скоро,  в
сопровождении  Северина,  разумеется,  подъехал  к  высотке  на  площади
Восстаний. Здесь его ждали. Из роскошной белой "семерки"  вышел  крупный
вальяжный брюнет лет тридцати в светлом костюме. В  руках  у  него  была
небольшая спортивная сумка. Они немного поговорили, после  чего  брюнет,
подхватив свою сумку,  скрылся  в  одном  из  подъездов.  Из  ближайшего
автомата Стас позвонил в отдел Комковскому, и как раз  к  моему  приходу
уже  было  известно,   что   "семерка"   принадлежит   Овсову   Альберту
Николаевичу, санитару 4-й Городской больницы. Но самое главное  Северин,
как всегда, приберег напоследок.
   Именно в этом доме и в этом подъезде проживает собиратель раритетов и
любитель прижизненных изданий классиков Николай Иванович Потапенко.
 
14 
 
   - И какие будут  предложения?  -  сумрачно  поинтересовался  Комаров,
после того как я на скорую руку обрисовал ему  ситуацию.  Стас  все  еще
ждал возле высотки, но к нему в помощь уже отправили оперативную  машину
с двумя сотрудниками, так что теперь мы имели с ним связь по рации.
   Я замялся. Откровенно говоря, мы с Севериным не пришли на этот счет к
общему мнению. Поэтому я ответил осторожно:
   - С одной стороны, очень хочется  задержать  их  прямо  сейчас.  А  с
другой - есть соображения за то, чтобы подождать...
   Промямлив все это, я выжидательно взглянул на Комарова. Но  номер  не
прошел: наш начальник иронически хмыкнул и беззвучно похлопал раза два в
ладоши, изображая аплодисменты.
   -   Отличный   пример   инициативного,    самостоятельно    мыслящего
оперуполномоченного. "С одной стороны, с  другой  стороны..."  А  решает
пусть тот, у кого зарплата больше, так, что ли?
   Я попытался хотя бы изобразить смущение.
   - Так ведь правда непонятно, что делать, Константин Петрович.  Первый
вариант: брать немедленно, как только выйдут, потому что  если  книги  у
них, то нельзя допустить, чтобы они их куда-нибудь  дели,  -  ищи  потом
ветра в поле. Даже если книг при себе у них нет, то для  задержания  уже
достаточно факта спекуляции: у Троепольской в  блокноте  есть  цены,  по
которым они  покупали  у  Горбатенькой,  в  магазине  есть  квитанции  с
совершенно другими  ценами,  налицо  скупка,  умысел  на  перепродажу  и
нажива. Получим постановление на обыск... Короче, главное - ввязаться  в
бой, а там посмотрим.
   Это было предложение Северина.
   - Но тут есть "но", - продолжал я. - Если Цаплин или Овсов,  или  оба
они вместе имеют отношение к убийству, то книжки из комнаты Троепольской
за эти три дня могли оказаться где угодно, даже в другом городе. А  если
к тому же бабушка-старушка по старости лет начнет  путаться,  что  и  за
сколько она продала, что  вполне  возможно,  то  мы  вообще  окажемся  с
носом...
   - Давай второй вариант, - потребовал Комаров.
   - Погодить. Поработать за ними, постараться  получить  более  крепкие
зацепки. - Я сам склонялся больше к этому мнению, но честно прибавил:
   - Здесь тоже есть свои минусы, прежде всего - время. У нас  на  руках
труп неизвестной женщины и черт знает куда пропавшая журналистка. И еще:
"Вальтер". Если один из них ходит по городу с этой штукой...
   Замолчав, я не без злорадного удовлетворения стал наблюдать за  своим
глубоко задумавшимся начальником.
