шают, -- наклонившись к самому уху  Белова, еле
слышно прошептал он. -- Антон там на стене нашел заклепку...
     Все  сразу  вскочили на ноги  и гуськом,  на цыпочках прошли в кабинет.
Стоящий на стремянке Антон повернулся к подошедшим ребятам, приложил палец к
губам  и  показал  наверх. Там, под снятой панелью  декоративной обшивки,  в
верхнем углу стены  поблескивал  "жучок" подслушивающего  устройства. Саша с
усмешкой взглянул на  крайне  озадаченного Пчелу. В  ответ  тот лишь  развел
руками и молча сунул спустившемуся вниз Антону пачку зеленых банкнот.
     На  освободившуюся стремянку  тут  же  поднялся Белов.  Он  внимательно
осмотрел устройство и вдруг с мальчишеским лукавством подмигнул друзьям.
     --  А я вот думаю:  может,  ну  к черту  эти выборы?!.. -- с наигранной
задумчивостью произнес он прямо в "жучок".
     -- Ты что, Сань, охренел?! -- тут же подыграл ему Пчела.
     --  Ну а  что, в  натуре?  -- продолжал дурачиться Белов. -- На выборах
ведь кто побеждает?.. Сильнейший! А кто у нас сильнейший?.. Во-ло-дя...
     Космос и Пчела прыснули, а Белов  легонько щелкнул ногтем по блестящему
кругляшу "жучка" и язвительно улыбнулся:
     -- Володенька! Кончай пакостить, слышишь?..

XIX

     В Москве весь снег давно уже  стаял, а здесь, в подмосковной  рощице, в
низинках еще сохранились островки ноздреватого,  голубовато-серого весеннего
снега.  На   фоне  одного   из  них  суетливый   и  словоохотливый  фотограф
распорядился выкопать яму.
     Пока двое хмурых рабочих ковыряли  лопатами землю, Каверина  готовили к
съемке.  Его облачили в прорезиненный армейский комбинезон и военный бушлат,
обильно заляпанный грязью. После этого миловидная девушка-гримерша принялась
за  его  лицо.   Володе  приклеили  недельную  щетину,   нарисовали  синяки,
кровоподтеки и  темные  круги под глазами. Физиономия получилась жутковатая,
но фотограф, заправлявший всем на съемочной площадке, остался доволен.
     -- Хорошо, Юленька! -- проблеял он на бегу. -- Займись теперь абреками,
киска...
     Чуть  поодаль,  у  микроавтобуса  стояли  пятеро  мужчин  --  в  зимних
камуфляжных куртках, с зелеными повязками на головах и с автоматами в руках.
Другая  девушка приклеивала  им черные усы  и  бороды. Возле ямы расставляли
свою аппаратуру осветители, а фотограф  беспрестанно метался от одной группы
к другой и всех поторапливал.
     Сверху, с  высушенного апрельским  солнышком  пригорка,  за  всей  этой
суетой наблюдал  подполковник  Введенский.  Вообще-то идея подготовить серию
снимков о страданиях Каверина в плену у чеченских боевиков принадлежала ему,
Введенскому. Он вполне  резонно полагал, что публикация их в прессе добавила
бы его подопечному немало голосов сердобольных старушек-избирательниц.
     И,   тем   не  менее,   такая  низкопробная  фальсификация  была  Игорю
Леонидовичу не по душе. Мышиная возня внизу была ему отвратительна, впрочем,
лицо его оставалось абсолютно беспристрастным.
     Фотограф  тем  временем  начал   выстраивать  мизансцену  --  расставил
бородачей с автоматами по периметру ямы и с подобострастием препроводил туда
главного  героя -- Каверина. Кандидат в  думское  кресло с недовольным видом
спустился в яму, но оказалось, что ее края едва достают ему до пояса. Этого,
безусловно, было мало.
     -- Идиоты! --  напустился  на  угрюмых землекопов  фотограф.  --  Я  же
говорил: по грудь надо! Это что, по-вашему,  -- грудь? --  он не глядя ткнул
пальцем в  сторону ворочавшегося в яме Каверина, оказалось  -- точнехонько в
его оттопыренное мягкое место.
     --  Так это...  Вода же  там...  -- оправдывались рабочие. -- Как  он в
воде-то?..
     Яма действительно была подтоплена талой водой. У Каверина, обутого лишь
в туфли и резиновые бахилы, стали замерзать ноги.
     -- Послушайте, как вас там!.. --  раздраженно окликнул он фотографа. --
Давайте скорее, я же здесь окоченею!
     Тот сразу забыл о землекопах и кинулся к клиенту.
