и между
собой не  менее жестокие религиозный  войны. Президент Боонен завоевал  себе
бессмертную  славу  -- во  всяком случае в масштабах страны, -- положив этим
распрям конец  при  помощи Конвенции  о  религиозной терпимости  1837  года.
Именно под  его влиянием и сложился тот единый жизненный  уклад,  который  в
дальнейшем,  объединив все  разношерстные элементы  населения, лег  в основу
морального  кодекса тагуальпеков.  В силу этого кодекса большинство  людей с
полным безразличием относились к перемене знакомых и друзей, обстоятельство,
так удручавшее Флоранс, ибо, по их мнению, любого друга можно  безболезненно
заменить новым; одни и те же телевизионные программы, кинофильмы, одинаковый
комфорт, одни и те  же воскресные газеты с комиксами на двенадцати страницах
и рекламами  на сорока,  а главное -- всеобщая схожесть вкусов, выработанных
одинаковым чтением, одинаковыми развлечениями, сформировала в  конце  концов
настолько похожих  друг на друга людей, что переезд в новый район города,  в
новый  дом,  смена автомобиля,  клуба и общества, по сути  дела,  ничего  не
меняли в жизни тагуальпеков.
     Надо  сказать, что жители столицы Тагуальпы не так  уж усердно посещают
храм  Чичигуа.  Большинство  предпочитает  бейсбол,  борьбу  и  американский
футбол.  Но зато  многочисленные туристы,  главным  образом  из  Техаса,  из
Калифорнии (всего два часа лету из  Лос-Анджелеса), реже -- из  Мексики (как
ни занимателен  был  храм  Чичигуа,  он не  выдерживал  сравнения с  храмами
ацтеков  или  майя),  толпятся  каждую  субботу  и  воскресенье  у  подножия
высоченной пирамиды, карабкаются  на развалины и наперебой фотографируют все
достопримечательности.   Потом  они  спускаются  на   землю,  индейцы  умело
всучивают им  фальшивые  реликвии  и  грубые подделки,  торговля  ведется  с
подлинным индустриальным размахом,
     Правда, иногда в корзинах индейцев можно откопать какие-нибудь черепки,
представляющие настоящий интерес. Если индейцы видят, что вы  что-то ищете и
знаете  толк в старине, они  ведут вас  в свои  хижины поблизости от храма и
высыпают перед вами  содержимое  консервных банок, куда они  складывают все,
что  нашли в  земле, обрабатывая свое поле. И там случается порой обнаружить
что-нибудь ценное. Флоранс  знала это. Вот  в одну из  таких индейских хижин
она и вошла вслед за торговкой, несшей корзинку. В хижине находился какой-то
мужчина, перед которым старая женщина, видимо мать той, что привела Флоранс,
уже разложила свои сокровища.
     Посетителю,  очень  высокому, худощавому,  с густой шевелюрой,  длинным
лицом,  перерезанным  узкой щелью рта я тонким острым носом, было лет сорок.
Одет он был вполне прилично, но не броско.
     Флоранс  с   первого  взгляда  решила,  что  он  "весьма   интересный".
Незнакомец торговал у хозяйки глиняную  головку, величиной с грецкий орех, с
широким приплюснутым носом и очень  выразительным личиком.  Торговка --  та,
что помоложе, -- в свою  очередь, вывернула перед Флоранс старую кастрюлю со
своими находками. Тут тоже были головки, но еще более  миниатюрные, размером
с лесной орех. Флоранс искоса поглядывала на ту, первую. Кажется, покупатель
потерял к ней интерес. Он уже перебирал  другие реликвии. Флоранс взяла ее в
руки. Мужчина взглянул на Флоранс, улыбнулся и заговорил с нею. Она ответила
из вежливости.  Он бросил  еще  несколько слов. Флоранс  тоже.  И  пока  они
перекидывались какими-то незначительными  фразами,  Флоранс,  держа в  руках
глиняную  головку, чувствовала,  что  все больше влюбляется в нее, и  вдруг,
неожиданно для себя, не торгуясь, дала  старухе столько, сколько та просила.
Мужчина, как-то странно усмехнувшись, поздравил ее с покупкой.
     --  Я вас не обездолила?  -- извиняющимся тоном спросила Флоранс, когда
они вместе вышли из хижины.
     --  О нет... Одну потеряешь, десять найдешь... Ведь она так понравилась
вам. Я рад, что благодаря мне вы ее купили.
     -- Да, пожалуй, именно благодаря вам, -- согласилась Флоранс.
     И действительно, она  только сейчас  отдала себе отчет, что  именно его
поведение побудило ее на этот шаг.