   - Вот что, - наконец прихлопнул ладонью по столу Комаров. - Свяжись с
Севериным, скажи, пусть пока поводят по городу этих книголюбов, я сейчас
распоряжусь, чтобы им подослали в помощь еще кого-нибудь. А сам езжай-ка
к этому Потапенко, машину  тебе  дам.  Вот  если  и  там  ничего,  тогда
посмотрим.
   От Комарова я вышел, сделав твердый вывод: если решать самостоятельно
надо уметь при любой зарплате, то  откладывать  решение  -  слава  Богу,
прерогатива тех, у кого зарплата выше.
   Впрочем, понадобилось  всего  каких-нибудь  минут  сорок,  чтобы  мой
жизненный опыт пополнился еще  одним  любопытным  рассуждением:  большую
зарплату, по крайней мере в МУРе, зря не платят.  Я  сидел  за  огромным
обеденным столом красного дерева,  прихлебывал  великолепный  липтонский
чай  из  тончайшего  майсенского  фарфора,  слушал  рассказы  о  великих
книжниках прошлого и вертелся как на иголках. Меня интересовали книжники
современные,  и  с   Николаем   Ивановичем   Потапенко,   очаровательным
стариканом, бывшим  летчиком-испытателем,  мне  совершенно  не  пришлось
хитрить,  искать  обходные  пути,  применять  тонкие  маневры.  Едва   я
заговорил  о  своем  интересе  к  старым   книгам,   он   первым   делом
словоохотливо вывалил мне все свои свежие, но уже наболевшие проблемы.
   - Ух, эта молодежь! - весело кричал он, увесисто пристукивая по столу
сухоньким, но крепким кулачком,  так  что  майсенский  фарфор  угрожающе
звякал. - Звери! И откуда берут-то? За последние  два  месяца  весь  мой
обменный фонд распотрошил! Я  уж  думал  -  все,  успокоился,  так  нет!
Позавчера является  ко  мне,  приносит:  Пушкин  прижизненный,  "Евгений
Онегин", Радищев, еще Бог знает что! Откуда берут, ну скажите вы мне!  И
ведь знает, подлец, на чем подловить старика! "Я у вас оставлю все  это,
Николай  Иванович,  посмотрите,   дескать,   в   спокойной   обстановке,
подумайте!" Да какая тут может быть спокойная обстановка - я две ночи не
сплю, все  полки  облазил,  что  им  отдать,  что  продать?  А  сегодня,
представьте, является и все забирает: у меня,  говорит,  еще  покупатель
появился, думайте до вечера, а то уйдет в другой город. И ведь уйдет же,
уедет! Как вы думаете, а?
   Потапенко полушутливо, полувсерьез хватался за голову, а  я,  хоть  у
меня самого все внутри дрожало так, что даже чашку  пришлось  поставить,
чтобы не кокнуть ненароком, ужасно хотел его успокоить:  не  волнуйтесь,
Николай Иванович, не уйдет и не уедет. Но тут же мне пришло на  ум,  что
обоснуй я ему как  следует  мою  уверенность,  она,  пожалуй,  мало  его
утешит. Вот почему вместо этого я дождался паузы, извинился и попросил:
   - Можно мне от вас позвонить? Меня товарищ на улице  ждет,  надо  ему
кое-что срочно передать. Что было чистой правдой.
   - Слушайте, Овсов, - спросил Северин, - а откуда у вас такая странная
кличка - Лошадь?
   К тому времени, как я подъехал к Балакину в отделение,  куда  Северин
доставил задержанного, беседа между ними  была  в  разгаре  и  шла,  как
видно, с переменным успехом. У Стаса был угрюмый вид, он  расхаживал  по
кабинету,  заложив  руки  за  спину.  Круглое,  щекастое  лицо  Альберта
расцветилось  пятнами,  сделавшись  похожим  на   подмокшую   перезрелую
клубнику, которую забыли вовремя снять с грядки. Сейчас он страдальчески
скривил пунцовые губы и умоляюще прижал ладони к груди.
