дури, - простонала Люська, - чего, не знаешь, что такое  хочется?  -
но, когда Светка плавно стала заваливать ее на спину, не воспротивилась.
   - Никитушка-а! - позвала Светка. - Иди к нам, нам без тебя скучно...
   Никита прилег на постель, где втроем было немного тесно.
   - Ой, не надо... - пробормотала Люська. - Ой, психи...
   - Да что ты, кисонька! - проворковала Светка. - Почему же не надо?  Надо,
очень надо, тебе самой надо, а не нам. Ласкай ее,  Никитушка,  ласкай!  А  я
помогу немножко...
   Наверно, Никита и сам, без этой команды,  смог  бы  взяться  за  Люськины
прелести. Но все-таки чуть-чуть боялся. Светки, конечно, а не  Люськи.  Хрен
ее знает, начнешь делать что-то без государынина дозволения, а она еще и  на
конюшню отправит... Дескать, еще взовьется: "А, так-то ты мне  предан!.."  -
или что-то в этом роде.
   Ну, а раз приказано, чего не поусердствовать?
   И, навалившись на пышное Люськино бедро - она была заметно полнее Светки,
- он пустил обе ладони в дерзкую и  жадную  прогулку  по  всем  тем  местам,
которые только на принципиальных схемах бывают одинаковы,  а  на  конкретных
объектах обычно здорово различаются.
   -  О-о-о,  -  простонала  Люська,  когда  его  руки  прошлись  по  бокам,
подмышкам, шее, проехались по животу, подкатились под попу. И все  это  было
куда мягче, нежнее, пышнее, ласковей, чем у его первой  женщины.  Сейчас  он
уже знал - вот эта будет второй, и первая, как это ни  странно,  сама  этого
хочет.
   Более того, Светка терлась то о Люську, то о Никиту шепча всякие  стыдные
и похабные словечки.
   - Замучаете вы меня... - выдохнула Люська. - Не могу больше... Берите!
   И она откинула голову, закрыла глаза. Все тело ее била легкая дрожь.
   Когда Никита, улегшись на  Люську,  трепещущую,  будто  невинная  девица,
вжался в нее мощным, но нежным и бережным движением и глубоко ушел плотью  в
это истомившееся тело, Люська тихо охнула и слегка дернулась,  вяло  положив
ладони  на  Никитины  лопатки.  А  Светка,  будучи   в   буквальном   смысле
сбоку-припеку, испустила такой сладкий стон,  словно  Никита  был  с  ней...
Возможно,  она  и  вправду  разрядилась,  потому  что  на  некоторое   время
успокоилась и умолкла, уткнулась лицом  Никите  в  плечо  и  только  изредка
проводила левой ладонью  по  его  спине,  а  правой  поглаживала  Люську  по
гладкому плечику. Никита тоже  непроизвольно  обнял  сразу  обеих,  а  потом
ощутил на Светкиной спине и Люськину руку.
   - У-у-о-ах! - Люся судорожно  стиснула  Никиту  в  объятиях,  обдала  его
жаром.
   - О-о-ой, Валечка!
   Тут Никита понял, что все эти несколько минут Люська отдавалась не ему, а
покойному Балясину, воображая, что это Валентин. Другой бы мужик и обиделся,
но Никите это было по фигу - он эту Люську сто лет не жаждал, в любви ей  не
признавался. И то  наслаждение,  которое  в  нем  уже  начинало  заниматься,
угасло.
   Тем  более  что  Люська  уже  расслабила  объятия  и  лежала   совершенно
безучастно. Но на расстоянии вытянутой руки азартно хрипела  Светка.  И,  не
долго думая, Никита перебрался к ней, сразу же  страстно  схватившей  его  в
крепкие  кольца  рук  и  ног,  закачавшейся,   забесившейся   под   ним   со
сладострастными взвизгами... И  хотя  после  Люськи  Светка  казалась  более
жесткой, мускулистой, резкой, жадной и грубоватой, страсть вновь разгорелась
с удвоенной силой. Впрочем, Булочка  была  уже  настолько  горяченькой,  что
всего нескольких рывков хватило, чтоб и она вспыхнула.  Но  и  Никите  ждать
было недолго...
