в  них  въехала  длинная
черная машина и из нее вышел - Князь.
   - А вот и ваш помощник, - радостно объявил коренастый.
   Большой  важный  голубь  опустился  рядом  и  попытался  присоседиться  к
голубке. Черт! Только ухажеров мне не хватало! Князь смотрел на своего шефа,
как на привидение. Потом он овладел собой, улыбнулся, и вся компания ушла  в
дом.
   Я стал  раздумывать,  чем  бы  мне  таким  прикинуться,  чтобы  послушать
назревающий разговор, не рискуя быть  раздавленным  в  облике  таракана  или
мухи. Но не успел я определиться, как привезшая Князя  машина  сдала  назад,
взревела форсированным движком и выехала со двора.
   Это мне не понравилось. Я взмахнул крылышками  и  что  было  сил  полетел
обратно.
   Через полчаса я сел на подоконник в номере.  Окно  было  раскрыто,  ветер
выдувал занавески,  и  я  видел  собственное  тело,  мирно  посапывающее  на
кровати.
   В следующую секунду  дверь  распахнулась,  и  в  комнату  ввалились  трое
парней: две "шестерки" зама Князя, Урюк и Чех, и один новенький.
   - Вот он, - скомандовал Урюк. Чех щелкнул предохранителем  -  и  тут  же,
откуда ни возьмись, ему в лицо метнулось что-то когтистое и пушистое.
   Чех обернулся и мгновенно, навскидку выстрелил. Раненая голубка  забилась
на полу. Моя душа метнулась из нее как ошпаренная.
   - А-а, - орал Чех, - она выбила мне глаз. Моя  душа  кружила  в  воздухе.
Единственное, что я понимал - мне в себя сейчас нельзя. Их трое. Я один.
   Через секунду Чех вновь поднял волыну -  и  всадил  одну  за  другой  две
маслины в своего товарища.
   - Ты что?
   Новый выстрел - и третий, неизвестный мне, лежит на полу.Потом Чех поднял
пушку и упер ствол себе в висок. Лицо его отчаянно исказилось:  связь  между
нашими сознаниями колебалась и подскакивала, как понтонный мост  в  ледоход,
он понимал, кто его дергает за ниточки. "Ходжа, отпусти, - глухо пробормотал
Чех, - мы же с тобой одну девку трахали".  Прогремел  выстрел-и  Чех  улегся
рядом со своими товарищами.
   * * *
   Карачун вернулся через два часа. Я лежал на кровати и смотрел телевизор.
   - Проснулся? - спросил Карачун.
   Я встал и, подойдя к платьевому шкафу, открыл дверцу. В шкафу лежали  все
трое голубчиков, приходивших по мое тело.
   - Меня разбудили, - сказал я.
   Карачун заглянул в шкаф и выматерился. Мы спустились вниз. У подъезда все
еще стояла длинная черная. Карачун позвонил из машины своему корич-невоусому
приятелю, чтобы тот принял необходимые меры по очистке номера, а потом та же
тачка отвезла нас в аэропорт.
   * * *
   Обратно мы летели с пересадкой: сначала в Париж, а уже оттуда в Москву.
   Оставался уже час лету до Москвы, когда Карачун,  молчавший  всю  дорогу,
как сломанный телевизор, вдруг сказал:
   - Знаешь "Алике-радио"?
   Еще бы не знать! Самый крупный жилец под "крышей" Князя.
   - А то. Я с них долги для Князя собирал.
   - Собирал для Князя, теперь будешь для себя.  И  в  следующую  секунду  в
самолете грохнул взрыв.
   Людей швырнуло вперед, о кресла, а из-под правого крыла стали  вырываться
языки пламени. Свет вырубился и зажегся снова, но тусклый и неживой.
   - Горим, - отчаянно завопили люди. Карачун схватил меня за руку.
   - Это Князь, - закричал он, - сматываемся! Самолет кувыркался в  воздухе.