   - Ну, почему сразу кличка, братцы? Вы что, правда, считаете, будто  я
уголовник какой, а? - Его  узкие  глазки-щелочки  из-под  припухших  век
тревожно перескочили с Северина на меня, потом на Балакина, сидевшего за
своим столом в углу, потом снова на Стаса. - Ей-богу, братцы,  по-моему,
вы меня с кем-то  спутали!  А  что  Лошадью...  Друзья  прозвали.  Долго
объяснять. - Он безнадежно махнул рукой и совсем понурился. - Это... ну,
в общем, из классики...
   - Понятно, -  буркнул  Северин.  -  Оно,  конечно,  милиционерам  про
классику объяснять без толку. Они книжечками не торгуют, стало быть,  их
и не читают. - И неожиданно поинтересовался:
   - А что, прижизненный Чехов тоже в хорошей цене, да?
   Овсов запунцовел  окончательно,  замекал  что-то  оправдательное.  Но
Северин прервал его.
   - Стоп! Поехали по второму кругу. Значит,  вы  утверждаете,  что  это
ваши книги?
   - Мои, - уныло согласился Альберт.
   - Как они к вам попали?
   - Я их купил...
   Северин бросил на меня быстрый многозначительный взгляд.
   - Так. У кого?
   - У... у женщины...
   - Это мы уже слышали. Но я так и не понял: она ваша знакомая?
   Не  надо  было  быть  крупным  психологом,  чтобы  по   лицу   Лошади
определить, что сейчас он судорожно пытается принять, как  ему  кажется,
очень важное решение. Я даже знал  какое.  Руку  даю  на  отсечение,  он
прикидывал, задержали мы его в  связи  с  Ольгой  или  по  какому-нибудь
другому поводу. Если по другому, то ему нет никакого смысла самому лезть
в петлю, связывать книги с Троепольской. А если все-таки в связи с  ней,
ложь начнет играть против него.
   И тут, подобно шахматисту, в  безвыходной  ситуации  узревшему  вдруг
лежащее,  оказывается,  на  виду  у  всех  простое  решение,  я   увидел
спасительный ход и похолодел. Ибо спасительным ход был для Овсова.  А  в
следующую секунду я обреченно понял, что и он, похоже, нашел его.
   - Знакомая... - выдохнул Альберт.
   - Имя? Фамилия? - напористо расспрашивал  Северин.  И  Овсов  ответил
окрепшим голосом:
   - Троепольская Ольга Васильевна.
   Наверное, я бы дрогнул. Но Стас (то ли еще не понял, к чему  клонится
дело, то ли нервы у него железные) продолжал как ни в чем не бывало:
   - И сколько вы за них заплатили?
   Мне показалось, что Овсов содрогнулся всем телом. Я буквально ощутил,
как его сейчас  раздирает  страшная  мысль:  "Неужели  не  угадал?!"  Но
отступать теперь было некуда. И он пролепетал еле слышно  уже  известную
мне минимальную каталожную цену:
   - Четырнадцать тысяч...
   - Отлично! - Северин плюхнулся на стул, придвинул к себе лист бумаги.
- Дайте-ка нам теперь координатики этой - как вы говорите? Троепольской!
   Я уже понял, что Стас блефует, но этот блеф был того  сорта,  который
принято иначе называть хорошей миной при плохой игре. Овсов тем временем
услужливо продиктовал адрес  Ольги,  ее  домашний  и  рабочий  телефоны.
Записав, Северин поднялся, бодро сказал:
   - Сейчас мы будем кое-что проверять, а вы пока  посидите  в  соседней
комнате, отдохните. Товарищ Балакин, проводите гражданина.
   Вид у Овсова был жалковатый. Стас же держался орлом. И  только  когда
мы остались с ним одни, он повернул ко мне озабоченное лицо:
   - Не влипли мы с тобой, Шурик, а?
   И я честно ответил:
   - Похоже на то.