   После этого немного полежали рядышком, а  потом  выяснилось,  что  Люська
умиротворенно похрапывает.
   - Ну, пошли! - прошептала Светка. - Не будем мешать бедненькой.
   Они тихо, не потревожив спящую, покинули номер,  заперли  его  снаружи  и
вернулись в свой.
   Никита привалился к стенке и стал засыпать. А Светка подошла к телефону:
   - Ну как там? Хорошо. Меня не будите, Петрович в курсе.
   Должно быть, то, что ей сообщили,  Булочке  понравилось.  Она  залезла  к
Никите под одеяло, прижалась к нему теплой спиной и пробормотала уже  сонным
голоском:
   - Пусть Хрестный умоется...

ВТОРОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

   На сей раз Никита проснулся не сам по себе, а потому  что  его  разбудила
Светка. Одета она была по-деловому, так же, как и вчера, в  тот  же  кожаный
жакет, черную водолазку с кулоном-черепушкой, облегающие брючки и сапожки.
   - Вставай, вставай, порточки одевай! - пропела она на  мотив  пионерского
горна, бесцеремонно тормоша Никиту за плечо. - Так всю жизнь проспишь, соня!
   Никита огляделся, пытясь понять, что тут в номере изменилось. На столе  и
креслах откуда-то  взялось  множество  всякого  рода  ранее  отсутствовавших
вещей.
   Какие-то коробки с фирменными этикетками, перевязанные  бечевками  пухлые
свертки, пластиковые пакеты.
   - Вот тебе пока нижнее белье и шлепанцы, - бросив на табурет свежие трусы
и майку, объявила Булка. - Бритва тут есть, все прочее  -  тоже.  Жду  через
десять минут.
   Ничего, - сказала Светка, когда он явился пред ее светлые очи,  -  сойдет
для сельской местности. Теперь одевай вот эту рубашку и этот костюмчик.
   Вещички, видимо, возникли из  тех  самых  пакетов,  которые  появились  в
комнате утром.
   - Более менее, - произнесла  Булочка,  повертев  Никиту  и  рассмотрев  с
разных сторон. - Смотришься, смотришься, красавчик  ты  мой.  Теперь  сходим
наверх, сфотографируешься.
   - На паспорт? - предположил Никита.
   - Угадал. Начнешь новую жизнь. Но не сразу. Думаю, пару дней еще посидишь
тут.
   Никита под конвоем Булки поднялся по лестнице, прошел с ней  через  "шкаф
уборщиц", очутился в туалете. Светка вышла первая, убедилась, что в коридоре
никого нет, а потом поманила Никиту. Они прошли  по  коридору  до  очередной
лестницы, поперек которой висела веревочка  с  табличкой  "Прохода  нет",  и
очутились напротив какой-то ободранной двери. Света постучала  три  раза,  и
дверь открыл парень мрачноватого вида.
   В комнатке оказалась фотолаборатория.  Парень  усадил  Никиту  в  кресло,
включил мощные лампы, попросил чуть повернуть  голову,  сказал:  "Хорош!"  и
сделал пару снимков.
   - Пошли, - сказала Светка скромно помалкивавшему Никите, и тем  же  путем
они вернулись в подвал. - А теперь слушай. Меня сегодня тут больше не будет.
Не знаю, как насчет завтра, а сегодня - точно. Будешь по мне скучать?
   - Буду, - ответил Никита, догадываясь, что она ждет именно этого ответа.
   - Молодец, - Светка потрепала Никиту по щеке, - хороший мальчик. Но я  не
хочу, чтоб ты скучал. Я тебе сюда Люську посажу. Хочешь?