     -- Владимир Евгеньевич! -- затараторил  он, в  отчаянии заламывая руки.
--  Так снимать невозможно!  Понимаете, очень неудачный ракурс,  да и  общая
композиция... Владимир Евгеньевич, вам надо  опуститься ниже...  А что  если
встать на колени?! -- вдруг осенило его.
     -- Что?! -- возмутился Каверин.
     -- Всего на одну минуту, Владимир Евгеньевич, на одну только минуточку!
-- взмолился фотограф.
     Володя скривил разрисованное гримом лицо и нехотя согласился:
     -- Ладно, только быстро... И коньяку приготовьте!
     Опершись  руками о края  ямы,  Каверин  опустился  на  колени. Фотограф
метнулся к штативу, припал к камере и заверещал:
     --  Владимир Евгеньич, протез  спрячьте вниз --  вы же еще  с рукой!  И
взгляд, пожалуйста,  жестче и мужественней. Как у Брюса  Уиллиса в  "Твердом
орешке". Вот  так!..  Отлично!.. Абреки,  больше жестокости!  Дайте звериный
оскал!.. Автоматы ближе!.. Так!
     Один  из  бородачей  с  ухмылкой  приставил  к  голове  Каверина  ствол
автомата.    "Узник",    уставившись    на   него   снизу   вверх,    сделал
благородно-несгибаемое лицо. Одна за другой засверкали фотовспышки.
     -- Есть!.. Отлично! Снято! -- радостно воскликнул фотограф.
     Бородач тут  же убрал  автомат, протянул Каверину руку и вытащил его из
ямы.
     -- Фу, замерз, черт, -- раздраженно пробормотал "узник".
     --  Ничего,  Владимир  Евгеньевич,  сейчас   коньячку!..  --   фотограф
энергично замахал кому-то рукой и, извинившись, убежал.
     Осветители принялись шустро сматывать шнуры  и  раскладывать аппаратуру
по кофрам. Абреки,  переговариваясь  и отклеивая  на ходу  фальшивые бороды,
направились к автобусу.
     К  Каверину  подлетела   девушка-гримерша  с  пластиковым   стаканчиком
коньяка.  После того  как Володя  залпом проглотил коньяк, она стала снимать
грим.  Через  четверть  часа  умытый  и  благоухающий  Каверин   поднялся  к
поджидавшему его у машины Введенскому.
     -- Чуть не околел, блин! -- пожаловался Володя.
     Игорь Леонидович  сочувственно кивнул  и  протянул ему несколько листов
машинописного текста.
     --  Владимир Евгеньевич, вот  ваша героическая биография. Выучите,  как
"Отче наш".
     Неспешно шагая к машине, Каверин рассеянно пробежал глазами по тексту.
     --  В  принципе,  это  реальная история  одного  офицера-вэвэшника,  --
пояснил Игорь Леонидович.  -- В январе он попал в плен под  Курчалоем, потом
его расстреляли.
     -- Курчалой? -- оживился Каверин. --  Я там  на свадьбе  гулял.  У меня
друзья там.
     -- Никаких свадеб, -- категорично покачал головой Введенский. -- Вы там
сидели  в яме.  Забудьте о  друзьях.  Не упоминайте  название их  тейпов.  И
вообще, без нужды не детализируйте.
     -- Нет, Леонидыч,  ну так  тоже  нельзя, --  слегка куражась,  возразил
Володя. --  Что  значит "забудьте"?  Я  за эти  годы Чечню  вдоль  и поперек
изъездил, у меня там полно товарищей среди о-очень уважаемых людей...
     -- Владимир  Евгеньевич, нас не  интересует  реальность,  --  терпеливо
разъяснил  подполковник.  --  Если  вы  расскажете людям,  чем  занимались в
действительности, вы не то что в Думу не попадете, вы на Колыму  поедете. Но
использовать ваш чеченский опыт в избирательной кампании мы обязаны.
     Они подошли к машине, и Каверин уселся на  заднее  сиденье лимузина. Он
то рассеянно  смотрел  на  говорящего Введенского, то опускал глаза  в текст
своей новой биографии. При  этом было совершенно  непонятно -- слушает ли он
вообще то,  что ему говорят. Игоря Леонидовича такая  его манера  прямо-таки
бесила, но он, стоя перед сидящим Володей, невозмутимо продолжал:
     -- Моя задача -- провести вас в Думу. Ваша задача -- помочь мне в этом.
У вас крайне опасный конкурент.  Давайте доверять друг  другу  и действовать
согласованно.   Завтра  вы  познакомитесь  со  своим  --  ужасное  слово  --
имиджмейкером. Это крупный специалист и наш человек. Слушайтесь его во всем.