Людей швыряло, как картошку. Их было  двести  пятьдесят  человек  или  около
того.
   - Ну же!
   - Тебе не кажется. Карачун, - проговорил я, -  что  будет  несправедливо,
если мы с тобой сгинем из этого места, а люди, которые ко  взрыву  не  имеют
никакого отношения, влупятся в землю?
   - Аладдин!
   Я откинулся на спинку кресла  и  закрыл  глаза.  Крики  людей  постепенно
смолкали в моем сознании, все обволакивалось тягучей, полусладкой пеленой. Я
видел, как горят провода и горючее в полупустых баках. Я видел, как  мечутся
стрелки приборов. Я видел недоумение летчиков в их кабине.
   - Летим, е... летим! - заорал старший пилот. Мы действительно  летели,  и
только  мне  была  доступна  вся  красота  этого  полета:  вперед  самолета,
запряженные упряжкой заклятий, мчались со скоростью 700 км/час два  огромных
рогатых джинна, изрыгая пламень и обрушивая проклятия на голову охомутавшего
их колдуна.
   - Выпускаем шасси, - закричал пилот, - мы садимся!
   * * *
   Самолет стоял  на  взлетной  полосе,  и  пожарные  машины  купали  его  в
блестящих  пенных   водопадах.Рядом   медицинские   "синеглазки"   развозили
спустившихся с трапа людей.
   К публике в погонах и в халатах, окружившей  аварийный  самолет,  подошел
полковник Яниев с несколькими своими подручными.
   - Что с рейсом 8476? Капитан контрразведки бросил:
   - У них на борту взорвалсь бомба. Они вообще не могли сесть! Их двигатели
отказали за сорок минут до посадки!
   Яниев помолчал, а потом спросил:
   - Пассажир по фамилии Ходжаев был на борту?
   Полковник сверился со списком.
   - Ага... А вон  он  идет,  последним.  Ты  смотри,  какой  бледненький...
Кажется, больше всех перепугался.
   * * *
   Самолет давно уже стоял на полосе, а я все лежал в  кресле.  Сил  у  меня
было меньше, чем  витаминов  в  гамбургере.  Это  вам  не  шуточка  -  вчера
свистнуться по воздуху в Венесуэлу, а сегодня протащить на своей спине, хотя
бы и с помощью заклятий, здоровенный аэробус!
   Меня вывели из самолета последним и усадили в белый  милицейский  "форд".
Мне плевать было, во что меня усадили. Там всех сажали  по  таким  "фордам".
Карачуна, который сошел раньше и дожидался  меня  у  трапа,  тоже  увезли  в
государственной тачке.
   Мир двоился у меня перед глазами. Я видел сразу несколько его оболочек. Я
видел милицейский "форд", в который меня  заводили,  и  полковника,  который
спрашивал:
   - Господин Ходжаев?
   А рядом  с  полковником  стоял  джинн  ростом  с  половинку  Останкинской
телебашни, и джинн этот качал права на тему того, почему это я заставил  его
переть на себе этакого крылатого карася.
   - Ковры таскал! - орал джинн с восточным акцентом. -  Кур  таскал,  людей
таскал, дворцы таскал, но чтобы такую вонючую штуку!
   - Заткнись, - сказал я, - а то сейчас в бутылку законопачу.
   - Ах в бутылку, - ухмыльнулся джинн, и тут  я  вырубился.  Как  оказалось
впоследствии, мне просто врезали дубинкой по голове.
   * * *
   Через полчаса, когда я открыл глаза, я обнаружил, что сижу в  обшарпанном
милицейском кабинете и на меня лыбятся двое ментов: один - полковник, другой
- майор.
   В голову мне словно вчерашние щи вылили. Все вокруг двоилось.  Магической
силы у меня было на самом донышке.
   - Полковник Яниев, - представился один мент.
   - Майор Осокин, - другой.
   - С прибытием вас из Венесуэлы, - сказал Яниев, - на нелетающем  самолете
с песком в двигателе вместо горючего.