   - Как скажешь, - являя  всем  видом  полное  подчинение  любому  приказу,
произнес покорный раб.
   - Значит, хочешь. Но даже, если б не хотел, я ее все равно посадила бы.
   Потому что выяснилось, что она может знать очень важную вещь. И  если  ты
ее у нее узнаешь, то сильно мне поможешь. А во-вторых, это избавит  Люсеньку
от очень неприятного разговора. Ну и, в-третьих,  это  поможет  тебе  самому
поскорее отсюда выбраться.
   - А что надо узнать?
   - Суть дела такая. Люська, как выездная секретарша, за  Балясиным  немало
покаталась. И по Руси, и по СНГ, и в настоящей загранке побывала.  Последний
раз они были в Париже, летом этого года. Вот об этой поездке  надо  подробно
все выспросить. Но прежде всего - с кем они там встречались, не было ли  там
среди тех, с кем общались, восточных людей. Типа турок,  иранцев,  курдов...
Ну и наших тоже: чеченцев, дагестанцев, азербайджанцев. Если  были,  запомни
фамилии или имена. Ты умный, у тебя получится. Не получится - я тогда с  ней
по-другому поговорю. На тебя не обижусь, но ей туго придется.
   - Это с кладом в Бузиновском лесу как-то связано?
   - Вот за такие вопросы ты когда-нибудь башку и потеряешь. Постарайся пока
все, что про клад знаешь, выкинуть из головы. - Светка вышла из комнаты.
   Вскоре она вернулась и  ввела  в  комнату  полусонную  Люську.  Та  дошла
еле-еле и тут же улеглась на Никитину кровать, досыпать, должно быть.
   - Ну, все! - сказала Светка. - Чао, бамбино, я  полетела.  Общайтесь,  не
скучайте, до завтра!
   Щелкнул замок. Никита остался  у  телевизора,  дожидаться,  когда  Люська
окончательно проснется.
   На экране ничего заслуживающего  внимания  не  было.  Никита  туда  и  не
смотрел вовсе, поскольку  его  ни  женские  прокладки  не  интересовали,  ни
памперсы, ни даже  шоколад  фабрики  "Россия".  Да  и  к  рок-музыке  он  за
последние три года как-то охладел. В общем, пока  там  мерцали  и  дрыгались
разные цветные картинки, за которые кто-то  большие  бабки  получал,  Никита
думал помаленьку. Точнее сказать, он пытался проанализировать ситуацию, пока
Люська храпела, и  ему  не  надо  было  выполнять  приказа  строгой  госпожи
Булочки.
   Вся чертова уйма событий, в которые его затянуло против собственной  воли
или благодаря дурацким случайностям, привела его сюда. В сладкое - покамест,
не кажи "гоп", пока не перепрыгнешь! - рабство, в комфортабельную  тюрьму  с
телевизором. И вообще, если Булка не блефует, он  уже  обречен,  по  крайней
мере, на юридическую смерть. А может,  и  на  физическую,  если  Светке  это
покажется "надежнее". Зачем, кстати, она его фотографировала? На  паспорт  с
новым именем или на могильный памятник с прежним? Или просто, чтоб успокоить
его, придать уверенность: мол, раз хочет паспорт сделать, значит, убивать не
будет. А уверенность эта, возможно, нужна  лишь  для  того,  чтоб  Никита  с
хорошим настроением выполнил не больно благородную миссию "подсадной утки" -
выспросил у Люськи что-то зачем-то нужное Светке.