Договорились?
     Введенский умолк. Каверин  в очередной раз поднял голову и взглянул  на
подполковника. Его каменное лицо  не  выражало  ровным  счетом  ничего -- ни
раздумий, ни гнева, ни одобрения. Он лениво разлепил губы и сказал:
     -- А давай Белову язык отрежем, зажарим и съедим.
     Он произнес эту фразу без всякой интонации -- ровно, как робот.
     От этих  слов  у  невозмутимого Введенского  пробежал по спине холодок.
"Это что -- шутка такая?.." -- растерянно подумал он.
     А  Каверин, кашлянув,  вновь,  как  ни в  чем не  бывало,  углубился  в
изучение текста.

XX

     В воскресенье днем друзья, как обычно, встретились в палате у Фила. Так
повелось давно  --  с  первых дней  пребывания  его  в  больнице.  Поначалу,
собираясь  у постели Фила,  Белов,  Космос и  Пчела каждый  раз  ждали  хоть
каких-нибудь  улучшений, но  неделя проходила  за неделей, а в состоянии  их
друга ровным счетом ничего не менялось.
     Со временем визиты  в больницу превратились  в  традицию, в некий обряд
верности многолетней дружбе.  Частенько случалось и так,  что  во время этих
встреч  обсуждались  разные   текущие  дела,  принимались   важные  решения,
намечались новые планы. Это устраивало всех -- получалось  вроде того, что и
Фил каким-то образом продолжает участвовать в делах Бригады.
     Вот и в это  воскресенье, едва войдя в палату, Белый  уселся в кресло и
взялся просматривать стопку  свежих газет.  Развернув  первую  же,  он сразу
наткнулся  на  большое, чуть ли  не  в  четверть полосы, фото  Каверина. Его
соперник, израненный и изможденный,  с непоколебимо-мужественным лицом стоял
в глубокой яме под автоматами боевиков.
     Белов изумленно-насмешливо протянул:
     -- Ну е-мое!.. "Из чеченского плена -- в  думское кресло", -- хохотнув,
прочитал он  название статьи  и развел руками. -- Какой плен, на хрен?! Тоже
мне, жертва войны...
     Пчела, расставляя на столике бокалы, мельком взглянул через его плечо и
фыркнул возмущенно:
     -- Гонит, блин, как Троцкий...
     Он достал из  холодильника бутылку шампанского  и,  занявшись  пробкой,
продолжил:
     -- Я Ваху  попросил -- он все про него выяснил. После той  мясорубки на
станции его люди Тари-эла пригрели, так он, сука, тут же к трубе присосался.
Потом завязался с турками, получал подряды строительные  на  восстановление.
Короче, хапнул по полной программе!..
     Белов процедил сквозь зубы:
     -- Живучий, черт!..
     --  Да слить его, падлу, втемную -- и все дела, -- решительно предложил
Пчела.
     -- Нельзя, -- покачал головой Белый. -- У него покрышка федеральная.
     --  Да ты что!.. -- Пчела,  разливая  шампанское  по бокалам, изумленно
замер  и  озадаченно  спросил: --  А как же ты тогда собрался у  него выборы
выигрывать?
     Саша пожал плечами:
     -- Молча.
     В палату вошел Космос.  В руках  у него был букет белых роз и кувшин  с
водой. Он  опустил кувшин на тумбочку у кровати Фила, поставил цветы в воду,
аккуратно и бережно их расправил.
     -- И давно он под федералами? -- спросил Сашу Пчела.
     -- Года три как минимум...
     -- Эй, ну ладно вам... -- обернулся к ним Космос. -- Хватит о делах, а?
Мы к Филу приехали или как?
     -- Кос, не грузи... -- буркнул Пчела, рассматривая газету.
     Хмуро  взглянув  в  его  сторону,  Космос  осторожно  присел на краешек
кровати, склонился к Филу и прислушался. Глядя на него,  друзья взяли бокалы
и тоже подошли к постели. Все трое молчали.
     Перед  ними  лежал  их  друг  --   неподвижный,  мертвенно-бледный,   с
исхудавшими, ввалившимися щеками. Половину его лица скрывала  маска аппарата
искусственного  дыхания,  по  экрану  осциллографа   бежали  ровные  цепочки
импульсов системы жизнеобеспечения. Все как обычно, как всегда...
     -- Что он  там видит? -- вдруг  тихо и задумчиво произнес Космос. -- Он
же сейчас  по  ту сторону жизни...  Там, наверно,  темно, страшно, вы только
прикиньте...
     Вздохнув, Саша поднял бокал с шампанским.