     -- Вы американец?
     Говорил он по-испански с легким акцентом.
     -- Я приехал из Оклахомы.
     -- На субботу и воскресенье?
     -- Нет, очевидно, на более продолжительный срок. Это зависит...
     -- От чего?
     -- От того, соответствует ли Тагуальпа моим представлениям о ней.
     -- А как вы ее себе представляете? -- весело спросила Флоранс.
     -- Не  хотите  ли чего-нибудь выпить? Это  бистро под навесом  выглядит
довольно гостеприимно.
     -- Я, пожалуй, не откажусь, сегодня такая жара...
     Она заказала себе кока-колу, он засмеялся.
     -- Что это вас так насмешило?
     -- Ничего. Лично я возьму чоуат.
     Лет  десять назад, еще до появления кока-колы, национальным напитком  в
Тагуальпе считался чоуат -- слегка забродивший сок  грейпфрута,  к  которому
добавляли немного пальмового спирта, чтобы  остановить брожение. Но  теперь,
хотя  большинство  в душе  предпочитали этот  привычный,  легкий, освежающий
напиток  изумительного  вкуса,  никто  не осмеливался пить  его  в публичном
месте, за исключением, понятно,  индейцев,  которым нечего  терять  в смысле
своей репутации. Пить чоуат -- как это вульгарно! Вот почему его пьют тайком
только  дети,  да  еще  --  как  вызов  общественному  мнению -- кое-кто  из
киноактеров и самых богатых дельцов.
     -- А вы сноб, -- сказала Флоранс.
     -- Ничего подобного. Просто люблю чоуат.
     Он добавил что-то в похвалу чоуату, и тут Флоранс с удивлением услышала
собственный голос:
     -- В таком случае закажите и мне...
     Теперь  наступила его очередь расспрашивать,  и она рассказывала  ему о
своей работе, о дяде, о "Фрижибоксе".
     -- Но это же чудесно! -- воскликнул он. -- Мне просто повезло!
     -- В чем?
     -- Сейчас еще рано  раскрывать карты. Но  разрешите мне  завтра зайти к
вам в контору.
     -- Только не в часы работы.
     -- Наоборот, к работе это имеет самое непосредственное отношение.
     Флоранс почувствовала укол разочарования.
     -- Вы ищете работу?
     Незнакомец от всей души рассмеялся.
     --  Пускай будет так, -- сказал он.  -- Но немножко  по-иному,  чем  вы
думаете.
     -- Вы говорите загадками.
     -- Пожалуй. Запаситесь терпением, сейчас вы  просто ничего не  поймете.
Расскажите-ка мне еще о "Фрижибоксе".
     -- Что именно?
     -- Дела идут неважно, не так ли?
     Флоранс ответила не сразу:
     -- Да нет, не хуже, чем у других.
     -- Вот это я и хотел сказать.
     -- Даже, пожалуй, лучше. У нас замечательный коммерческий директор.
     -- Вот как? Расскажите-ка мне о нем.
     В  душе Флоранс  шевельнулось сомнение. Зачем он  ее  расспрашивает?  А
вдруг  это  агент  какой-нибудь  конкурирующей фирмы?  Подослан  Спитеросом,
например?
     Этот  самый Спитерос, хотя и поддерживал  прекрасные отношения  с дядей
Самюэлем, был  ярым его соперником  на коммерческом поприще. Десятки раз они
пытались договориться  о  нормализации производства  холодильников,  создать
нечто вроде картеля, но всякий раз безуспешно.
     -- Вы, верно,  по этой части?  -- спросила  она.  --  Тоже  занимаетесь
холодильниками?
     -- Я  занимаюсь всем. Можно и холодильниками.  Вполне подходит. И  даже
очень.
     -- Опять загадки, -- проговорила Флоранс.
     --  Ничего  подобного.  Я  только  хотел  сказать,  почему  бы  мне  не
заинтересоваться и холодильниками.
     Похоже было, что он просто потешается над ней, на Флоранс почувствовала
какую-то  странную  слабость,  близкую  к  головокружению,  будто  от  этого
незнакомца, сидевшего  напротив  нее,  исходила  некая  таинственная сила  и
сопротивляться ей было бесполезно.
     -- А что вообще вы делаете? -- пробормотала она. -- Чем занимаетесь?
     -- И всем и ничем. Я подготавливаю.
     -- Что?
     -- Это вы  узнаете, если захотите, все зависит только от вас. Я не могу
все  объяснить  вам  здесь,  сразу Но  это  нечто весьма важное. Даже  может
изменить всю вашу жизнь, -- добавил он серьезным тоном.