   Наверняка - в этом Никита ни минуты не сомневался -  разговор  с  Люськой
будут прослушивать и записывать - то есть контролировать не только  то,  что
скажет Люська, но и то, как с ней будет общаться Никита. В первую голову, не
проскажется ли он о чем-то, что Люське знать не  положено.  Про  то,  что  с
Люськой нельзя говорить о кладе, дневнике и тому подобном (хотя Люська о них
уже слышала, хотя бы и  краем  уха,  когда  вчера  беседовали  у  Булочкa  в
кабинете), Светка предупредила. А о чем еще нельзя? Или, может быть, госпоже
Фоминой покажется неприятным, если сама Люська сдуру сообщит что-то такое, о
чем, с точки зрения Булки, не следует знать Никите. Например, о том, связаны
ли контакты Балясина с  "восточными  людьми"  и  клад  в  Бузиновском  лесу?
Наверно, Светка могла бы твердо сказать  "нет"  или  придумать  какое-нибудь
другое объяснение своему интересу к парижским встречам Балясина. Однако  она
ответила так, что любой дурак понял бы: да,  связаны.  Раз  пригрозила,  что
Никита без башки останется,  если  будет  об  этом  спрашивать.  Может,  она
надеется, что Никита сам проговорится  о  том,  что  еще  не  знает  Светка?
Наверняка ведь она десять раз все выверит и проверит.
   Никита попробовал поставить себя  на  место  Светки.  Приезжают  к  нему,
хозяину солидного дела, к тому же явно не ограничивающегося производством  и
продажей выпечки, два гражданина и просят,  условно  говоря,  "политического
убежища", притом, что один из них может подозреваться в двух убийствах.  Как
там у блатных говорят? Подстава чистой воды. Надо их сдавать в  милицию  или
топить в болоте, чтоб не всплыли. А она рискует, прячет их, хотя, наверно, и
в этом подвале их запросто найти  можно,  если  профессионалы  за  это  дело
возьмутся.
   Стало быть, она уже знала, что они придут не для того, чтоб ее  "утопить"
или подставить, а с чистой душой. И скорее всего Фарид не просто так дал  им
рекомендацию, а будучи уже давно со Светкой связан, может быть, как ее агент
в конторе Балясина. Хотя документы, принесенные Никитой, у  нее  еще,  может
быть, сомнение вызывают. Не подбросили ли их ему, дурачку, например. Ибо уже
ясно, что дело вокруг этого  клада  крутится  не  шуточное.  И  Хрестный,  и
Балясин, и Светка наверняка друг друга отслеживали.  Поэтому  она  и  знала,
возможно, насчет переговоров Балясина с какими-то восточными иностранцами  в
Париже. Может, от Феди-Фарида кстати. Но Фарид  о  них  знал  понаслышке,  а
Люська могла и присутствовать на них. Или около них...
   А зачем могли понадобиться Балясину иностранцы с Востока? Чем его контора
торговала? Может, конечно, и турецким табаком, но навряд ли тут речь  о  нем
шла.
   Скорее всего нашел он там, в Париже, хорошего покупателя  на  этот  самый
клад...
   Правда, навряд ли об этом  кто-то  Люське  сообщил  или  оставил  ее  при
переговорах присутствовать. О таких делах говорят один на один, не больше...
   Прошло немало времени, пока Люська заворочалась,  проснулась  и  села  на
постели. Несколько раз осмотрелась, зевнула.
   - Скоро обед, между прочим, - заметил Никита, - полвторого уже.
   - А Вальтика, значит, уже хоронят... - припомнила Люська. - Эх, сука же я
беспородная! Люська заревела.
   - Ладно, не плачь... - неумело взялся утешать Никита. - Ничего не вернешь
уже. Все как есть, так и будет...
   Он подсел к Люське, но она отстранилась от него, упала лицом  в  подушку,
всхлипывая и сотрясаясь от рыданий.
   - Наверно, крепко ты его любила... - вздохнул Ветров.  Помолчали.  Люська
спросила:
   - Выпить есть у тебя?
   - Есть, кажется, Светка вон там пакет оставила, на столике.
   В пакете действительно оказалась бутылка "Древлеславльской"  и  несколько
бутербродов со вчерашней закуской. Никита разлил.
