Чтобы  позвонить на конспиративную квартиру, вышел  на
улицу  к  автомату. Добрался аж до метро.  Черт  его  знает,
какие  меры  уже  принял  Крученюк.  Но  если  он  связан  с
"Дизайном", то будет действовать жестко и быстро.
      Надин  ответила  строго  по  инструкции,  мысленно  он
похвалил  ее за это. Но голос был безрадостный. Оказывается,
тот субчик, Олькин папаня, спит семнадцать часов подряд и не
хочет просыпаться.
     - Что это значит?
     - Я боюсь, Антон. Вдруг он вообще не проснется?
     - Но дышит пока?
     - Антон, прошу тебя!
      - Ладно, что-нибудь придумаю. Сама как? Ответила после
паузы:
      -  Почему  ты  вчера  не остался? Удивительно,  но  он
заранее  знал,  что  она  об  этом  спросит.  Хотел,   чтобы
спросила.
     - Почему молчишь, Антон?
     - Думаю.
     - Побрезговал, да?
      -  Пожалуйста, - попросил он, - обойдись без идиотских
женских штучек.
      -  Хорошо,  -  ответила она словно  с  облегчением,  -
Обойдусь.
      В  контору не вернулся, сел в свою "шестеху" и немного
покрутил  по городу. Нет, пока чисто. Из очередного автомата
позвонил    единственному   человеку,   который,    в    его
представлении, мог помочь папане. Уговорился  о  немедленной
встрече   в   скверике   неподалеку   от   фирмы   "Геракл".
Предупредил,  чтобы, не дай бог, не наделал глупостей,  хотя
понимал, что в этом человеке, по всей видимости, сожжены все
чувства, в том числе и страх.
      Но он ошибся. После их недавней встречи доктор Варягин
как-то  заметно  помолодел и взбодрился. И  в  сквер  вошел,
крадучись и оглядываясь по сторонам, как бывалый конспиратор
('  какого-нибудь криминального мыльного сериала. Но за  ним
никто не следил.
      -  Нужна консультация, - сказал ему Сидоркин,  угостив
сигаретой. - По вашему профилю.
     - Разрешите присесть?
      -  Присаживайтесь, курите... Дело вкратце вот в чем...
Пока рассказывал, доктор рассеянно улыбался, с удовольствием
затягивался дымом - и было ощущение, что витает в облаках.
     - Семен Куприянович, вы меня слышите?
      -  Да-да,  разумеется, извините... Я  помню  Иванцова,
профессора,  да,  да... Хотя это вовсе не по  моей  епархии.
Иванцов  проходит по программе стабилизации интеллекта,  там
Гаспарян  верховодит. К нему надо ехать, на "Сокол".  Но  он
вам ничем не поможет и даже разговаривать не станет.
     - Почему?
      - Ну что вы... Конченый человек. Один из руководителей
проекта. По-своему, гений, конечно... Знаете, о чем я  думаю
уже несколько дней?
     - Откуда же?
      -  Вы меня не убили... Почему? И еще. В каком странном
облике  приходит  возмездие... Вы  совсем  молодой  человек,
хрупкий, уязвимый. А тут - империя, воплощенное царство зла.
Неужто замахнулись? Как это можно? Ничего не пойму...  После
вашего  ухода я почувствовал какое-то обновление. Что-то  во
мне пробудилось, давно похороненное. Я понимаю, мне прощения
нет, но я начал молиться. Смешно, да?
     У Сидоркина не было времени на выслушивание откровений,
и  ему  не  понравился лихорадочный блеск в глазах  доктора.
Казалось,  это  душевное опустошение дало внезапную  вспышку
огня, как бывает при приглушенном торфяном пожаре.
      -  Сосредоточьтесь, пожалуйста, доктор... Он все время
спит. Что это значит?
      -  Ах, вы все про Иванцова? Да ничего не значит. Мы не
знаем, в какой он стадии. Если цикл близок к завершению,  то
он  вообще уже не человек. Донор мозговых клеток.  С  другой
стороны,   такой   затяжной,  могильный   сон   может   быть
положительным   симптомом.  В  том  смысле,   что   организм
продолжает   сопротивляться  расщеплению  клеток.   Гаспарян
разбирается лучше меня. Это тончайшие исследования, прорыв в
третье  тысячелетие. Если бы они так не  спешили...  Но  они
спешат.  Коммерция. Бизнес. Что тут скажешь? У  вас  есть  с
собой оружие?
     Сидоркин не удивился стремительному переходу.
     - Не беспокойтесь, убить я могу голыми руками, - уверил
он. - Но хоть что-то вы сможете посоветовать?
