магический круг. Все, что вне его, отодвинулось в
глубину комнаты, легло по углам слоями мрака. Внутри круга остались лишь
профессор и его работа.
На столе лежала перед ним груда аккуратно нарезанных четвертушек картона,
пока не заполненных. В работе он любил систему, поэтому начал анализ
биографии новейшего Летучего Голландца с того, что завел на него картотеку.
Часа через полтора результаты сегодняшнего разговора с Донченко, а также
заметки, сделанные со слов курсанта Ластикова, и выписки из газет бережно
разнесены по отдельным карточкам. Почерк у Грибова мельчайший, бисерный, так
называемый штурманский. На каждой карточке умещается уйма фактов, дат,
фамилий.
Одна из карточек озаглавлена: "Поправка к лоции", другая - "Английский
никель", третья - "Клеймо СКФ", и т. д.
Наконец, все, что известно пока о "Летучем Голландце", смирнехонько, в
определенном порядке, улеглось на письменном столе.
Разрешив себе короткий отдых, профессор откинулся в кресле.
Темнота лежит в углах, как пыль, прибитая дождем. Стены пусты, Грибов
знает это. Там только анероид и карта мира. Однако теперь, когда комната, за
исключением стола, погружена во мрак, нетрудно вообразить, что на стенах
по-прежнему любимая коллекция, раритеты, привезенные из кругосветного
плавания.
Жена с особой заботливостью обметала их метелкой из мягких перьев. А
дочери, когда та была еще маленькой, запрещалось переступать порог папиного
кабинета, потому что однажды она потянулась к маленькому, приветливо
улыбающемуся идолу и упала со стула. А ведь могла, упаси бог, уронить на
себя и малайский крис!
Грибов с силой потер лоб. Опять воспоминания! Но он же очертил магический
круг и замкнул себя внутри
этого круга!
Некоторое время, стараясь сосредоточиться, он пристально смотрит на
карточки. Новая мысль мелькнула. Профессор поменял карточки местами.
Конечно, "Английскому никелю" полагается лежать рядом с "Клеймом СКФ". Это -
правильное сочетание.
Длинные нервные пальцы снова и снова передвигают четвертушки картона на
столе. Со стороны это, вероятно, напоминает пасьянс.
2
Но пока "пасьянс" не сходится. В нем зияют пустоты. Слишком мало еще
карточек на столе у профессора. А главное - в общем, не ясна связь между
ними.
Фрамуга окна опущена. Слышно, как торопливо стучат дождевые капли по
карнизу, как шелестят шины на мокром асфальте и насморочно бормочут
орудовские репродукторы.
Расплескивая воду вдоль рельсов, с дребезжанием и лязгом возвращаются в
депо трамваи. Полосы света то и дело пробиваются сквозь неплотно сдвинутые
шторы, быстро проползают по стене.
Так и картины прошлого набегают одна за другой, освещают на мгновение
кабинет и пропадают в углах.
Профессор в полной неподвижности сидит за своим письменным столом.
Задумался над словами Олафсона:
"Тот моряк уцелеет, кто разгадает характер старика".
Олафсону, к сожалению, не удалось "разгадать характер старика". И Шубин
тоже не сумел этого сделать.
Теперь за разгадку взялся Грибов, хот