   - Ну, - сказала Люська, - за упокой души раба Божьего Валентина!
   Встали, выпили не чокаясь.
   - Напьюсь я, точно! - заявила Люська. - Иначе сдохну или свихнусь. А так,
поддатой, все нипочем. Все просто. И жизнь проще, и вообще...
   - Ну, тогда еще по одной? - предложил Никита.
   - Валяй! Я знаю, думаешь, меня пьяную опять трахнуть можно?
   - Это от тебя зависит, - сказал он. - А потом, извини, но ты  сама  этого
хочешь. Потому что будешь воображать, будто у тебя это с  Балясиным...  Я  ж
помню, что ты меня Валькой назвала...
   - Запомнил... - горько усмехнулась Люська. - Правильно угадал. Потому что
мне это только и осталось - себя обманывать!
   - Ну, со временем, наверно, отойдешь... Еще полюбишь, и тебя полюбят.
   - Легко сказать... По два раза так не любят, понимаешь?!  Ой,  да  что  с
тобой разговаривать,  с  пацаном!  Ни  за  что  не  поймешь...  Может,  если
влюбишься когда-нибудь. Не так, как сейчас, а по-настоящему. А Светка, дура,
тебя испортила. В постель потащила, сперва к себе, потом ко  мне...  Так  из
нее, девки, кто-то шлюху сделал - и она  тот  же  финт  выкинула,  только  с
пареньком.
   Может,  где-то  хорошая  девочка  ходила,  с   которой   тебе   назначено
повстречаться, полюбить - а теперь  все.  Теперь  ты  будешь  только  о  том
думать, как под юбку залезть. А любить не сумеешь!
   - Посмотрим, - проворчал Никита. - По-моему, выпить собирались...
   - Будь здоров! - на этот раз не стали имитировать поминки и чокнулись.  -
Нормально идет, хорошая водка...
   - Вот ты говоришь, что ты Балясина любила, - спросил Никита, - он-то тебя
любил? Ведь с женой он так и не развелся, верно?
   - С Альбиной-то? - переспросила Люська. - Нет, не разводился. У  него  от
нее дети, сейчас большие уже. А детям важно, чтоб у них отец был. А жил -  в
смысле любви - со мной. Мы, кстати, с Альбиной врагами не были.  По  крайней
мере, до пятницы. Ночевал-то он  дома  последнее  время,  а  ко  мне  только
забегал.
   Поэтому она за него спокойна была. Знала, что его  всегда  можно  у  меня
найти, если что.
   - Ну а вообще? Чего ты хорошего от него видела?
   - Ну а вообще-то - дачу подарил, ту, где мы были. Машину,  тряпок  много,
колец, косметики - вообще без счета. Бабки на работе платил хорошие. Возил с
собой часто, даже за бугор.
   - И далеко вы, за бугор ездили? В Турцию небось?
   - Были и в Турции. Но и в другие  страны  ездили.  Даже  в  Бразилии,  на
карнавале в Рио...
   - А в Париже тоже были?
   - Этим летом ездили. Но там не так интересно. В Лувре,  правда,  были,  в
"Гранд опера" и еще в  каком-то  кабаке  крутом,  там  мельница  на  рекламе
светится.
   - "Мулен Руж"!
   - А ты что, тоже там бывал?
   - Я? Мне в этот Париж сто лет не попасть...
   - Вот видишь, ты московский, столичный, а в Париже не бывал.  А  я,  дура
провинциальная, сподобилась.
   - Конечно, чего не ездить, когда любовник  богатый,  -  сказал  Никита  с
почти классовой враждебностью. -  Бабки  шальные,  езжай  и  балдей  сколько
влезет.
   - Ну, Балясин туда не балдеть ездил,  а  работать,  с  фирмачами  разными
встречался, с банкирами.
   - И тебя с собой брал?