   Я сглотнул. Горючее я превратил в песок, когда  понял,  что  единственный
способ потушить пожар --это  сделать  так,  чтобы  гореть  было  нечему.  Я,
морщась, полез в карман брюк и похолодел. Они изъяли все мои документы.  Они
изъяли парочку талисманов. Они изъяли даже бумажку с "люгером",  так  что  я
стоял совершенно безоружный.
   - Что ты делал с Карачуном в Венесуэле?
   - На крокодилов охотились, - ответил я. Этого не стоило говорить -  кулак
полковника сбросил меня наземь со стула.
   - Как ты туда попал?
   - А пошел ты... Новый тычок.
   - Откуда тачки берешь? Я помолчал.
   - Ну что, - спросил Яниев, - отелишься или будешь в молчанку играть?
   Магической силы во мне было на донышке. Но мент этот довел меня до белого
каления.
   - Дайте мне бумагу, - сказал я, - напишу чистосердечное.
   Яниев протянул мне лист бумаги и ручку. Я быстро, стараясь, как мог, стал
рисовать волыну. Рисунок был уже готов.
   - Ты чего рисуешь, падла! Я открыл рот, чтобы произнести заклинание, -  и
тут страшный удар по губам бросил меня наземь. Я только хрипел.
   - Говори!
   Ах суки поганые! Если бы я мог произнести хоть  слово!  Я  бы  вам  такое
сказал, что вы бы задницами стекла повыбивали! Я бы вас вместо  подвесок  на
люстрах развесил! Я бы полковника в кошку превратил,  а  тебя,  майор,  -  в
мышь!
   - Да ты ж ему челюсть свернул! -сказал Осокин.
   - Ничего, я все правильно  сделал,  -  усмехнулся  Яниев.  И  поднял  мой
листок.
   - Ты посмотри, чего он нарисовал! Он бы нас этой штукой перестрелял!
   - Нарисованной?
   - Вот-вот, нарисованной. Он из  нарисованного  "ствола"  еще  три  месяца
назад Леньку Хромого завалил. Да?
   Я сидел, придерживая скованными руками вывихнутую челюсть.
   - Кивай, сучий потрох, а то отбивную сделаю!
   - Слушай, его к врачу надо.
   - Он у меня к врачу не поедет! Он у меня тут слова не произнесет! Он  как
только слово произнесет, так  мы  все  сразу  в  тараканов  превратимся!  Ты
думаешь, он бандит? Он колдун!
   Челюсть мне, впрочем, вправили через три часа;тут же залепили рот  липкой
лентой, затянули сзади браслеты так, что я  пальцем  пошевелить  не  мог,  и
отвели в камеру.
   Меня  отдали  собровцам  Головиченко,  и  те  как  следует  избили   меня
напоследок, срывая на мне злость за все издевательства.  Я  лежал  ничком  и
даже повернуться не мог от страшной боли; кажется, они отбили  мне  почки  и
почти наверняка сломали ребро.
   Положение мое было отчаянное. Я никогда в жизни  не  подозревал,  что  за
последние три месяца я настолько завишу от языка.  Маг,  понимаете,  это  не
сумасшедший или там поэт, который все свои чудесные  картинки  видит  внутри
себя; маг должен говорить. Я знал сотни заклинаний, чтобы выбраться из этого
поганого места; я  мог  провалиться  под  небо  или  под  землю,  обернуться
муравьем или здешним охранником, я мог велеть замкам в  камере  провернуться
без всяких ключей или решеткам - превратиться в  полиэтилен.  Но  для  всего
этого мне нужно было свободно болтать языком.
   В следующую секунду над полом задрожала туманная колонна, и из нее возник
- Асмодей! Он был в одной из излюбленных им теперь женских  личин:  какой-то
черноволосой и чернобровой дивой с ногами, растущими прямо от  шеи.  На  нем
было вечернее платье с высоким  воротом.  Впрочем,  я  его  сразу,  поганца,
узнал: кто же еще просочится сюда сквозь камень?