     -- Давайте, братья, за Валерку. Чтобы он выкарабкался.
     Ребята тоже подняли свои бокалы.
     -- И за твою победу, Сань, -- добавил Пчела.
     -- Нет,  -- возразил Космос. Он встал  и, чуть замявшись, предложил: --
Давайте за то, чтоб мы все вместе держались.
     -- Правильно, -- почти синхронно кивнули Пчела с Беловым.
     Они сдвинули бокалы. Но выпить  друзья не успели -- у изголовья постели
Фила   раздался  тонкий  и  пронзительный  писк.  Его  издавала  медицинская
аппаратура, а ровные  цепочки импульсов на мониторе сменились беспорядочными
всплесками.
     -- Так, это что такое? -- насторожился Саша.
     -- Не понял... -- озадаченно пробормотал Космос. -- Что за ерунда?
     Взгляды  всех  троих были прикованы к  свистопляске приборов,  и  никто
поэтому не обратил внимания, как едва заметно дрогнули веки Фила.
     Хлопнула дверь -- в палату вошла обеспокоенная медсестра.
     -- Ребята, ну что за кабак вы тут устроили?! -- с ходу возмутилась она.
     -- Эй, мадам, это что за дела? -- кинулся к ней Пчела.
     -- Тихо-тихо, сейчас разберемся... -- девушка  взглянула  на приборы и,
обернувшись, резко скомандовала: -- А ну-ка давайте все отсюда!..
     --  Нет,  ты объясни -- это человек сломался или  аппаратура  твоя?  --
набычился Космос.
     -- Все вопросы потом! -- отрезала медсестра, энергично оттесняя ребят к
дверям.
     Они и глазом не успели моргнуть, как прямо с бокалами в руках оказались
в больничном коридоре.
     -- Нет, на  аппаратуру не похоже... Что за звук такой?.. --  недоумевал
Космос.
     -- Да черт его знает... -- пожал плечами Саша.
     Не прошло и пяти минут, как медсестра вышла из палаты. В одной руке она
несла их  початую  бутылку шампанского,  другой -- набирала номер  на трубке
мобильника.
     -- Простите, что это было? -- шагнул ей наперерез Белов.
     --  Ваш друг в порядке, -- поспешила успокоить его девушка, сунув ему в
руки  бутылку. -- Такое  иногда случается, техника  странно  себя ведет.  Он
все-таки живой,  что-то  там  чувствует,  по-своему соображает. А вы  пьянку
устроили! -- она еще раз с укоризной покачала головой и заторопилась дальше.
     Отойдя от них на несколько шагов, она поднесла трубку к уху.
     -- Борис Моисеевич, я по поводу Филатова... -- негромко заговорила она,
удаляясь все дальше по коридору.
     Друзья, обеспокоенно переглядываясь, молча смотрели ей вслед.

XXI

     -- Ваня! --  позвала  Ольга.  --  Завтракать!..  Пятилетний Ваня Белов,
прижимая  обеими  руками наушники,  вошел в  кухню.  Мальчик в  такт  музыке
энергично  мотал  кучерявой головой  и топал ногами.  Прямо  в  наушниках он
попытался влезть на стул,  но его перехватила мать. Ольга сняла с сына плеер
и наушники.
     -- Чего ты, мам? -- удивился Ваня. -- Это ж Чайковский, Пятая симфония,
часть вторая...
     -- Садись завтракать, Чайковский! -- усмехнулась она.
     Ваня  сел  на  стул  и сразу  потянулся  к  вазочке с конфетами.  Ольга
отодвинула ее подальше.
     --  Сначала  кефир,  -- строго сказала  она.  Ваня  скорчил недовольную
рожицу и, дурачась, зарычал.
     -- Не рычи! -- пряча улыбку, одернула его Ольга.
     Мальчик отхлебнул кефира, облизнул испачканные губы и спросил:
     -- Мам, завтра суббота?
     -- Завтра четверг.
     -- А после четверга -- суббота?
     -- Здрасьте! -- усмехнулась Оля. -- После четверга -- пятница...
     В кухню с раскрытой газетой в руках вошла бабушка.
     --  "Кандидат в депутаты Александр Белов..." -- с неприкрытым сарказмом
прочитала она и протянула газету внучке. -- Оленька, ты это видела?!
     -- Видела, -- мягко улыбнулась Оля.
     -- И что ты думаешь?
