ких джинсах в обтяжку.
   Доцент вернулся на место:
   - Слушаю вас.
   - Насколько я понимаю, это вопрос на сообразительность.
   И на умение мыслить, - быстро начала Вероника.
   Полонский в согласии полуприкрыл свои проклятые голубые глаза.
   - Так  вот,  если  говорить  коротко,  я  считаю,  что  порой  приходится
поступаться слезами ребенка. И не только одного. Но даже и  многих.  И  даже
порой жизнью этих детей.
   Полонский делано, удивленно  посмотрел  на  нее.  Кажется,  она  говорила
что-то не то. - Например.
   -  отчаянно  продолжила  Вера.  -  Великая  Октябрьская  социалистическая
революция. Многим детям пришлось в то нелегкое время страдать.
   И не только детям, но и взрослым.
   Через многие испытания пришлось пройти.
   И рабочим, и крестьянам, и интеллигенции.
   Зато теперь, благодаря тому, что революция свершилась, мы живем в  новом,
справедливом, благополучном обществе...
   - Вы так считаете?
   - иронически глянул на нее доцент своими голубыми глазами.
   "Ох, кажется, что-то я не то несу.
   Кажется, не то он хочет от меня услышать..." - отчаиваясь, подумала Вера,
но вслух продолжила - по возможности твердо:
   - Да, я так считаю...
   И могу привести немало других  примеров  в  подтверждение  моего  тезиса.
Великая Отечественная война, например. Когда дети - Володя Дубинин,  скажем,
- гибли за победу советской власти... Не щадили своей жизни...
   - Постойте, Вероника, э-э, Николаевна,  -  прервал  ее  доцент,  -  а  вы
Достоевского читали?
   - Достоевского?..
   - сбилась с тона и с мысли Вера и прошептала:
   - Проходили. В школе. - А "Братьев Карамазовых" читали?
   Доцент испытующе смотрел на нее своими бездонными, чистыми, голубыми.
   Вера совсем смешалась. Пробормотала:
   - Я.., я.., просматривала...
   - Ясно, - сказал, как припечатал, Полонский.
   Задумчиво взял ее зачетку, полистал.
   - Да у вас последний экзамен...
   - протянул.
   - Не хочется портить вам зачетку...
   А больше, чем "удовлетворительно", я вам поставить пока не могу...
   Давайте-ка вы лучше подготовьтесь как следует и приходите  ко  мне  после
Нового года?
   А?
   У Веры в глазах закипали слезы.
   Мелькали разрозненные мысли: "А как же. билет...
   Новый год дома, в Куйбышеве...
   Оставаться в общаге?..
   Я не выдержу!.."
   - Нет уж, - твердо сказала она.
   - Ставьте, что я заслужила. Тройку - так тройку.
   - Да?  -  рассеянно  посмотрел  на  нее  доцент.  Кажется,  он  понял  ее
состояние, однако взялся за свое золотое перо. - Что ж, как скажете...
   - А Достоевский, между прочим, не по программе! - полушепотом  выкрикнула
Вероника. Слезы душили ее.
   - Мысли - всегда по программе, - назидательно произнес сволочь Полонский,
выводя Веронике в зачетке "удовл.".
   Вера еще не знала, какими последствиями чреват для нее этот "тройбан".
   Хоть и горько было, она попыталась выбросить заумного красавчика  доцента
из головы.
   Ни с кем не прощаясь, быстро собрала свой немудрящий студенческий скарб и
тем же вечером, тридцатого  декабря  тысяча  девятьсот  восемьдесят  шестого
года, уже тряслась в скором поезде Москва - Куйбышев, предвкушая  встречу  с
домом.
   После смерти родителей у нее осталась одна родная душа на  всем  свете  -
бабушка. Булечка, как называла ее детским прозвищем Вероника.
   Булечка по-прежнему жила в их опустевшей трехкомнатной квартире в  центре
Куйбышева, на набережной Волги.
   После смерти Вериных родителей, после того, как схоронила  дочь  и  зятя,
бабушка сильно сдала.
   И утром тридцать первого  декабря,  когда  булечка  встретила  внучку  на
заснеженном перроне куйбышевского вокзала, Вера не узнала ее.
   До рокового дня первого сентября, до  гибели  родителей,  бабушка  являла
собой бодрую гранд-даму. Она совершала ежеутренние  пробежки  по  набережной
понад Волгой.
   Следила за собой.
   Ежемесячно посещала салон красоты.
   Красила волосы, делала прическу, маникюр, педикюр...