   Потом мы молча сидели и оба, видимо, думали об одном и  том  же.  Как
мы, два лопуха, не смогли предусмотреть такую простую возможность!  Хотя
в  общем-то  понятно  -  как...  Словно   стажеры-первогодки   увлеклись
собственной версией: именно книги похищены из комнаты Троепольской. Ну а
раз есть похититель  вместе  с  похищенным  -  давай  его  хватать!  Что
говорить: примитивно попались  на  собственный  крючок.  Мы-то,  дураки,
думали, что знание  того,  что  убитая  -  не  Троепольская,  суть  наше
преимущество, а, оказывается, Овсов не знает этого - и на том  выезжает!
Валит себе преспокойно  на  мертвую,  как  он  считает,  Ольгу!  И  поди
опровергни его, пока не нашли  журналистку,  которую  искать  собирались
через него же... Вот такой, извините, порочный кружок получается.
   - Может, устроить ему опознание  голоса  по  телефону?  -  неуверенно
предложил я. - Петрова с Пырсиковой его узнают, там были угрозы...
   Но Северин махнул рукой: дескать, безнадежно.
   - Если не дурак  -  отвертится...  Скажет:  сначала  ругались,  потом
помирились. Чего в жизни не бывает? Презумпция невиновности это, знаешь,
такая штука...
   - Старушка? - в форме  вопроса  предложил  я.  -  Вкупе  с  блокнотом
Троепольской?
   - Да мы уже говорили с  тобой,  -  досадливо  закусил  губу  Стас.  -
Слабовато,  все  слабовато.  Уже  видно  ведь:  не  дурак.   Выкрутится,
обязательно выкрутится!
   - Лангуева? - продолжал я перечислять варианты.
   - Что Лангуева? Будет себе стоять  на  своем  -  ей-то  что!  Зацепка
нужна, хоть какая-нибудь зацепка! И ведь оба врут - и Овсов, и Лангуева,
я это чувствую! А зацепиться не за что...
   Северин нетерпеливо стучал кулаком  по  ладони  и  все  приговаривал:
"Зацепку, дайте малюсенькую зацепку!" Тихо вошедший за минуту  до  этого
Балакин сказал:
   - А может, мы и с Лангуевой увлеклись? Почему она  обязательно  врет?
Да, конечно, бабушка-старушка носила книги именно ей, и Джима с  Лошадью
Троепольская подслушала в ее магазине. Но согласитесь, ни одного прямого
доказательства, что Лангуева лично знакома с Овсовым, у нас  нет!  Вдруг
это он  приходил  в  квартиру  после  убийства?  Может,  стоит  еще  раз
внимательно на фоторобот поглядеть?
   Он открыл ящик стола и выложил две  увеличенные  карточки  -  одна  с
усами и щетиной, другая - на случай возможного маскарада - без них.
   - Ничего общего, - пробормотал Северин, вертя их  так  и  этак.  -  И
вообще,  извините,  даже  если  бы  было,  это  тоже   не   ахти   какое
доказательство. Мало ли кто может быть похож  на  фоторобот.  Вот  этот,
например, без усов - вылитый Невмянов.
   Я обиделся.
   - Неужто у меня правда рожа такая противная?
   - А что, - засмеялся Балакин,  -  действительно  похож.  Я  вгляделся
внимательней. И, еще не очень  веря  себе,  робко  полез  во  внутренний
карман за остатками полученных утром  фотографий.  Положил  их  рядом  с
фотороботом. Северин  с  Балакиным  молча  разглядывали  этот  вернисаж.
Кажется, они еще не понимали того, что уже понял я.
   Куда смотрела Лангуева, описывая  Стасу  незваного  визитера?  Поверх
моей головы? Если она лгала, то для того, чтобы не  путаться,  ей  нужна
была натура. Она рисовала портрет с меня.