     И  вдруг душа  ее словно  распахнулась.  Пропала настороженность,  и ей
захотелось поговорить с этим незнакомцам откровенно, довериться ему.
     -- Да, моей жизни это крайне необходимо, -- вздохнула она.
     -- Правильно.
     --  Жаловаться я  не  вправе,  я  счастлива.  Обожаю  дядю.  Работаю  с
увлечением. Но дела идут все хуже и хуже. И это очень меня огорчает.

        "2"

     Вечером, возвращаясь домой,  Флоранс думала, что это с  ней  случилось.
Она нервничала,  тревожилась.  С  чувством вины  она  поцеловала  дядю. Чего
только  она  не  наболтала   этому   человеку,  изливая   свою  душу!  Какая
неосторожность!
     Ей  захотелось  тут  же  признаться  во  всем  дяде. Но  она  пообещала
незнакомцу молчать.  А сам-то он, этот дьявол в образе человека, что доверил
ей  взамен? Только назвал  себя. В сумочке у нее лежала его нелепая визитная
карточка,  на которой стояла одна лишь фамилия, да и то какая-то диковинная:
КВОТА.  А  она взялась помочь ему, не заручившись никакими обязательствами с
его стороны. Каким же образом он достиг этого?
     Слово  за  слово  он  вытянул  из  нее  все  сведения об  их  фирме.  О
производстве, о сбыте товара.  О том, что медленно, но неуклонно уменьшается
объем  сделок,  хотя  благодаря  Каписте,  их   незаменимому   коммерческому
директору, этот  процесс идет, надо  полагать, не столь стремительно, как  у
других,  но все равно идет упорно и  неуклонно среди всеобщей  экономической
деградации Тагуальпы.
     -- Расскажите мне  о Каписте,  --  попросил  Квота.  И  она рассказала.
Описала ему  этого  подвижного,  энергичного,  но  не  слишком  воспитанного
человека, ожиревшего в  тридцать  пять лет; у него маленькие  усики, тяжелый
подбородок, даже после бритья отливающий синевой, очень темные густые брови,
сплошной  чертой  перерезающей  лоб,   словом,  сразу  видно  его  испанское
происхождение.  Флоранс рассказала  Квоте  о  столкновениях  Каписты с дядей
Самюэлем. Коммерческий директор грубоват, но в то  же время обидчив, дядя же
раздражителен,  вспыльчив, и, с тех пор как дела пошли  плохо, они все время
ссорятся,  так  как  дядя  несправедливо  упрекает  Каписту  в  том, что  он
бездельник, болтун, а  тот, оскорбленный, грозит директору,  что  немедленно
все бросит и  уйдет к Спитеросу (который, кстати, спит и видит, как бы его к
себе  переманить)   и   там  сможет  наконец   проявить   свои  непризнанные
коммерческие  таланты. Тут Бретт, перетрусив, призывал на помощь племянницу,
чтобы  та удержала  Каписту.  Каписта  поддавался  уговорам.  Ведь он ужасно
привязан к их "старой омерзительной лавчонке",  как он именовал "Фрижибокс",
гораздо больше привязан, чем может показаться со стороны. Но все это в конце
концов осточертело Флоранс.
     --  В  один прекрасный день  все лопнет, -- сказала  она Квоте. -- Если
Каписта  уйдет от нас, мы прогорим. И даже если не уйдет... Дядя уже впал  в
отчаяние. Этим-то и объясняется его дурное настроение.
     -- Великолепно, великолепно, -- подхватил Квота.
     -- Что великолепно? -- возмутилась Флоранс.
     -- Именно то, что мне требуется. Предприятие  на грани краха. Нежданная
удача.
     -- Вы хотите его купить}
     -- Бог с вами. Кстати, у меня нет на это ни одного песо.
     -- Так что же вы собираетесь делать?.
     -- Увидите.
     Больше она не сумела  вытянуть из него ни слова. И однако пообещала ему
уже в  понедельник утром устроить свидание с  дядей Самюэлем, не предупредив
того заранее.
     Квота явился точно  в назначенный час,  держа в руках  довольно тяжелый
чемодан.
     --  Что  это  вы  притащили?  -- спросила Флоранс.  -- Если вы намерены
предложить нам дополнительное оборудование, то дело не пройдет: мы выпускаем
все сами и ни в чем не нуждаемся.
     -- О, я знаю, но это вовсе не оборудование.
     -- Так что же в таком случае?
     -- Слишком уж вы любопытны.