   - Когда как. Когда нужно произвести впечатление - брал. А  иногда  только
переводчика возил. Ну а когда к нему кто-то в отель приезжал,  тут  он  меня
обязательно показывал. Кофе подать, коньяк или там минералку. Иногда  сидела
и записывала, чего надо сделать.
   -  Небось  все  французы,  когда  на  твои  ноги  смотрели,  сразу   цену
сбавляли...
   - съехидничал Никита.
   - Это я не знаю. На что они там смотрели  и  чего  сбавляли,  -  хмыкнула
Люська. - А то, что там наши  бабы  впечатление  производят,  -  это  точно.
Балясин мне даже как-то говорил, что я - визитная карточка фирмы.
   - Конечно, такая блондиночка... А французы небось все темные.  Я  слышал,
что брюнеты к блондинкам тянутся.
   - Ну, это я не знаю, - хмыкнула Люська, -  французы,  во-первых,  разные,
так же, как русские. Там и брюнеты, и шатены, и рыжие, и блондинов до  фига.
Да и вообще в коммерции их на улыбку не возьмешь.  Они  прижимистые.  А  вот
арабы или иранцы - те за лишний взгляд или за улыбочку могут хорошую  сделку
отдать. Вот к ним меня Балясин всегда вывозил.
   Это было уже совсем близко к теме задания. Никита даже насторожился.
   - Тебя там, случайно, в гарем не  приглашали?  -  хмыкнул  Никита.  -  На
должность любимой Гюльчатай?
   - Самый смех, что да, - улыбнулась Люська. -  Был  такой  момент.  Иранец
один, Мохаммад Парвани, Балясина все спрашивал, жена я ему или нет. А  потом
пятьдесят тысяч долларов за меня предложил.
   - При тебе?
   - Нет. Я там при разговоре не присутствовала. Только кофе подала и ушла.
   - Это он, выходит, тебя за пару минут разглядеть успел?
   - Ну а что, разве нельзя за пару минут понять, красивая женщина или  нет?
- и она состроила Никите глазки.
   Ветров прикинул, что Люська под воздействием пары стопок позабыла о  том,
что выглядит сейчас не совсем так, как в Париже, а  заодно  и  вообще  очень
"расковалась". Хотя разговор,  несомненно,  развивался  в  том  направлении,
которое очень пригодилось бы Светке, Никита стал  тяготиться  тем,  что  ему
надо  "поворачивать"  Люську  на  воспоминания  о  Балясине  и  всяких   там
"восточных людей". Гораздо больше ему бы хотелось "повернуть" ее на постель.
И фингал со ссадиной были тут совершенно не помехой. С лица известное  дело,
- не воду пить.
   Впрочем, если оставить в  покое  эти  самые  травматические  повреждения,
мордочка у Люськи даже без штукатурки смотрелась неплохо. Вполне можно этого
перса понять...
   Но  все-таки  Никита  понимал,  что  надо  продолжать  разговор.   Светке
наверняка покажется мало одной этой фамилии, тем более что неясно, по  какой
линии там отношения развивались.
   - Ну и что. Балясин тебя не продал? - спросил он.
   - Нет, пожалел, - усмехнулась Люська, - там, в Иране, у баб вообще  жизнь
фиговая. На улицу - только с закрытой мордой, курить нельзя, вино  -  ни-ни,
гульнешь от мужа - кирпичами закидают. Сиди дома, ублажай мужа -  почти  как
мы тут, у Светки...
   - Может, Балясин только шутил,  что  тебя  покупать  собрались,  а  ты  и
поверила...
   - Ни фига! - горячо возразила Люська.  -  Балясин  у  этого  Парвани  под
какое-то дело крупный аванс взял. Там все на полном серьезе было.  Он  тогда
мне сказал: "И чего я мусульманином не родился? Сейчас бы  на  полста  тысяч
баксов больше получил". В смысле иранец ему  бы  добавил,  если  б  он  меня
продал.
   - Шутил он, видно же, - упор