 
15 
 
   На коротком совещании было решено в ближайшие наши  планы  начальство
не посвящать, действовать на свой страх и риск. Я, правда, заикнулся про
то, что, если у нас опять будет прокол, нам это  припомнят  вдвойне,  но
Северин сказал:
   - Пожалуйста, только сейчас докладывать, какие  мы  болваны,  пойдешь
сам.
   Сломив таким образом мое слабое сопротивление, он пододвинул  к  себе
телефон, снял трубку, взвесил ее на ладони, как гранату  перед  броском,
шумно выдохнул и стал набирать номер.
   - Театр одного киноактера... - недовольно  пробормотал  он  себе  под
нос, слушая длинные гудки, но едва на  том  конце  подошли  к  аппарату,
голос его сделался бодрым, деловым, слегка по-солдатски простодушным:
   - Нина Ефимовна, здравствуйте, Северин  из  МУРа  беспокоит.  Помните
такого? Ага, очень хорошо! Вот-вот, как раз по  этому  поводу  и  звоню.
Задержали тут одного типчика, похож по приметам. Если мы сейчас за  вами
машину пришлем, а? Ну и хорошо,  ну  и  ладушки!  Минут  через  двадцать
спускайтесь.
   Он аккуратно положил трубку на место и посмотрел на нас.
   - Что, ребятки, развалим мы их сейчас или нет?
   Ибо разработанный нами план состоял в постановке небольшого, но,  как
мы надеялись, драматического  спектакля,  конечной  целью  которого  был
сакраментальный  "момент  истины".  Режиссерский  замысел   ясен,   роли
распределены, билеты проданы. Осталось только ждать.
   Через зарешеченное окно я видел, как к отделению подкатил  патрульный
"уазик". Открылась задняя дверца, и в  воздухе  показалась,  ища  опоры,
суховатая ножка в не слишком  изящной  стоптанной  туфле.  Рядом  возник
Северин. Лангуева спрыгнула на землю и немедленно  принялась  отряхивать
пепел с юбки.  В  углу  рта  у  нее  торчала  сигарета.  Северин  сделал
приглашающий жест рукой, и они стали подниматься по ступенькам.
   Я не один наблюдала окно за этой сценой. В эти самые секунды  Балакин
выводил из соседнего  кабинета  и  неторопливо  вел  по  коридору  Алика
Овсова. Он двигался  с  таким  расчетом,  чтобы  буквально  нос  к  носу
столкнуться с Севериным и Лангуевой именно  в  том  месте,  где  длинный
милицейский  коридор  делает  крутой  поворот  на  девяносто   градусов.
Столкнуться - и тут же разминуться,  свернуть  за  угол,  потерять  друг
друга из  виду.  За  последние  сорок  минут  мы  трижды  или  четырежды
репетировали этот проход, рассчитывая время, приноравливаясь к ритму.
   Стоя у окна, я мог только гадать, как все  идет.  Мне  была  отведена
молчаливая, но важная роль - что-то вроде  статуи  командора.  Дверь  за
моей спиной открылась.
   - Проходите, - услышал я сухой,  казенный  голос  Стаса.  -  Сюда,  к
столу, пожалуйста. Вот фоторобот, составленный по вашему описанию...
   При этих словах я повернулся.
   - А это, так сказать, оригинал, - закончил фразу  Северин  и  спросил
протокольным гоном:
   - Узнаете?
   Но Лангуева смотрела не на карточки и даже не на меня. Взгляд ее  был
прикован к аккуратно разложенным на столе книгам из коллекции профессора
Адриана Николаевича Горбатенького.
   Признаюсь, я не ждал, что наша вобла зарыдает, забьется  в  истерике,
станет рвать на себе волосы. Но и той реакции, которая последовала, я не
предполагал. Вернее - отсутствия реакции.