      - Да, конечно... - Варягин заторопился, достал бланки,
авторучку, начал писать, подложив записную книжку,  прорывая
бумагу  пером.  - Выпишу пару коктейлей, надо  колоть  через
каждые три часа. Пусть спит. Теперь чем дольше проспит,  тем
лучше.  Но  как  вам удалось? Я слышал сегодня  утром  краем
уха... Гай Карлович в бешенстве. О-о, не хотел бы я быть  на
вашем месте.
      Сидоркин забрал бланки, уточнил, в какой аптеке  взять
лекарство. В любой. На прощание посоветовал:
      - Вам самому неплохо что-нибудь принять успокаивающее.
Ишь как разобрало...
      Доктор  уходил  с  восторженной,  детской  улыбкой  на
пропитой физиономии.
      Сидоркин  поехал домой за заначкой.  План  был  такой:
сперва  деньги,  потом завезти на квартиру лекарства,  потом
вернуться в контору. Отдать деньги Сережке. Потом... Да чего
там, хотя бы эту короткую программу и успеть выполнить.
      Нет,  не  успел. Хорошо хоть был настороже.  В  родном
подъезде  задержался у почтового ящика,  и  пока  возился  с
замочком, сверху, от лифта спустился незнакомый гражданин  с
неприметным, как дым, лицом, в каком-то длинном,  необычного
покроя  пиджаке.  Сидоркин  следил  за  ним  краем  глаза  и
заметил, как гражданин замедлил движение, будто что-то хотел
спросить, и свернул с прямой линии, которая вела с  лестницы
к  дверям  подъезда. При этом сунул руку в боковой карман  и
что-то  потянул  оттуда,  оказавшись  буквально  в  шаге  от
Сидоркина.  Ждать  не имело смысла Сидоркин  сцепил  руки  в
замок и, развернувшись, нанес незнакомцу страшный удар снизу
в  челюсть.  Мужчина  не  успел сгруппироваться,  отлетел  к
батареям,  хрястнулся о них спиной, но на  ногах  устоял.  И
даже  вынул из кармана руку, в которой блеснула заточка,  но
проделал  это как бы в полусне. Майор подошел к нему,  отвел
руку  с  ножом - и поддел коленом в промежность, после  чего
мужчина  опустился на колени и начал странно трясти головой,
словно бык, отгоняющий слепней. Сидоркин забрал у него нож и
обыскал Из-под мышки, из наплечной кобуры выудил милицейскую
пушку  -  ТТ.  Посланец "Дизайна" экипировался  солидно,  но
решил почему-то воспользоваться ножом.
      -  Жить-то, небось, хочешь? - посочувствовал Сидоркин,
приставив ему пушку ко лбу, - Ведь молодой еще...
     - У-у, - промычал злодей.
     - Понятно... Говори, на кого пашешь, мудила?
      -  У-у,  - повторил страдалец, пуча туманные  от  боли
глаза.
     - Один пришел или с корешами?
      -  У-У,  -  прогудел тот в третий раз - и Сидоркин  не
выдержал,  со  словами:  "А  вот  тебе  и  му-у!"  -  врезал
рукояткой пистолета в висок.
      Мужичок,  как  оползень, улегся под  батареей.  Может,
стоило  затащить  его наверх и допросить  погуще,  но  время
поджимало. Главное он выяснил и так: его не собирались брать
в  заложники, пытать, консервировать... Все это чушь. Кто-то
отдал  простой,  как, правда, приказ: найти и ликвидировать.
Это  накладывало  на него, Сидоркина, особую ответственность
по  отношению  к  самому себе и к тем, кто надеялся  на  его
помощь.