   Теперь же булечка в одночасье превратилась в старушку.
   Они с Верой грустно, вдвоем, встретили Новый год.
   Елку наряжать не хотелось - да и не имелось ее, елки. За столом было  так
пусто, что даже сердце щемило.
   Не хватало шумного, веселого папы...
   Принаряженной  мамы...  Подарков,  что  чудесным   образом   всякий   раз
оказывались под елкой...
   Посмотрели с бабушкой поздравление Горбачева, потом недолго - праздничный
"Огонек". Выпили треть бутылки шампанского и улеглись спать.
   И потянулись унылые, пустые каникулы.
   Булечка в халате поверх ночной рубашки целыми днями бродила по квартире.
   Вытирала пыль.
   Перебирала вещички, оставшиеся от дочери и зятя.
   Частенько принималась плакать, уткнувшись в  какую-нибудь  старую  мамину
ночнушку...
   Однако Верин приезд булечку все-таки слегка приободрил.
   Она пекла блинчики, оладушки.
   Потчевала внучку абрикосовым вареньем.
   Готовила для нее свою фирменную шарлотку из яблок. Живо  расспрашивала  о
Москве.
   Вере хоть и тоскливо было дома, да все равно хорошо.
   Такой кошмарной представлялась  отсюда,  из  родной  кухоньки,  столичная
коммунальная общага, что  она  всерьез  задумалась:  может,  ей  перевестись
учиться домой, в Куйбышев, - в местный университет или политех?
   После  Московского  радиотеха  ее,  наверное,  возьмут  здесь  на   любой
факультет, хоть на мехмат в универе...
   Она воображала: жить в  своем  родном  доме...  В  собственной  отдельной
комнате... В одной квартире с родным человеком...
   Какое же это счастье!..
   И булечке станет совсем не так одиноко. Да и материально им  вместе  жить
будет полегче...
   Но если она вернется из Москвы назад, тогда...
   Тогда все честолюбивые Верины  мысли  о  завоевании  Москвы  ей  придется
оставить.
   Она навеки останется здесь, в Куйбышеве. В милом, родном,  тихом  городе.
Но - в провинции. В болоте.
   И ей уже никогда не представится шанса отсюда выбраться.
   И еще: если она переберется в Куйбышев, ее шансы найти того человека, что
погубил ее родителей, сведутся к бесконечно малой величине.
   К нулю они сведутся.
   А мысль о том, что она обязана отыскать его -  и  отомстить  ему,  ни  на
минуту не оставляла Веру.
   Она просто на время - пока не состоялась, не встала на  ноги  -  отложила
эту мечту. Но не отставила ее. Не забыла. И никогда не забудет...
   Успокоиться, смириться, сжиться с гибелью родителей - ей придется.
   Но простить - невозможно, Зачем я, дура, грубила маме? И  посуду  никогда
не мыла...
   И музыкой заниматься не хотела...
   Вера ничего не могла сделать с этими мыслями.
   Бабушка, утешая, говорила, что они естественны и всегда возникают,  когда
погибают близкие люди.
   Люди страдают, что недолюбили погибших, недорадовали их.
   "Но почему они?! Почему именно они?!" - рыдала Вера.
   "На все воля божья", - склоняла голову бабушка.
   И одна только Вера знала, что бог здесь ни при чем.
   Родителей убил не всевышний. Их погубил - человек.
   И она ему обязана отомстить...
   А оставшись в провинции.
   Вера не сможет найти информации о нем, погубителе.
   Не  сумеет   обзавестись   необходимыми   связями,   приобрести   высоких
покровителей.
   Ей не удастся отыскать черного человека (так она его про себя называла).
   Чем дальше от Москвы, тем меньше возможностей.
   Живя в Куйбышеве, Вера уже никогда не найдет его.
   Найти и отомстить.
   Она...
   Она обязана сделать это.
   Пусть ей придется мучиться в Москве.
   Не высыпаться в общаге.
   Недоедать. Но зато... Когда-нибудь... Она пробьется. Вера верила в это.
   У нее появится муж: нет, не Васечка. Другой. Сильный, красивый, ласковый,
умный.
   Чем-то похожий на того противного голубоглазого доцента, что поставил  ей
трояк по истории партии.
   Да, он, ее избранник, будет такой же умный, взрослый, стройный, ироничный
и голубоглазый, как доцент.
   Только - свободный.
   Без жены, без детей.
   И - любящий ее, Веру.
   И она выйдет за него замуж.
