й  -  не  то,  что  у  лживых
продавщиц из бутиков.
   - Инна Петровна?
   Здравствуйте.
   Я директор салона, Ника Колесова.
   Очень рада, что вы к нам пришли!
   У вас до маникюра есть минут десять.
   Не хотите попить со мной кофейку?
   Конечно, Инна не отказалась.
   Ей нравилось, как  стильно  обставлен  салон,  как  хорошо  здесь  делают
массаж, и больше всего - какие приятные люди тут работают.
   И, видно, они здесь знают, какой большой человек ее муж.
   Хозяйка приглашает ее на кофе. С ума сойти! Наверняка кого попало она  не
приглашает.
   Направляясь вместе с Никой в кабинет.
   Инна с трудом подавляла торжествующую улыбку.
   Ника тоже постаралась, чтобы ее торжество не отразилось на лице.

Суббота, 7 октября

Пермяков

   Андрей Ильич Пермяков расслаблялся.
   Ему следовало выпить в честь убедительной победы.
   Такую победу нужно отмечать не банальной пьянкой, но вдумчивой, красивой,
глубокомысленной выпивкой.
   Своим торжеством делиться ни с кем  не  хотелось,  и  он  решил  провести
субботу наедине с собой.
   Коньячок, нарезанный лимон, французские сыры, арахис.
   На экране телевизора беззвучно, мерцают картинки.
   На журнальном столике, в центре композиции, - два листа бумаги.
   На обоих - десять черных кляксочек.
   Десять волшебных кляксочек, которые перевернут всю его жизнь.
   Один листок, пожелтевший от времени, датирован  23  января  1993  года  и
содержит отпечатки пальцев юной гимназической директорши Веселовой.
   Второй, новенький, он получил в "Красотке".
   Отпечатки были сняты со стакана минералки, за  который  госпожа  Колесова
опрометчиво схватилась обеими руками.
   Отпечатки совпадали.
   Ни об одном из листов Веселова - она же Колесова - не знала.
   Эти два куска бумаги теперь стоили два миллиона долларов.
   По "зеленому лимону" за каждый.
   За них следовало выпить - в тишине, в одиночестве, в компании безмолвного
телевизора.
   Он накатывал рюмку за рюмкой, и вот постепенно на безликих листах  бумаги
уже проступает  лицо  Веселовой.  Она  умоляет  его,  падает  перед  ним  на
колени... И лицо исчезает.
   Теперь мозг выдает иное  видение:  кожаный  "дипломат",  полный  хрустких
зеленых пачек.
   Пермяков  продолжал  пить,  и  доллары  обращались  в   новые   картинки:
экзотические страны, мулатки, пальмы, дорогие отели, хорошие казино...
   Он заснул на диване в гостиной, так и не выключив телевизор.
   Да, пить в одиночку нехорошо, смотреть видения - еще хуже.
   Но сегодня ему нужно хорошо расслабиться. А завтра - браться за дело.
   Ника Нике снится жаркий тропический пляж.
   Босые ноги утопают в раскаленном песке.
   Океан  под  лучами  беспощадного  солнца  смотрится  огромным  серебряным
блюдом.
   Ника рвется побыстрей нырнуть в воду, но кто-то рядом  с  ней  удерживает
ее. "Сначала коктейль!" - слышит она. Голос  ее  спутника  молод  и  звонок,
совсем не похож на низкий рык Баргузинова. С кем же она? Но солнце светит  в
лицо, Ника видит лишь стройный, размытый под яркими лучами контур фигуры.
   Она только в одном уверена: это - не Иван.
   "Стой!
   Стой!" - слышит Ника чьи-то крики. Смех, топот - как можно слышать  топот
на мягком песке?
   Дзынкает стекло...
   Она открывает глаза.
   Ее дом, ее спальня, в постели - она одна.
   А у окна нервно топчется  Васечка.  Он  распахнул  створку  окна,  опасно
свесился вниз...
   - Что случилось?! - Никин голос спросонья испуганный, хрипловатый.
   - Мам! Заяц! Заяц! - кричит в ответ Вася. - Он к теплице помчался!
   Ника стряхивает с себя остатки сна.
   Ну сынуля, чистое наказание.
   Не дал сон досмотреть.
   Вася срывается, бежит к выходу.
   Уже проснувшаяся и переставшая злиться Ника кричит вслед:
   - Лови его! К обеду поджарим!
   Она откидывается на подушки.
   Интересно, как заяц перелез через трехметровый забор?  И  откуда  берутся
зайцы  в  шести  километрах  от  Москвы?  Пойти,  что  ли,  вместе  с  сыном
поохотиться?