   - Асмодей, родненький, - взмолился я глазами, - вытащи меня отсюда.
   - Хочешь отлеплю пластырь? Осведомился Асмодей. Я кивнул.
   - Ведь ты без языка колдовать не можешь, - уточнил Асмодей.
   Я энергично закивал: мол, сам знаю, что не могу.
   - Зато писать можешь, - сказал Асмодей, - на, подпиши.
   И  развернул   передо   мной   бумажку.   Бумажка   гласила:   "Настоящим
нижеподписавшийся Шариф Ходжаев отдает душу дьяволу в обмен на услуги любого
рода, которые ему будет угодно требовать, в течение семи лет, считая со  дня
подписания настоящего соглашения".
   Это был уже не протокол о намерениях. Это был  мой  посмертный  приговор.
Или я дурак, чтобы этому Асмодею продавать вечность за семь лет?
   Я изловчился лягнуть проклятого беса. Теперь-то я был уверен, что бомбу в
самолет пристроил никакой не Князь, а  этот  поганец  собственной  персоной.
Научил я его техническим достижениям на свою голову.
   * * *
   Под вечер дверь камеры, в которой я  сидел,  отворилась,  двое  собровцев
повели меня к Яниеву.
   Полковник  сидел  в  кабинетике  один.  Меня  привязали  к  стулу.  Яниев
разомкнул браслеты, проверил, хорошо ли залеплен мой рот, и  положил  передо
мной чистый лист бумаги и ручку.
   - Только без фокусов, - строго сказал полковник.  -  Попробуешь  отодрать
ленту - яйца отрежу.
   Я сидел на стуле, оплывая от боли. Мне было плохо.  Мне  было  хуже,  чем
живому цыпленку в кипящем супе. Хуже, чем медной монетке в растворе  царской
водки. Хуже, чем сахарной свекле в раструбе свеклоуборочного комбайна.
   Сахарная свекла едва расслышала Яниева. Но расслышала. Я кивнул.
   - Как ты научился колдовать?
   Мне снился сон. Я  был  масляным  пятном.  Яниев  был  растворителем.  Мы
повстречались, и наша взаимная встреча кончилась с  результатом  1:0  в  его
пользу.
   - Пиши, сука!
   Я что-то промычал. Яниев  поднял  меня  со  стула,  развернул  и  угостил
кулаком в область солнечного сплетения. Я отлетел метра на два, закрыл глаза
и подумал, что сейчас помру.
   Яниев рывком вздел меня на ноги.
   - Ты, падла, слышишь? Либо ты сейчас возьмешь ручку и будешь писать,  как
первоклашка, либо я тебе  язык  отрежу!  Понял?  Отрежу  язык  и  выпущу  на
свободу, туда, где Князь и Горбун. Дошло?
   Я кивнул.
   - Или ты думаешь, против тебя свидетелей нет? Пожалуйста!
   И Яниев широким жестом распахнул дверь.  Я  вытаращил  глаза.  В  комнату
вошел... покойный Астафьев.
   А Яниев вежливо обратился к банкиру:
   - Семен Кириллович, вы подтверждаете свое заявление?
   - Да, - твердо ответил банкир, - этот человек вымогал у  меня  деньги,  а
потом увез-на свою дачу и пытал.
   "И замочил", - мысленно прибавил я.
   - Вы не могли бы указать обстоятельства, при которых это произошло?
   - Он впервые явился в мой офис тринадцатого числа. Заявил, что его  зовут
Ходжа и что  я  должен  заплатить  сорок  пять  миллиардов,  находящихся  на
расчетном счету фирмы, обслуживаемой нашим банком. Я отказался,  потому  что
счет был арестован. Он настаивал, чтобы я заплатил. Я спросил: "За что?",  а
он ответил: "Ну хоть за страховку для тачки".  Представляете,  едете  вы  на
своей тачке и попадаете колесом в открытый канализационный люк. Я послал его
подальше.