   И родит ему детей.
   Троих детей.
   У них будет своя квартира - в самом центре Москвы...
   И еще - Вера сделает карьеру.
   Она станет большим начальником, у нее будет  свой  кабинет,  персональный
черный автомобиль с шофером...
   И когда-нибудь она найдет того человека. Того, кто погубил ее родителей.
   Она придет к нему.
   Ворвется в его дом вместе со своим мужем - в то время,  когда  тот  менее
всего ожидает увидеть ее. "Кто вы?" - недовольно спросит он. А Верин  муж  -
красивый, сильный и бесстрашный человек  -  наставит  на  погубителя  черный
пистолет. А Вера спросит его: "Ты помнишь "Нахимов"? Помнишь тех  мужчину  и
женщину? Помнишь, как ты утопил их?"
   Тогда тот человек все поймет, упадет на колени и запросит о пощаде...
   Но Вера не станет слушать его жалкой  мольбы,  она  отвернется  и  твердо
скажет своему верному мужу: "Стреляй!.."
   Эти полудетские мечтания - о мести и о  карьере  в  Москве  -  были  теми
поплавками, что поддерживали Веру во время ее одинокой жизни.
   ...А пока, на зимних каникулах в Куйбышеве, Вероника решила разобраться с
тем наследством, что Осталось после гибели мамы и папы.
   Речь не шла о чем-то материальном.
   После гибели родителей Вероника не получила ни единой копейки.
   Несмотря на то что и отец, и  мама  являлись  весьма  высокооплачиваемыми
работниками -  отец  получал  ежемесячно  рублей  четыреста,  а  мама  около
трехсот, - на их сберкнижках не осталось ни гроша.
   Наоборот, они сами были должниками КВП  -  кассы  взаимопомощи  -  своего
"ящика", долг составлял четыреста семьдесят рублей.
   Благородный   местком   согласился   оказать    родственникам    погибших
единовременную материальную помощь, чтобы погасить эту немалую сумму.
   К тому же заводской профсоюз организовал и  оплатил  похороны  родителей,
после чего дал понять Вере и булечке, что какой-либо иной финансовой подмоги
ждать решительно не следует.
   Не только денег, но и ровным счетом  ничего  солидно-вещественного  после
Веселовых-старших не осталось.
   Ничего, что можно было бы продать и тем  обеспечить  Верочке  более-менее
сносное житье в Москве: ни машины, ни дачи, ни драгоценностей.
   В доме имелся лишь не  самый  новый  цветной  телевизор  "Рубин",  старый
холодильник "ЗиЛ" и югославская стенка.
   Да сама квартира - вот и все, что  нажили  за  двадцать  лет  беспорочной
службы на секретном авиазаводе Верочкины родители.
   Правда, государство  после  их  трагического  путешествия  компенсировало
стоимость путевок, а также выделило по тысяче рублей за каждого погибшего.
   Тысячу - за папу.
   Тысячу - за маму.
   Эти деньги поступили на сберкнижку на Верино имя.
   Две тысячи - солидная сумма, однако Вероника решила, как бы тяжело ей  ни
пришлось, не трогать оттуда ни копейки.
   На эти деньги  она  будущим  летом  (раньше,  говорят,  нельзя)  поставит
родителям памятник на их общей могиле. Самый лучший памятник,  какой  только
можно заказать в Куйбышеве.
   Вера ничего, ни батона хлеба, не  купит  для  себя  за  мамину  и  папину
смерть.
   Это было решено и подписано.
   С деньгами оказалось все  просто,  и  Вера  решила  разобраться  с  иным,
вещественным следом пребывания мамы и папы на этой земле.
   На антресолях в их квартире лежало заботливо упакованное отцом туристское
снаряжение: байдарка в двух брезентовых  мешках,  двуспальная  палатка,  два
спальника...
   В родительской комнате в шкафу помещалась папина гитара.
   Там же имелись фотоаппарат и кинокамера, а также коробки с фотографиями и
бобины с  пленкой.  Каждая  коробка  была  подписана  аккуратнейшим  папиным
почерком: "Большой Зеленчук, 1984 год"; "Катунь, 1983 год"... И  так  далее,
по убывающей, вплоть до семьдесят второго года.
   Верочкины  родители  были  заядлыми  туристами-водниками.  Каждый  отпуск
делили на две части.
   Две недели проводили в заводском пансионате на  берегу  Волги  (вместе  с
маленькой Вероникой).