   Но за окном хмурится октябрь, вставать неохота, да и зверя  наверняка  не
поймаешь, слишком шустр.
   А если и заловишь - то что с ним делать?
   У кого поднимется рука забивать зайца?
   Не у Васечки же... Был бы Баргузинов - никаких вопросов. Но с его  уходом
резких, жестких людей в доме не осталось. Из мужчин - только юный и  ранимый
Василек да эконом - милейший дедуля.  Шофера  у  Ники  нет.  А  горничная  с
экономкой вообще клушки, даже темноты боятся...
   Ника как раз покончила с кофе, когда возвратился разочарованный Васечка:
   - Заяц убежал... Там в заборе дыра...
   - Ну и какой он, расскажи? - искренне интересуется Ника.
   - Жирный - во!
   - выпячивает тощее пузо Васек.
   - Уши как шланги.
   Болтаются!.. Коричневый.
   - Бурый, - машинально поправляет Ника.
   - Нет, коричневый! - сердится Васечка. - Мам, давай себе зайца заведем?
   Ника закатывает глаза. Начинает перечислять:
   - Терьер! Шарпей!
   - Два кота, - заканчивает за нее сын.
   И возмущенно добавляет:
   - Но зайца-то - нет!
   - Ладно, съездим на Птичий рынок, посмотрим, - обещает Ника.
   Она очень надеется, что дикие животные там не  продаются,  а  от  кролика
Василек сам откажется. Только зайцев ей в доме и не хватало.
   - А, мам, тебе звонил какой-то перец!
   - докладывает Василек.
   - Просил разбудить, да я сказал, что это бесполезно.
   "Ну и словечек он набрался в своей гимназии!" - думает про себя  Ника,  а
вслух говорит:
   - Что за перец?
   - Брешет, что профессор. Тут Ника уже не выдерживает:
   - Василий, прекрати. Уже не смешно. Сын тут же вскидывает руки:
   - Сдаюсь!
   Извиняюсь! Дорогая мама, тебя просил некий профессор Полонский, и  я  ему
отказал, мотивировав свой отказ тем, что ты еще почиваешь.
   - Давно звонил?
   - Ника оставляет без внимания Васину цветистую фразу.
   Опять Дюма начитался.
   - Да с час назад. Когда все прогрессивное человечество завтракало.
   "Прогрессивным человечеством" Василек  называл  горничную  и  экономку  с
мужем.
   Он любил завтракать не в монументальной и темноватой гостиной, а вместе с
ними на кухне. Баргузинов всегда сердился: "Нечего ему сидеть  с  обслугой!"
Но Ника, для вида соглашаясь с Иваном, никогда не запрещала сыну делать, как
он хочет.
   Нравиться завтракать на кухне - пусть.
   Никому от этого вреда нет, а прислуге - приятно.
   Значит, игра с профессором Полонским началась.
   Он ей перезвонил, как договаривались, в выходные.
   Ну и чудненько. Ну и чудесно. Ника уже придумала, как его использовать.
   Инна Соломатина Муж заявился домой в тусклых лучах октябрьского рассвета.
   Пьяный, потный, красноглазый.
   Прямо в одежде шлепнулся в постель.
   Инна сдвинулась на самый краешек кровати, сжалась  в  клубок:  он  просто
обязан обнять ее, сказать, как он сожалеет и что такое больше не повторится.
   Но Олег победно захватил освободившееся пространство,  вытянулся  во  всю
ширь и громко захрапел.
   Как будто она, Инна, и не существует. Пьяная свинья.
   Где он шлялся? В казино? В сауне?
   Она тихонько встала и прошла в гостиную.  Налила  себе  сока,  подошла  к
окну.
   В косых струях дождя дворник сметал с бульвара золотые листья.
   Роскошный осенний багрянец жухнул под метлой.
   И ей казалось, что так же погибает, жухнет ее мечта о  золотой,  красивой
жизни с мужем-миллионером.
   Он все равно всегда будет прав.
   Что бы он ни делал.
   А она - навсегда останется бедной родственницей.
   Как это в институте учили... тварью дрожащей. Ни права голоса, ни  других
прав. Вообще никаких.
   Инна уже в который раз за  последние  три  дня  вспомнила  о  красивой  и
самоуверенной Нике Колесовой, хозяйке салона "Красотка".
   Вот уж кому повезло так повезло - свое дело, свои деньги...
   И никаких пьяных мужей.
   Ника сама рассказывала - они хорошо тогда поговорили за чашечкой кофе:
   "Представляете, Инночка, какое счастье - просыпаться одной,  в  роскошной
спальне и знать, что это все - твое, по-настоящему твое!"