   - И что дальше?
   - В пять часов вечера я поехал домой. Я ехал по проспекту  Вернадского  в
плотном потоке автомашин, и тут колесо моего "вольво" попало в открытый люк.
Я чудом остался жив.
   Яниев пододвинул мне бумажку, и я на бумажке написал: "Да он бред  несет.
У его водителя глаза на затылке, а я виноват".
   - У водителя глаза были не на затылке. Я сам видел, как крышка  буквально
сорвалась с люка, едва поверх него проехала предыдушая машина.
   "Крыша" у него поехала, а не крышка", - написал я.
   - Он назначил мне встречу, о которой я предупредил РУОП. После встречи он
увез меня на дачу.
   - Машину Аладдина остановили и обыскали: вас там не было.
   - Я там был, но он превратил меня в кота, - заявил Астафьев. - В белого.
   "Меньше пить надо", - написал я.
   В следующую секунду Яниев наотмашь ударил меня по лицу. Потом схватил  за
грудки и зашептал:
   - Я все про тебя знаю, Аладдин. Я знаю,  где  ты  книгу  свою  магическую
взял. Кто тебя латыни учил. Откуда у тебя "стволы" из воздуха.  Ты  думаешь,
сумеешь отвертеться? Хочешь знать, что я с  тобой  сделаю?  Под  суд  отдам.
Думаешь поговорить на  суде?  Ошибаешься.  Незадолго  до  суда  ты  получишь
челюстно-лицевую травму, которая  навсегда  лишит  тебя  возможности  вилять
языком. Понял?
   И на суде ты будешь молчать и писать на бумажке, как сейчас, Аладдин.
   Или я очень ошибаюсь, Аладдин, или после того, как все увидят, что  языка
у тебя больше нет, против тебя даст показания не один Семен  Астафьев...  Мы
их, конечно, причешем. Истории о том, как ты по  воздуху  летал  и  людей  в
белых котиков превращал, уберем. Зачем нам белые котики? Покажите мне  такую
статью УК, где указан срок за превращение человека  в  белого  котика?  Нету
такой статьи в УК РФ.
   Но тебе и без белых котиков, Шариф, светит  четвертак.  А  в  зоне  тебя,
Шариф, настигнет малява . Князя  или  Горбуна.  А,  Шариф,  чего  ты  больше
боишься: нашего российского суда или князевой малявы?
   Яниев улыбался, как чеширский кот.
   Все так же улыбаясь, он сел за стол и настрочил . протокол.
   -  Вот  так-с!  Белых  котиков  мы  убрали,  а  вымогательство  оставили.
Подпишите, господин Астафьев.
   Господин Астьфьев подписал.
   - Теперь ты, Аладдин.
   Я наклоняюсь над протоколом. В следующую секунду бумага темнеет, и поверх
накорябанных слов я вижу проступающие огненно-красным черты:
   "Настоящим нижеподписавшийся Шариф Ходжаев отдает душу дьяволу...". Я без
колебаний подписываю бумажку и мысленно  командую  тому,  кто  надел  личину
покойного Астафьева: "Освободи мне рот!"
   Пластырь сам отдирается от моих губ. Яниев с криком  ужаса  бросается  ко
мне, но  поздно.  Траектория  его  полета  изменяется  самым  фантастическим
образом. Когда Яниев делал первый шаг, это был рослый мужик  в  самом  соку,
ширококостный, круглолицый, настоящий спецназовец в возрасте.  В  прыжке  он
необыкновенно съеживается. Его ножки укорачиваются. На спине отрастает горб.
Лихая десантная  береточка  превращается  в  шапочку  с  кисточкой.  На  пол
шлепается настоящий карлик-кобольд из числа тех, с которыми я недельку назад
беседовал на предмет поставок редких металлов в Западную Европу.