                             ***

      Генерал  Могильный, седоволосый, румянощекий  мужчина,
под  пристальным  взглядом  Гая  Карловича  стушевался,  как
мальчишка.  Он  сидел  в удобном мягком  кресле  в  кабинете
Ганюшкина,  перед  ним  рюмка коньяку,  в  пальцах  сигарета
"Парламент", а почудилось на миг, вытянулся по струнке перед
грозными очами секретаря обкома, как бывало когда-то. Когда-
то! Были и мы рысаками. Высокий чин в МВД, гроза преступного
мира,  пробившийся снизу, из оперов, благодаря только личным
заслугам,  Борис  Борисович  пятый  год  возглавлял   службу
безопасности   "Дизайна-плюс",  подчинялся   непосредственно
Ганюшкину, купался в деньгах, как в грязи, но сильно за  это
время  сдал как физически, так, пожалуй, и умственно.  И  не
возраст  был тому причиной. Что такое шестьдесят с хвостиком
для  потомка  корневого, крестьянского  рода?  Отец  жил  до
восьмидесяти, пил водку, как молодой, жил бы и дальше, да по
пьяни  сбила  электричка. Дед по отцовской линии,  обыватель
Херсонской  губернии,  когда перевалило  ему  за  девяносто,
похоронил  свою бабульку и женился на молодой,  на  учителке
Катерине,   и  та  успела  родить  ему  двоих  пацанов.   По
материнской линии дед сгинул в пучине войны, дослужившись до
полковника,  и  в могилу за ним ушла звезда героя.  Нет,  не
ранняя  старость, конечно, причина ослабления  организма,  а
тот непроницаемый, фиолетово-сизый туман, который исподволь,
но    все    необратимее   окутывает   сознание.    Тяжелые,
беспросветные  мысли взращивали мрак души.  Многого  не  мог
уразуметь  Могильный в новой и прогрессивной жизни,  как,  к
примеру,  и  того,  почему  он, заслуженный  пес  государев,
трепещет  перед  неведомым  существом  с  хищным,  подвижным
носярой?  Неужто  лишь потому, что страшится  худой,  нищей,
беспросветной  старости?  Но как  случилось,  что  существа,
подобные  Ганюшкину,  подмяли  под  себя,  покорили  великую
страну? Какая сила стоит за ними? Много, слишком много  было
вопросов,  на  которые  он  не находил  ответа,  но  которые
давили,  гнули к земле, не оставляя надежды распрямиться.  И
винить  некого:  в услужение к победителям пошел  по  доброй
воле, никто не гнал.
       Никогда  еще  хозяин  не  разговаривал  с   ним   так
пренебрежительно,  свысока,  не  скрывая  истинных   чувств,
которые обычно прятал под маской фальшивого, иногда  даже  с
заискивающей  ноткой приятельства. Читал  ему  нотацию,  как
учитель  нашкодившему  школяру,  унижал  каждым  словом,   и
старому  служаке  было  стыдно за  обоих:  и  за  того,  кто
глумился,  и  за  себя,  позволявшего  глум.  Розовые   щеки
генерала  словно  заиндевели, но лицо выражало  почтительное
внимание - и больше ничего.
       -  Ты  хоть  понимаешь,  что  происходит?  -  спросил
Ганюшкин,   сделав  ударение  на  слове  "ты".  -   Какой-то
зарвавшийся  мерзавец, пугало чекистское, проникает  на  мою
территорию, умыкает мое добро - и - уходит как ни в  чем  не
бывало. И что дальше? Дальше я прошу своего друга, милейшего
генерала, которому плачу... может, мало плачу, Борис?..  Так
вот,  прошу  генерала, чтобы он приструнил наглеца,  дал  по
башке,   наказал  как  следует  -  и  что  же?   а   ничего.
Оказывается,  подонка невозможно найти.  Где  невозможно?  В
Калифорнии? На Аляске? В бразильской сельве? Нет, генерал не
способен его обнаружить в родной матушке-Москве, которая вся
как  под  рентгеном. Как понять, Борис Борисыч? Что  еще  за
игрушки?
      Могильный не знал, какого ответа ждет работодатель, да
и  весь  разговор был скучный, необязательный. При  чем  тут
пугало  чекистское?  Какая Калифорния? Вся  сцена  фальшивая
насквозь.   Как  всегда,  Ганюшкин  недоговаривал  главного,
потому  что  это главное было вне сторожевой, а  в  сущности
лакейской  компетентности генерала. Уязвленный презрительным
тоном,  он  все же попробовал приоткрыть завесу, сунуть  нос
туда, куда его не пускали.
      - Еще день-два - и возьмем негодяя. Никуда не денется,
-  примирительно пробасил. - Признаюсь, вчера вышла досадная
накладка,  спугнули...  Теперь  он  настороже.  Но  вы,  Гай
Карлович,  справедливо заметили: в Москве спрятаться  негде,
это   наш   город.  Мне  другое  непонятно:   почему   такая
нервозность, спешка? Какой-то майор, парочка психов -  какая
от  них угроза? То есть какая разница, сегодня мы их накроем
или завтра?
      Носяра у Ганюшкина от изумления вздернулся вверх,  что
противоречило  законам человеческой природы, но  не  удивило
генерала.  За  неполные  пять лет общения  с  необыкновенным
существом он и не такого нагляделся.
     - О чем ты, Борис? - тихо осведомился Ганюшкин. - О чем
сейчас спросил?
     Могильный смутился, но не утратил присутствия духа.
     - У сыска свои законы. Вслепую работать трудно. Хорошо,
когда  общая картина понятная. Мотивы, связи, причины -  вся
цепочка. Мне ваши секреты ни к чему. Гай Карлович, но логика
поиска всегда проистекает из мотивов, преступления.