   Надо подружиться с Никой.
   С такой женщиной полезно дружить.
   Может, она научит ее, как победить в этой жизни.
   Победить по-настоящему - а не просто выйти замуж за богача.

***

   Полонский стоял в бесконечной пробке  на  Тверской,  тянувшейся  вверх  к
Маяковке. Профессор уже опаздывал на встречу с Вероникой,  но  оставался  по
этому поводу отвратительно спокоен. "Вот в чем разница, - думал он, -  между
мужчиной, которому за сорок, и тридцатилетним...
   Разница - в равнодушии.
   Равнодушие, словно пепел, присыпает все вокруг.
   Краски не такие  яркие,  желания  не  такие  сильные,  чувства  не  такие
острые...
   Было б мне тридцать...
   Когда б мне было  тридцать,  и  меня  вдруг  вызвонила  на  свидание  моя
бывшая!..
   Моя - некогда любимая!..
   О, как бы я летел к ней!.. Как волновался!.. Пожалуй, что и полночи б  не
спал...
   А сейчас...
   Ну, мне, конечно, интересно, чем стала эта Вера Веселова...
   И почему столь кардинально изменила внешность и фамилию... И зачем  я  ей
вдруг понадобился...
   Да, это мне. любопытно...
   Любопытно, но - и только..."
   Машины наконец-то поползли, и Полонский, механически переключая передачи,
подумал:
   "Почему, интересно, она назначила мне рандеву в простецкой  "Патио-Пицца"
на Маяковке?..
   Вера-то, судя по всему, далеко не бедствует.
   Может, в память о тех временах, когда на том месте был ресторан "София"?
   И я выводил ее,  восемнадцатилетнюю  девчонку,  туда  в  свет?..  Неужели
помнит?.. Или она просто не уверена в моей платежеспособности?..
   Скорее всего - последнее.
   Обычным профессорам нынче даже "Патио-Пицца" не по карману.
   Что ж, предусмотрительная девочка.
   Не хочет ставить меня в неловкое положение.
   Или тратиться самой, если придется вдруг за меня платить...
   Молодец.
   Я всегда чувствовал, что Вероника далеко пойдет".
   На площади Маяковского профессор свернул направо, в Оружейный переулок.
   Ему повезло: от подъезда с  табличкой  "Интерфакс"  только  что  отъехала
чья-то "Ауди" с мигалкой и правительственными номерами.
   Полонский лихо втиснул свой изрядно  уже  потрепанный  "Форд-Скорпио"  на
освободившееся место.
   В зал пиццерии  профессор  вошел,  когда  часы  показывали  уже  двадцать
тридцать: с опозданием, значит, на полчаса. Близоруко оглядел столики  (очки
он принципиально не носил). Никого похожего ни на прежнюю  Веру,  ни  на  ее
нынешнюю, телевизионную версию, он не заметил.
   Подозвал официанта: "Меня здесь должна ждать девушка..."
   - Как ваше имя-отчество? - любезно спросил официант.
   Профессор назвался.
   "Пойдемте.
   - радушно улыбнулся тот. - Вас действительно ожидают".
   Он провел Полонского к дальнему столику  у  окна.  За  ним  сидела  Вера.
Вблизи было видно, как сильно она переменилась.
   Повзрослела. Похорошела. Прекрасно и дорого одета.
   Большая тарелка перед ней была наполнена разнообразными закусками.
   Вера задумчиво ела, кося глазом в какую-то толстую иностранную газету.
   - Извини, я опоздал, - сказал, подойдя, Полонский.
   Вера оторвалась от пищи (и от газеты), улыбнулась и оглядела профессора с
ног до головы. Результатом осмотра она оказалась, видимо, довольна.
   - Присаживайся.
   Не стоит извинений.
   - И уже официанту:
   - Принесите гостю тарелку для салат-бара.
   - И бокал белого вина, - добавил профессор, усаживаясь напротив  Веры.  -
Ты очень изменилась, - продолжил он,  когда  официант  отошел.  -  В  лучшую
сторону. Я всегда знал, что из тебя выйдет толк.
   - Твои уроки, - вернула комплимент Вера.
   И слегка уколола:
   - Впрочем, не только твои.
   - Да, я слышал.
   - Что? - быстро спросила она.
   - Что ты родила.
   - Было и такое, - слегка улыбнулась Вероника.
   - Мальчик? Девочка?
   - Мальчик.
   - Сколько ему?
   - Уже двенадцать.
   - Жаль, что он не от меня. Правда, жаль.
   - Да, не от тебя. А как твои дочки?
   - Уже студентки. Впрочем, я редко с ними вижусь.