   Яниев поглядел на себя в  полированную  ножку  стола  и  глухо,  отчаянно
завыл. Он даже забыл о моем существовании. Потом он оглянулся -  и  на  лице
его изобразилось изумление, когда он увидел, что, против ожидания, я  ничего
не сделал с заразой-банкиром, тот  как  стоял,  так  и  стоит  с  благостной
физиономией первоклашки.
   - Хочешь знать твою ошибку, Яниев? - сказал я. -  Этот  твой  Головиченко
мне показывал мой с дьяволом договор о намерениях, но ты не  сообразил,  что
полного договора я так  и  не  подписал.  Астафьев  -  я  его  действительно
превратил в белого котика. Но после этого его загрызла собака.  Такая  уж  у
него была судьба. Упрямый был человек, да и тот еще  вор,  между  нами  будь
сказано. А эта тварь - тут я показал на благостную физиономию - приняла  его
вид, чтобы заставить меня подписать договор. Правда, Асмодей?
   Лже-Астафьев молча кивнул.
   Я повернулся, чтобы идти. Карлик на полу засуетился. Он подбежал к своему
собственному  табельному  "макару"  и  стал  карабкаться  через  рукоять.  Я
понимал, что Яниеву на курок не нажать, усмехнулся и пошел вон.
   - Шариф, - отчаянно закричал Яниев, - ты не можешь уйти!
   Я приостановился.
   - Неужели ты не понимаешь, - продолжал полковник с ужасом в голосе, - как
ты опасен? Просто нечисть какая-то на Россию обрушилась! Мало  нам  чеченов,
террористов, бандитов, парламента и правительства! Еще и ты здесь! Ты же мир
скрутишь, как тряпку, а ты же болван! Ну почему ты умеешь  колдовать,  а  не
академик Сахаров!
   - Всего хорошего, - сказал я. Моя рука уже лежала на ручке двери.
   - Шариф, ты не можешь оставить меня в таком  виде!  Здесь  же  пропускная
система! Меня обнаружат!
   - Ну и что?
   - Ты что, не понимаешь, что я все должен буду объяснить? Что  я  вел  это
расследование втайне? Ты что,  думаешь,  будет,  когда  эти  мудилы  наверху
узнают о тебе? Ты думаешь, они против тебя ОМОН выставят?  Они  же  тебя  на
руках носить будут! Они же тебя полномочным послом к Лю-циферу  пошлют!  Они
же  тебя  попросят  выступить  посредником  при  подписании   двухстороннего
договора между Российской Федерацией и  суверенной  диктатурой  Семи  Кругов
Ада! Страну же просрут, сволочи!
   Я взял раскричавшегося полковника двумя  пальцами,  опустил  в  карман  и
вышел, отведя глаза скучавшему на вахте охраннику. Асмодей тихо  растворился
среди молекул кислорода и азота.
   Наискосок от мрачного здания ментовки караулил  серебристый,  похожий  на
живую щуку "мере". Менты, с увлечением гонявшие от подъезда всякий "жигуль",
поостереглись делать предъяву этакой тачке: еще схлопочешь маслину  прямо  в
лоб, даром что напротив ментовки.
   При виде меня ребята радостно высыпали из тачки.
   - Гы! Аладдина выпустили, - завопил Сережка.
   - Куда едем? Чабан в баньку звал...
   - Домой, - коротко бросил я.
   На дачку мы прибыли уже к шести. Я поднялся на третий этаж, вытряс Яниева
из кармана и возвратил ему нормальный вид.Ребята, привычные  к  такого  рода
событиям,  мигом  притаранили  наручники  и  приторочили  Яниева   к   трубе
отопления, как пуговицу к пиджаку.
   - За одну руку, - сказал я, - и притащите ему пожрать. Я  с  ним  вечером
поговорю.
   - Или ты думаешь, я не убегу? - процедил бывший  спецназовец,  косясь  на
раскрытое, без решеток, окно.
   - Убежишь - заметил я, -