     - Секреты, говоришь? Логика поиска?
      Ганюшкин  сдавленно хмыкнул, присел в кресло  напротив
генерала  и  доверительно положил руку ему на  колено,  чего
Могильный  страсть  как не любил. В памяти  сразу  всплывали
разговоры  о нетрадиционной сексуальной ориентации  хозяина,
хотя  очевидных подтверждений у него не было. Но не хотелось
получить доказательства таким прямым путем. Замечал, не раз,
увы, замечал лихой блеск в глазах Ганюшкина, когда тот таким
образом,  будто невзначай, теребил его массивное колено  или
прижимался ненароком. Скорее всего, просто озоровал, а там -
чем   черт   не   шутит...  Не  хотелось  на  старости   лет
оскоромиться.
      -  Хорошо,  объясню, - продолжал  Ганюшкин,  будто  не
замечая,  как  напрягся генерал, - У вас,  у  сыщиков,  своя
логика,  а  у нас, у управленцев, - своя. Мы, дорогой  Борис
Борисыч,  пришли  в эту страну всерьез и  надолго.  Но,  как
верно  подметил Владимир Ильич, взять власть намного  легче,
чем  удержать.  Если угодно, Боря, это политический  вопрос.
Да,  два психа, профессор и девка, сами по себе пустое место
и  цена им грош. Включая и оборзевшего майора. Важно другое.
Если   кто-то  покусится  на  святая  святых,   на   частную
собственность,  и  мы  им спустим  хоть  один  раз,  то  где
гарантия,  что они не посягнут на большее? Не  возмечтают  о
новом  переделе?  Здесь не может быть никаких  компромиссов.
Вас самих, кажется, учили, суть не в наказании, а в том, что
оно неотвратимо. Улавливаешь мысль, старина?
      Могильный  потянулся за рюмкой,  на  которую  давно  с
".&$%+%-(%,  поглядывал,  и  Гай  Карлович  убрал  блудливую
ручонку.
      -  Чего  тут  не  уловить? Только я  ведь  про  другое
спросил. Отчего такая спешка? Какие для нее основания?
      Ганюшкин  нахмурился, сгонял носяру туда-сюда,  словно
принюхался к сквозняку.
     - Нет, тебе, видно, не втолкуешь... Лучше доложи, какие
меры приняты.
     - Из Москвы не уйдут. По плану "Перехват" под контролем
аэропорты,   вокзалы,  речной  порт.  Подключены   диаспоры:
кавказцы, вьетнамцы, китайцы... Вся милиция на ушах.  Премию
объявили   за   поимку.  Долго  они  в  норе  не   просидят,
обязательно  высунутся.  Наш  человек  из  ведомства  майора
постоянно  на связи. Все, как говорится, схвачено.  Не  вижу
причин для беспокойства.
     - А больницы? Без больницы им не обойтись.
      -  Вам бы в органах работать, - похвалил Могильный.  -
Естественно,   больницы   тоже  под  присмотром.   Разрешите
уточнить одну деталь?
     - Ну?
       -  Как  я  понимаю,  продолжает  действовать  нулевой
вариант?
     На секунду Ганюшкин задумался.
      - Пожалуй, с девкой помедлим. Она еще пригодится...  А
этот  мусор... Эх, Борис, кабы ты знал, как иногда надоедает
вся  эта  возня  с букашками... Так хочется махнуть  на  все
рукой  - и улететь в иные края, где люди живут, а не  звери.
Но - нельзя. Никак нельзя. Взялся за гуж - не говори, что не
дюж.  Как  вас одних оставить? Оглянуться не успеешь,  опять
всю страну засрете.
      Встретились  глазами, и, как обычно, генерал  смущенно
потупился.

                             ***

       Иванцов  проспал  беспробудно  около  трех  суток.  В
сумеречном  сне  погружался  в  такие  глубины,  где   разум
практически  отсутствовал, возможно, это  была  преисподняя.
Там  встречал  существа, не имеющие  внятных  физиономий,  с
лопастями   вместо   конечностей,  с  тяжелым,   прерывистым
дыханием, как у умирающих, но с повышенной тягой к  общению.
Они  окружали  его,  тискали, ласкали,  щипали,  нашептывали
бессмысленные  слова, от которых могло остановиться  сердце,
но не останавливалось.