   - Давно хотела извиниться перед тобой, что испортила тебе карьеру.
   - He стоит. На самом деле тот скандал только пошел мне на пользу.
   - Вот как?
   - Конечно.
   Остался бы я тогда на кафедре - и кем бы стал к девяносто первому году  -
когда у нас все завертелось, закружилось и помчалось кувырком?..
   Доктором наук, специалистом по истории  партии.  К  тому  же  по-прежнему
женатым на той толстой дуре...
   Официант принес вино и тарелку для салата.
   Полонский рассеянно поблагодарил его.
   - Чем же тебе тот скандал пошел на пользу?
   Вера во время этого разговора не переставала есть, и  профессор  понимал,
что это не манерничанье: новая,  повзрослевшая  Вера,  как  видно,  привыкла
ценить свое время. И умела наслаждаться простыми радостями.
   - Я почувствовал себя свободным, - пожал плечами Полонский.
   - Понимаешь: сво-бод-ным.
   Где хочу, там живу. Куда хочу, туда иду. Никому не докладываю.  Ни  перед
кем не отчитываюсь... Все - другое! И жизнь - другая, и работа!.. Так что ты
с этим твоим диким студентом - ну, драчуном тем, - большие умницы.
   Увели меня из двух тюрем сразу. Одним, извини за каламбур, ударом!
   - Ты вправду на меня не сердишься? - чуть кокетливо спросила Вера.
   - Конечно, нет!
   - искренне воскликнул профессор.
   - У меня у самого смелости бы не хватило:  вот  так  все  взять  и  разом
оборвать... А я только когда занялся реальным делом,  понял:  какая  же  это
туфта - все, чем я раньше жил!..
   Все эти съезды, пленумы, левая оппозиция, правая оппозиция...
   -  Ты  так  стремительно  исчез...  И  никто  не  знал,   где   ты,   чем
занимаешься...
   - А я никому и не рассказывал, - усмехнулся Полонский. - Тогда. Я пошел в
помощники.
   Знаешь к кому?..
   - Он выдержал паузу, отхлебнул вина:
   - К Борису Николаевичу.
   - О?!
   - Да! Он был тогда в опале - и я в опале. Друг другу мы подошли.
   - И ты  по-прежнему  с  ним?  До  сих  пор?  -  с  еле  заметной  иронией
проговорила Вероника.
   - Нет, от него я ушел.
   - Вера едва заметно снисходительно улыбнулась, и Полонский заторопился:
   - Нет-нет, я ушел от него не сейчас, когда он уже не президент...
   Давно.
   Еще в девяносто втором.
   Когда мы взяли власть и вокруг него,  -  профессор  поморщился,  -  стало
виться  слишком  много  всяких,  -  он   сделал   неопределенный   жест,   -
прихлебателей...
   - И чем ты занят? Сейчас?
   - Сначала ушел в науку.
   В настоящую. Защитил докторскую. По социологии...
   Сейчас читаю лекции в  "Плешке".  Консультирую  имиджмейкерскую  контору.
Издал две книжки. Жизнь интересна и многообразна!..
   - Не женился? Снова?
   - Бог миловал. А ты... Ты - замужем?
   - Нет.
   - А отец ребенка?..
   - Он погиб. Давно. Еще в Афгане.
   - Сочувствую.
   - Не стоит. Это было давно. Я уже все пережила. Васечка его и  не  увидел
ни разу.
   Профессор отхлебнул из своего бокала.
   Глянул за стекло ресторана, где в московской  осенней  ночи  горели  огни
реклам, проносились чисто вымытые  автомобили  и  проходили  красиво  одетые
люди.
   У него возникло ощущение: раньше, тринадцать лет назад,  он  играл  в  их
дуэте первую скрипку - и никто из них даже на секунду  не  представлял,  что
может быть иначе.
   А теперь они с Вероникой, пожалуй, равноправны. Или даже...  Или  даже  -
она брала над ним верх.
   Вера, насытившись, отодвинула тарелку. Ее немедленно убрал официант:
   - Заменить вам на новую?
   Она сделала отстраняющий жест.
   - А помнишь, как ты приводил меня сюда?
   - после паузы вдруг задумчиво спросила Вера.
   - Когда здесь еще была "София"?
   Нам подавали баранью требуху прямо на сковороде...
   Печенка, желудок... Ох, какой вкуснятиной мне тогда это казалось...
   Полонскому на секунду почудилось, что глаза Вероники повлажнели.
   - Помнишь, как ты меня учил пользоваться ножом  и  вилкой?  -  продолжила
она.