   Две другие - в походе: вместе  с  друзьями  сплавлялись  на  байдарках  и
катамаранах по самым порожистым, самым бурным рекам  Северного  Кавказа  или
Горного Алтая.
   Только в прошлом году они  изменили  себе:  подарили  поступившей  в  вуз
Веронике круиз по Черному морю на "Нахимове"...
   Какая грустная гримаса судьбы: десятки раз сплавляться по ледяным порогам
- а погибнуть в теплом, ласковом Черном море...
   Итак, старая гитара, байдарка и кучи фотографий - вот и  все  наследство,
что оставили дочери высокооплачиваемые  советские  специалисты:  заместитель
главного  инженера  оборонного  завода  Николай  Дмитриевич  Веселов  и  его
супруга, старший технолог цеха Надежда Андреевна Веселова...
   И еще - книги.
   Книги в доме занимали полный, до самого потолка, стеллаж.
   Собрания сочинений: и Жюль Верн, и Майн Рид, и Борис Лавренев, и Чехов, и
Толстой, и Чернышевский, и даже Хемингуэй...
   Вера нашла собрание сочинений Достоевского.
   Решила назло доценту Полонскому прочесть "Братьев Карамазовых" - а заодно
уж и "Идиота", и "Игрока".
   Пусть голубоглазый "преп" не задается со своими "слезинками"!..
   Жаль, конечно, время терять на это  прошловековое  назидательное  чтение.
Вон сколько у папы всего интересного, нечитаного!..
   Полка с собственноручно переплетенными романами, вырезанными  из  толстых
журналов.
   Там уживались и "Альтист Данилов", и "Алмазный мой венец", и "Челюсти", и
"Давай поженимся", и редчайшая редкость - Чейз...
   А в шкафу в родительской спальне, укрытые от  нескромных  взоров,  лежали
переплетенные  ксерокопии  "посевовского"  издания  "Мастера  и  Маргариты",
ахматовского "Реквиема", солженицынских "В круге первом", "Ракового корпуса"
и "Архипелага ГУЛАГ".
   Папа водил  дружбу  со  многими  букинистами  в  городе,  имел  связи  на
книготорговой базе и в книжных магазинах.
   Переплачивал.
   Реставрировал старые книги в обмен на новый дефицит. Собирал макулатуру.
   Теперь библиотеку - точнее, ее "официальную" часть - можно было, конечно,
продать. И, наверное, выручить неплохие деньги. Но  Вероника  твердо  решила
этого не делать.
   Во-первых, в память о папе.
   И еще потому, что она мечтала: когда-нибудь она обязательно обзаведется в
Москве семьей и огромной квартирой.
   И тогда перевезет книги туда.
   Чтобы ее дети - как она когда-то в своем  детстве  -  рылись  на  полках,
вдыхая вместе с ароматом типографской краски запах майн-ридовских  прерий  и
жюль-верновских океанов...
   Вероника обожала своих родителей, преклонялась  перед  ними  и  не  смела
осуждать их жизнь, но после их гибели решила: она всегда должна быть  готова
к тому, что на нее вдруг может свалиться беда. И когда у нее будут деньги  -
а они у нее будут! - она обязательно  станет  откладывать  на  черный  день.
Чтобы, если с нею что-то стрясется, ни ее саму, ни ее родных, - ни тем более
ее детей! - трагедия не застала врасплох.
   "У меня, - твердо решила для себя Вера, - всегда будет "загашник".
   Для того чтобы "благодарить" врачей, если я вдруг заболею.
   И платить адвокатам, когда меня вдруг в чем-то несправедливо обвинят.
   И, если я...
   Когда я...
   Словом, если меня вдруг внезапно не станет, чтобы хватило на  жизнь  моим
детям... Чтобы они - хотя бы не голодали..."
   ...Замерзшая Волга...  Белесая  дымка...  По  льду,  по  зимнику,  трусит
лошадь, запряженная телегой... ; Пар поднимается от ноздрей лошади, от  лица
седока...  А  Вера,  назло  доценту  Полонскому,  лежит  на  своей  кровати,
поглядывает в окно и читает Достоевского...
   Так прошел для нее январь тысяча девятьсот восемьдесят седьмого.
   Таким ей запомнился.
   Пришла пора расставаться  с  булечкой.  И  шестого  февраля  Вера,  облив
слезами на обледенелом перроне бабушкино плечо,  села  в  поезд  Куйбышев  -
Москва. Завтра начинался второй семестр, и Вероника не  хотела  упустить  ни
одного дня занятий.