      В  тех  зловещих  местах ему удалось  повидаться  и  с
детьми,  с  Оленькой и Виталиком, но свидание  было  слишком
коротким и не доставило радости. Виталик был занят тем, что,
сидя   на   бревне,  отпиливал,  перепиливал  Оленьке   ногу
электрической   пилой,  а  доченька  хохотала,   размахивала
руками,  разбрасывая снопы тяжелых искр,  и,  заметив  отца,
завопила  в восторге: "Папа, папочка! Погляди, как  забавно!
Совсем крови нет".
      Из  преисподней его увела Мария Семеновна, драгоценная
Манечка. Свежая и помолодевшая, подхватила его под руку, что-
b.  по-птичьи закурлыкала - и они взметнулись к небесам, где
открылись  совсем  иные картины. Посреди бескрайних  зеленых
полей  паслись  стада  овечек, красивые  девушки  в  пестрых
одеждах   водили  струящиеся  хороводы,  звучала   негромкая
музыка,  но тоска не покинула его и здесь. Иванцов  понимал,
что,   как   и   преисподняя,  это  всего   лишь   мираж   с
противоположным   знаком,  посланный   ему   для   какого-то
вразумления.  Он спросил у Манечки, что с ними происходит  и
не  утомил  ли  ее  перелет в иное  измерение,  на  что  она
беззаботно ответила: "Ну что ты, голубчик Толенька, стоит ли
беспокоиться? Здесь так хорошо... Мы давно умерли и все  еще
живые. Разве это не счастье?"
       Иногда   сновидения  исчезали,  на  веки   опускалась
чернильная  тьма,  и  это  была, по  всей  видимости,  самая
кошмарная  стадия  клеточной муки. Он  не  мог  понять,  где
находится  и  кто он такой, а каждая попытка  открыть  глаза
сопровождалась   судорожным  сжатием  костлявой   лапы   его
собственной или неизвестно чьей груди.
      Когда  наконец проснулся в самом деле, то  понял,  что
лежит  на  кровати  в  комнате. Где-то  близко  были  слышны
человеческие  голоса, мужской и женский. Иванцов  сразу  все
вспомнил  и  удивился  тому,  что  былое  сознание,  надежно
упрятанное   в  поджелудочной  железе,  сейчас,   в   момент
пробуждения,  освободилось  и  восторжествовало.  Он  словно
обнаружил себя повернутым вспять, к тому времени, когда  еще
не  был пациентом хосписа "Надежда". И тут же решил, что это
не  могло  быть  ничем  иным, как какой-то  новой,  особенно
изощренной  иллюзией. И комната, а не палата  с  решеткой  -
всего  лишь составная часть последовательно идущего процесса
перевоплощения  в  иную сущность. Сейчас откроется  дверь  и
появится  Макела или кто-нибудь из тех, кто  приставлен  для
наблюдения.  Тоска  стала  ясной и  светлой,  как  утро.  Он
попытался   загнать   неосторожно   высунувшегося   прежнего
Иванцова  обратно  в  кишки и, когда  это  не  удалось,  по-
настоящему испугался. Позвал слабым голосом:
     - Макела! Макелушка, ты где?
      Никто  не  отозвался,  и тогда  Иванцов,  стараясь  не
шуметь,  слез  с  кровати  и  подошел  к  окну.  Был  вечер,
смеркалось,  и внизу вырисовывался мирный городской  пейзаж:
детская    площадка,   припаркованные   машины,    блестящие
"мыльницы" - гаражи... Две мамы с колясками, пожилые женщины
на  скамейке...  Чуть поодаль, в глубине  скверика  -  кучка
молодняка,  парни и девчушки с пивными бутылками.  Если  это
мираж,  то до боли реальный. Он недоверчиво ощупал  на  себе
одежду  -  не  комбинезон  и не байковая  ночная  рубаха,  а
подобие пижамы из коротких штаников и куртки.
       Иванцов  пошел  на  звук  голосов  -  и  очутился  на
обыкновенной кухне панельного дома. За чайным столом  сидели
двое:  очень красивая, яркая блондинка с желтыми волосами  и
темноволосый,  темноглазый молодой мужчина приличного  вида.
Мужчину Иванцов видел впервые, а блондинка знакомая.  Когда-
то  он знал ее как Олину школьную подругу по имени, кажется,
Надя  Марютина,  а  недавно встречал ее в хосписе,  где  она
подбивала его на разные безумные поступки вплоть до  побега.
Qидящая за столом девица была, по всей вероятности, ни той и
ни другой, а неким промежуточным вариантом, имеющим сходство
с   обеими.   Страшная  путаница  в  голове   помешала   ему
сосредоточиться, но он подумал, что волноваться не стоит:  с
минуты  на  минуту  все  разъяснится  само  собой  и  станет
понятно,  куда ведет очередная ступенька перевоплощения.