   Полонский кивнул, хотя он такое количество девчушек обучал есть  ножом  и
вилкой, что, убей бог, не мог вспомнить, как это было с Верой.
   - А ведь я была тогда влюблена в тебя, Полонский...
   - глядя в сторону, проговорила Ника.
   Профессор ничего не ответил.  "Если  она  хочет  начать  все  сначала,  -
промелькнула у него мысль, - я не буду против. Она теперь - достойная пара".
   - Мне тоже было хорошо с тобой, - произнес Владислав Владимирович, бросая
на Веронику (на всякий случай) свой самый лучезарный взгляд.
   - Пойди положи себе салату, - сказала Вера.
   - А то без жены, наверно, голодный. А потом я тебе кое-что расскажу...
   ...Пока Полонский ел, Вера предавалась воспоминаниям.  Она  помнила,  как
они познакомились на экзамене по истории партии... И потом она встретила его
в фойе ресторана "Узбекистан"...
   Как он умыкнул ее и вез в такси по холодным улицам Москвы...
   Она помнила, как они ездили вместе в Питер.
   Как шли по майскому Невскому и гуляли по солнечному Петродворцу.
   И как потом летом они прожили целый месяц вдвоем в его квартире...
   Для  Полонского,  как  это   часто   случается   с   мужчинами,   события
тринадцатилетней давности остались  в  памяти  только  красками,  чувствами,
запахами.
   Он поражался ее памятливости на детали.
   Он с удивлением узнавал картины, что она  рисовала  перед  ним:  "А  ведь
верно!.. Все так и было...
   Как же я мог забыть?!"
   Владислав Владимирович сидел,  размягченный  едой,  вином,  ярким  ночным
пейзажем за окном, красивой и умной женщиной рядом...
   - А хочешь, - неожиданно спросила Вера,  -  я  расскажу  тебе,  что  было
раньше?  До  нашей  с  тобой  встречи?  Я  никогда   и   никому   этого   не
рассказывала...
   - Да-да, конечно, - рассеянно пробормотал профессор.
   И она рассказала ему.
   Рассказала все.
   Все то, о чем она не говорила никому: ни  подругам,  ни  Баргузинову,  ни
другим мужчинам.
   С трудом подбирая слова, делая частые паузы и беспомощно  глядя  в  окно,
она поведала Полонскому о трагической ночи на "Нахимове".
   О том, как погибли ее родители.
   И о том, что она намертво запомнила лицо человека, погубившего их. И  что
она искала его все прошедшие четырнадцать лет...
   - И вот...
   - голос ее сорвался.
   - Я увидела его...
   В  консерватории...  В  прошлое   воскресенье...   Извини...   Дай   мне,
пожалуйста, платок...
   Она отвернулась к окну, вытирая глаза.
   - И ты.
   - воскликнул потрясенный профессор, - никогда никому не  рассказывала  об
этом?!
   Вероника молча, утыкаясь в платок, потрясла головой.
   - Да как же ты жила с этим?! Одна?! Наедине со всем этим?!
   Она растерянно пожала плечами, полуотвернувшись и пряча рот в платке.
   - Официант! - крикнул Полонский. - Воды!
   - "Перье", "Святой источник", "Эвиан"? - угодливо изогнулся  подскочивший
парень. - С газиками, без?..
   - Любой, скорее!..
   Не дожидаясь воды, Вероника убежала в туалетную комнату.
   Возвратилась она не скоро.
   Пришла с сухими глазами, заново подкрашенная, прямая, строгая.
   Села за столик и сказала, глядя прямо в лицо профессора:
   - Полонский! Мне нужна твоя помощь.

Воскресенье, 8 октября

   Пермяков любил похмелье.
   Грамотно напиться - тоже отдых.
   Когда ты с вечера не мешаешь напитки, пьешь только  качественный  коньяк,
мало куришь - по утрянке наступает блаженное, бездумное состояние. Ничего не
болит. Тело кажется легким. В голове - ни мысли.
   Спокойствие необыкновенное.
   Главное - удержать это состояние.
   Ничего не есть.
   Ни в коем случае не курить.
   Выпить чашку крепчайшего чая с сахаром.
   Погрузиться в горяченную ванну...
   А часикам к двум  воскресенья,  своего  законного  выходного,  -  к  тому
моменту, когда неприятные ощущения  от  вчерашней  алкогольной  интоксикации
все-таки возьмут свое - появится тяжесть в голове и ломота в теле, -  налить
себе пятьдесят граммов водки и, преодолевая отвращение, выпить.
   А потом - немедленно накатить вторую.
   Вторая пойдет уже легко.
   А третья проскользнет и вовсе  незаметно.