     Его слова уязвили Флоранс. Что это он о себе  воображает? Она чуть было
не указала ему на дверь. Ее удержало только данное обещание.
     --  Хорошо, --  холодно произнесла она.  -- Пройдите сюда.  Дядя еще не
пришел.
     Флоранс  усадила  Квоту  в  приемной,  которая отделяла ее  кабинет  от
кабинета дяди, и оставила одного. Его поведение ее задело.
     Через  несколько минут  в  кабинете Флоранс появился Бретт.  Он  был  в
отвратительном настроении. Его голый череп так и пылал.
     --  Квота!  Ну  и фамилия! -- буркнул  он,  нервным движением  выхватив
визитную  карточку, которую протянула ему племянница.  --  Что ему  от  меня
надо?
     -- Он говорит, что объяснять это слишком долго.
     -- Но у меня нет времени  возиться  с твоим приятелем! Я его спроважу в
два счета.
     Флоранс  промолчала  и, желая  переменить  разговор  и дать  дяде время
остыть, спросила:
     -- А как дела с армейскими столовыми?
     --  Застопорило,  -- проворчал  Бретт,  окончательно  помрачнев.  --  Я
виделся с военным министром. Теперь он заявляет,  что  не может, мол, давить
на администраторов столовой. А администраторы утверждают, будто вполне могут
обойтись старым оборудованием. Не исключено,  что все это подстроил мерзавец
Перес, видно, решил таким способом показать мне, чего  можно  от него ждать,
если я не выкуплю его акций по высокой цене.
     -- Скажите, дядечка... -- решилась наконец Флоранс.
     -- Ну что?
     -- Я вот часто  думаю, -- она поколебалась,  -- для кого мы  производим
эти проклятые холодильники?
     -- Как это для кого? -- удивился Бретт.
     --  Ну,  словом...  Вам  вот  хотелось  бы,  чтобы  военное  начальство
заставило армейские  столовые покупать  наши  холодильники, хотя они им и не
нужны, верно? Ну  я и подумала... а если бы армия скупила  весь наш  запас и
потом регулярно стала бы забирать нашу продукцию...
     -- Так, так! -- одобрительно воскликнул Самюэль.
     -- Но, -- продолжала Флоранс, -- стала бы скупать холодильники лишь для
того, чтобы выбрасывать их в море. Что тогда вы скажете?
     -- Если она у нас все скупит... и оплатит?
     -- Конечно.
     Эта мысль, казалось, заинтересовала Бретта.
     -- Недурно. Что я сказал бы? Сказал бы -- браво!
     -- Так я  и  знала... -- задумчиво протянула Флоранс.  -- Мы производим
наши холодильники, как другие печатают фальшивые деньги, лишь бы нажиться...
     -- А для чего же, по-твоему, мы должны их производить?
     -- Ну, хотя бы для того, чтобы облегчить жизнь людям...
     -- А чем люди облегчают жизнь мне? -- взорвался Бретт. -- Чем облегчает
мне жизнь Перес? А правление? Ну-ка  скажи!  Или  твой Каписта? Он,  что ли,
облегчил мне жизнь?
     Флоранс  были  уже  давно  знакомы эти вспышки,  когда  дядя,  устав от
неприятностей, срывал свой  гнев на ком попало.  Она попыталась  защитить их
коммерческого директора.
     -- Но он делает все, что в его силах, дядя.
     -- Вот, вот. Заступайся за него. А знаешь, что он мне сейчас заявил?
     -- Вы снова поссорились?
     -- Поссорились, поссорились!  Просто я  сказал  ему, что  в этом месяце
сбыт опять понизился и  если  так будет продолжаться...  Знаешь, что он  мне
ответил?
     -- Нет.
     -- "Если  у  вас  плохое настроение, --  говорит,  -- накручивайте себе
локоны на бигуди!"
     Взглянув  на  сверкающую  дядину  лысину,  Флоранс фыркнула. Бретт,  не
лишенный чувства юмора, тоже засмеялся. Но тут же, погасив улыбку, спросил:
     -- А как бы ты поступила на моем месте?
     -- С Капистой?  Он бывает груб,  слов  нет,  он  невыносим, но вы  сами
знаете, мы  вынуждены терпеть  его.  Иначе  он  прямым  ходом  отправится  к
Спитеросу.
     -- Так как бы ты поступила? Флоранс улыбнулась.
     --  На  вашем  месте,  --  сказала  она,  --  я  бы  пошла...  пошла бы
накручиваться...
     -- Можно бы говорить с дядей попочтительнее.