   Лангуева кончиком тонкого пальца откинула обложку  одной  из  книжек,
убедилась - то самое, и  захлопнула  обратно.  Потом  уселась  на  стул,
высоко закинув ногу  на  ногу,  щелкнула  сумочкой,  извлекла  сигарету,
прикурила. И, только выпустив первую струю дыма, хмыкнула себе под нос и
пробормотала что-то вроде:
   - Можно было ожидать...
   - Чего ожидать? - склонился к ней Северин.
   - Имейте в виду, - сказала Лангуева, обводя стол скрюченными пальцами
с зажатой в них сигаретой. - Я к этому отношения не имею.
   Но я заметил, что сигарета подрагивает в ее руке.
   - В каком смысле? - заглянул ей в лицо Стас.
   - А в таком смысле, что книжек я не брала, даже в комнату не входила.
И ничего с этого иметь не должна была.  Просто  примчался  ко  мне  этот
идиот с выпученными глазами... - Нина Ефимовна скривилась то ли от дыма,
то ли от неприятного воспоминания, - кричит:  "Такой  случай!  Никто  не
узнает!" Подонок...
   Пепел покатился ей на юбку.
   - Ну я ему сказала: делай что хочешь, а я ни при чем. Наврать,  когда
придут, могу чего-нибудь, по старой памяти, так и быть, но я ни при чем,
- твердо повторила она.
   "А зачем милицию вызывала?" - чуть  было  не  спросил  я  злорадно  и
осекся за  мгновение  до  быстрого  предупреждающего  взгляда  Северина.
Действительно, если Нина Ефимовна Лангуева хочет пока думать, что  может
вот таким детским способом сухой выскочить из воды, пусть думает. Пока.
   - Отлично, - воскликнул Северин, усаживаясь за стол  напротив  нас  и
доставая стопку бланков. Тон его из  протокольного  сделался  почти  что
дружелюбным. - У  меня  от  следователя  прокуратуры  имеется  отдельное
поручение официально допросить вас по этому эпизоду. Не возражаете?
   - Валяйте, - согласилась Лангуева, зажигая новую сигарету.
   Когда допрос подошел к концу, я взял у Балакина  ключи  и  сходил  за
Овсовым.  Пардон  за  каламбур,  вид  у  Лошади  был  загнанный.  Время,
проведенное наедине с собой после  мимолетной  встречи  в  коридоре,  не
прошло для  него  бесследно.  Пока  я  конвоировал  его  от  кабинета  к
кабинету, он то и дело нервно утирал платком шею и красное разгоряченное
лицо. А зрелище окутанной дымом  Лангуевой  перед  столом  с  протоколом
допроса, кажется, доконало его окончательно.
   - Вон он, голубчик, - зло и торжествующе приветствовала Алика  вобла,
которая к концу допроса стала почти  такая  же  разговорчивая,  как  при
нашей первой встрече, только, так сказать, с обратным  знаком.  -  А  вы
знаете, - удивленно повернулась она к Северину  -  я  вот  вам  тут  все
рассказывала-рассказывала, а сейчас вдруг  подумала:  может,  он  и  мне
тогда наврал, а? Может, он сам ее и убил?
   С Аликом при этих словах случилось что-то  ужасное.  Он  из  красного
сделался белым, пошатнулся, оперся на стену  и  стал  медленно  сползать
вниз. Я еле успел подхватить его под мышки. На глазах  у  него  набухали
крупные слезы, они слепили его, он тряс головой, часто-часто мигал,  но,
по-моему, не видел вокруг ничего.
   - Боже мой... - шептали его губы, ставшие из пунцовых синими. - Я  не
убивал... Боже мой...
   Через час, отпоив Овсова валерьянкой, мы  знали  все.  Разумеется,  я
имею в виду: все, что было известно самому Овсову. Но новое наше  знание
не только не продвинуло нас в раскрытии убийства и в поисках Ольги,  но,
пожалуй, запутало еще больше.
 
16 
 
   Как ни удивительно, Пиявкой Илюшу Яропова прозвали