   Уже в Москве, разбирая в своей комнате дорожную сумку.
   Вера обнаружила внутри газетного свертка со своими  трусиками  конвертик,
аккуратно свернутый из тетрадного листка.
   На листке бабушкиным мелким почерком было выведено:
   "Верочке", а внутри было пять красных червонцев.
   Булечка, несмотря на категорические отказы Веры, поделилась с нею крохами
от своей пенсии.
   Поделилась тайком...
   Пятидесяти рублей, что тайком всучила ей булечка после зимних каникул,  в
принципе могло хватить надолго. Надолго - если бы Вера получала стипендию.
   Но Вера стипендии не получала.
   С тройкой по истории КПСС стипендии не давали.
   Спасибо голубоглазому доценту Полонскому.
   Она могла бы, конечно, выпросить в  факультетском  профкоме  материальную
помощь.
   Ей, сироте, вспомоществование,  конечно,  предоставили  бы,  но  проблема
заключалась в том, что она не хотела  и  не  могла  заставить  себя  идти  и
просить.
   Стало быть, ей предстояло  прожить  на  пять  булечкиных  червонцев  пять
месяцев.  Прожить  на  десять  рублей  целый  месяц   -   задача,   конечно,
малореальная.
   Но выполнимая.
   Вернувшись из Куйбышева после зимних каникул, Вероника  постановила  себе
вести строжайше аскетический образ жизни.
   Накупила талонов на льготное питание в студенческую столовую.
   Льготный талончик стоил тридцать копеек. На него полагался  полный  обед:
первое, второе, компот. Хлеба можно было брать сколько хочешь  -  только  из
столовой запрещалось выносить.
   За девять рублей проблема обедов была решена.
   А для того чтобы меньше хотелось есть, Вера решила заняться чем-либо.
   Чем-то интересным. Отвлекающим от голода.
   Не учебой, нет.
   Учеба не могла захватить ее настолько.
   Сейчас, по прошествии полугода со дня катастрофы "Нахимова", ее  рассудок
успокоился настолько, что она уже не испытывала, как прежде, острой боли при
одной только мысли о той ночи тридцать первого августа.
   И  потому  она  уже  могла  взяться  за  дело,  которое   считала   своей
обязанностью. Этим делом была месть.
   Тем более что пока она лежала  на  своей  куйбышевской  тахте  с  томиком
Достоевского, в ее голове стал вызревать план.
   Смутный, малоопределенный, чрезвычайно трудоемкий, но все-таки - план.
   И Вера приступила к его исполнению.
   ...Министерство морского  флота  СССР  располагалось  на  улице  Жданова,
аккурат напротив "Детского мира".
   По улице вечно шлялось множество народу.
   В основном провинциалы, штурмующие столичные  универмаги,  мечтая  купить
хоть что-нибудь полезное.
   Куртку ребенку, польскую тушь - себе, чехословацкие ботинки - мужу,  духи
- нужному человеку...
   Да все, что угодно: все,  что  "выбросят",  все,  за  чем  надо  выстоять
двух-трехчасовую очередь.
   Практически любой галантерейный или носильный предмет, который  удавалось
урвать в столичной толчее, годился на родине в качестве трофея.
   Никто из азартно возбужденных или  же  уныло-усталых  людей,  проходивших
улицей Жданова, не обращал внимания на хрупкую юную девушку в  синтетической
шубке, которая частенько совсем без спутников, одна, прогуливалась здесь под
вечер.
   Лобовой штурм здания Министерства морского флота Веронике ничего не дал.
   Подъезд охраняли строгие вохровцы. "Вы куда, девушка?
   Ваш пропуск?
   Ах, к начальнику главка? Вон местный телефон - звоните и заказывайте".
   Тогда Вероника устроила перед входом дежурство.
   Не спеша, прогулочным шагом - пусть  толкают  и  костерят  вылетающие  из
"Детского мира" "бодычи" - прохаживаешься от проспекта  Маркса  до  Пушечной
улицы.
   Затем переходишь на другую сторону и следуешь мимо подъезда  министерства
в противоположном направлении.
   Иногда, когда московский мороз становится  нестерпимым,  можно  заглянуть
погреться в кафе "Минутка" на  углу  Жданова  и  Пушечной.  Иной  раз  можно
сделать  вид,  что  изучаешь  репертуар  театров,  вывешенный   за   стеклом
будочки-кассы у стены "Детского мира".
   Через три вечера наблюдений Вероника поняла, кто ей нужен.
   Ей нужен мужчина лет за сорок.