     Эти  слова он произнес шутливо -- племянница сумела его развеселить. Но
тут  же, без  всякой  причины, лицо его  и лысина  опять побагровели,  и  он
громовым  голосом,  так,  что   задребезжали  стекла,  принялся  выкрикивать
ругательства.   Удивленная,   даже  немножко  испуганная,  Флоранс  невольно
отступила назад.
     -- Что с вами, дядя?
     -- А то, --  вопил Бретт, -- что мне  тоже  все осточертело! Меня  тоже
тошнит  от  этой лавочки! С утра  до  вечера сносить  оскорбления,  чтобы  с
превеликим  трудом пристроить два десятка  идиотских консервных банок. И так
каждый божий день. А в благодарность  в конце недели председатель правления,
этот  старый  краб, обзывает  тебя  мальчишкой перед  всем  советом!  Что он
возомнил о себе? Вот возьму и швырну ему в физиономию заявление об отставке,
тогда посмотрим, что-то  он запоет!  Подумать только:  этот  старый педераст
осмеливается  обзывать  меня  мальчишкой!  Ну  нет,  черт  подери, теперь мы
наконец посмеемся. Прямо в морду швырну!
     Продолжая бушевать,  он швырял папки, лежащие на столе  у  Флоранс.  По
всей  комнате,  как по нью-йоркским  улицам во время  чествования очередного
героя, кружились листки. Флоранс молча, чтобы еще больше не раздражить дядю,
нагнулась и  принялась  старательно их собирать. Она не сразу  заметила, что
дядя с криком вышел из кабинета в приемную, где ждал Квота, и громко хлопнул
дверью.  Тут  она  поняла,  что  произошло. Она резко  выпрямилась и стояла,
прижав  к  груди,  как веер, кучи папок. Что ей  делать? Только смотреть  на
закрытую дверь,  за которой Квота -- интересно, слышал ли он их разговор? --
попал сейчас в руки буйного сумасшедшего, как пророк Даниил в львиный ров.
     -- Боже мой, -- прошептала она, -- бедняга, его проглотят живьем...
     В полном душевном смятении, неподвижно застывшую  среди разбросанных по
полу папок и  застал  ее  Каписта, войдя в кабинет минуту спустя. Он услышал
крики и,  заподозрив, что причиной директорского гнева послужила его острота
насчет  бигуди, явился чуть смущенный, с  виноватым  видом узнать, что такое
происходит.
     -- Конечно, все это из-за вас, -- заявила Флоранс. -- А через минуту на
вашей совести будет еще и убийство.
     Она прислушалась. Каписта последовал ее  примеру, но ничего не услышал.
Убийство! Что она хочет этим сказать?
     -- Я  знаю, я  вел себя  как  последний мерзавец, но  из этого  еще  не
следует...
     -- В  том  состоянии,  в которое вы привели  дядю, -- прервала  Каписту
Флоранс, -- он вполне способен выкинуть его в окно.
     -- Кого это "его"? -- в недоумении спросил Каписта.
     -- Вы не знаете. Посетителя.
     Каписта  облегченно вздохнул. Значит, все в порядке. Патрон изольет всю
ярость на  другого  и, когда они встретятся, уже сменит гнев на  милость. Но
Флоранс по-прежнему не спускала с него мрачного взгляда.
     --  Я очень сожалею, --  сказал он,  чтобы умиротворить ее. -- Искренне
сожалею. Конечно,  я перешел границы.  Но поставьте  себя на мое место: я из
кожи  вон  лезу,  лишь  бы  продлить  существование этой паршивой лавочки, а
вместо благодарности одни упреки...
     Флоранс подняла руку, прося его замолчать. Из  кабинета дяди,  несмотря
на  две  обитых двери  и  приемную,  доносились  возбужденные,  нетерпеливые
голоса, и, так как слов разобрать было нельзя, становилось еще страшнее.
     -- Ясно, при таком отношении  руки опускаются, -- продолжав Каписта, не
обращая внимания на гул голосов. -- К чему все наши усилия? В этой проклятой
стране уже сейчас холодильников больше, чем жителей...
     -- Помолчите, -- попросила Флоранс.
     -- ...И  рано или  поздно все равно придется прекратить их выпуск.  Так
почему же не сделать этого сразу? Зачем упорствовать?
     -- Да замолчите же вы наконец!
     А там, в кабинете Бретта,  голоса становились все  громче.  Теперь ясно
слышался  крик  патрона,  словно  он   хотел   заставить   замолчать  своего
противника. И  вдруг, перекрывая голоса, раздались какие-то странные  звуки:
не  то застрочил пулемет, н