     Ольга  замялась.  Узнав,  что  Саша  решил участвовать  в  выборах, она
обрадовалась,  вот только радость эту она предпочитала не афишировать. Ольга
боялась сглазить, ведь  она  была убеждена, что этот шаг Белова -- не просто
очередная авантюра  ее  неугомонного мужа. В  этом неожиданном  поступке она
увидела не только его  желание изменить свою жизнь, уйти из криминала.  Саша
хотел вернуть семью  --  в  этом Ольга была уверена на все сто процентов.  В
общем, выборы были шансом исправить в их жизни все и сразу.
     Впрочем, бабушка наверняка  не  разделяла ее  уверенность, поэтому  Оля
только неопределенно пожала плечами и, опустив глаза, сказала:
     -- Ну... он давно к этому шел. Я уверена, он выиграет.
     --   Угу,   если  не  посадят...  --   ехидно  хмыкнула  бабушка.   Она
подозрительно посмотрела на беспечно  улыбающуюся внучку и  строго спросила:
-- Ты на развод подала?
     -- Ба,  давай  об этом потом, а?  -- Ольга нахмурилась  и чуть покачала
головой, выразительно покосившись на сына.
     Теперь, после выдвижения Саши на выборы, о разводе  ей не хотелось даже
думать, а не  то что обсуждать эту  неприятную тему с агрессивно настроенной
бабушкой.
     --  Мам,  а  после пятницы -- суббота?  -- снова принялся за  расспросы
Ваня.
     -- После пятницы -- суббота, -- согласилась Ольга.
     -- А папа приедет в  субботу?  -- Белов-младший, наконец,  добрался  до
самого важного  для  него  вопроса,  ответ  на  который,  впрочем,  ему  был
прекрасно известен.
     -- В субботу, -- Ольга рассмеялась и взлохматила непокорные вихры сына.
-- Ешь давай! А потом заниматься.
     Ваня  с  тоской  оглянулся на лежащую на диванчике скрипку и  порывисто
вздохнул. До субботы все-таки было еще очень и очень долго.

XXII

     Из  московского  офиса  своих  чеченских  друзей  Каверин   вернулся  с
подарком. Двое дюжих джигитов затащили в его квартиру огромную -- два на три
метра  --  картину,  упакованную в оберточную бумагу.  Кандидату  в  думское
кресло явно не терпелось взглянуть на подарок, он быстро выпроводил гостей и
разрезал на картине веревки.
     Картина  его  ошеломила.  На  фоне залитых  солнцем горных  вершин  бил
копытом горячий вороной жеребец. На нем в  роскошной белоснежной  черкеске и
такой же белой бурке гордо восседал он, Владимир Каверин, --  невозмутимый и
величественный.  За  его спиной высились  некие странноватые конструкции,  в
которых Каверин не сразу узнал нефтяные вышки. Все это великолепие довершала
шикарная золоченая рама.
     Не отрывая восторженно горящих глаз  от картины, Володя отступил от нее
на несколько шагов. Сказать, что картина ему понравилась -- значит ничего не
сказать.  Он  был восхищен, возбужден,  растроган.  Он  не  замечал ни явных
диспропорций,  ни  неестественных,  фальшивых  тонов,  ни  общей  несуразицы
композиции. Даже то, что нефтяные  вышки  больше походили на клоны Эйфелевой
башни, не казалось  ему недостатком. Главные достоинства полотна заключались
в персоне всадника,  в его  величавой позе,  в  мужественном лице, в  мудром
взгляде.
     Вволю насладившись картиной, Каверин решил ее  немедленно повесить. Для
монументального шедевра неизвестного живописца следовало освободить место, и
Володя решительно сорвал со стены несколько репродукций.
     Каверина  охватило   горячечное  нетерпение.  Он  быстро  переоделся  в
домашний  халат, приволок стремянку, электродрель, другие инструменты  и без
промедления взялся за дело.
     Однако уже через пять  минут он понял, что справиться с бетонной стеной
ему будет не просто.  Сверло бетон почти не брало, но  это еще полбеды. Хуже
было  то,  что обходиться ему приходилось  в основном только левой рукой  --
затянутый в черную перчатку протез был плохим помощником.
     Помучившись  с дрелью, Каверин взялся за  молоток и шлямбур. Инструмент
плохо держался в искусственной руке,  Володя психовал, то и  дело чертыхаясь
сквозь  стиснутые зубы.  Но сдаваться он и не думал. Обливаясь потом, он раз
за разом бил  тяжелым молотком по  головке шлямбура. В  лицо летела бетонная
крошка, руки налились свинцовой тяжестью, ноги подрагивали от напряжения...
     Время от  времени Каверин  останавливался,  приваливаясь  мокрым лбом к
непокорной стене.
     -- Шайтан!..  Падла!..  --  задыхаясь, шептал он  в изнеможении,  а уже
через минуту с