ика - мини-детонатор  не  больше  бумажной  скрепки,  эти  мини-детонаторы
используются только в  советской  космической  программе  в  Байконуре.  Они
применяются для тончайшей корректировки движения "салютов"  и  "союзов"  при
стыковании в космосе.
   - Но здесь нет логики, - возразил Дональдсон. - Зачем им это нужно?
   - В этом деле ни в чем нет логики, - сказал Оделл. - Если это  правда,  я
не представляю, как Куинн мог знать об этом. Кажется, они обманывали его всю
дорогу, как и всех нас.
   - Так что же нам теперь делать? - спросил Рид, министр финансов.
   - Похороны завтра, - сказал Оделл, -  давайте  сначала  покончим  с  этим
делом, а уж потом решим, как поступать с нашими русскими друзьями.
   В ходе четырех недель  Майкл  Оделл  обнаружил,  что  бремя  исполняющего
должность президента становилось все легче и  легче.  Он  почувствовал,  как
люди, сидевшие за столом, также  воспринимали  его  руководство  с  растущей
готовностью, как будто он был президент.
   - А как чувствует себя президент? - спросил  Уолтере,  -  после...  этого
известия?
   - Как говорит доктор, плохо, - сказал Оделл.  -  Очень  плохо.  Похищение
само по себе было сильным ударом, а такая ужасная смерть сына - это для него
как пуля в живот.
   При слове пуля каждый подумал об одном и том же. Но  никто  не  осмелился
сказать это вслух.
   Джулиан Хэйман был такого же возраста, что и  Куинн,  и  они  знали  друг
друга с тех времен, когда Куинн жил в Лондоне и работал на фирме,  связанной
с  компанией  Ллойда,  специализируясь  на  охране  людей  и   имущества   и
освобождении заложников. Их сферы деятельности часто были одни и те же,  так
как Хэйман, бывший майор десантных  войск,  возглавлял  фирму,  поставляющую
системы  для  защиты  от   взломщиков   и   личной   безопасности,   включая
телохранителей. Клиентами его были люди избранные, богатые и  осторожные,  У
них были причины для подозрительности, иначе они не платили бы такие  деньги
за услуги Хэй-мана.
   Его контора у вокзала Виктория, куда Куинн привез Сэм утром  после  того,
как они вышли из квартиры и попрощались  с  МакКри,  была  столь  же  хорошо
защищена, сколь и незаметна.
   Куинн сказал Сэм, чтобы она села у окна в  кафе  недалеко  от  конторы  и
ждала его.
   - А почему я не могу пойти с тобой?
   - Потому, что он не примет тебя. Он, может быть, не примет и меня,  хотя,
надеюсь, что примет, мы слишком давно знакомы. Он не любит незнакомых людей,
если только они не платят большие деньги, а мы не намерены  платить  ему.  А
если дело доходит до женщин из ФБР, тут он становится воплощением скромности
и скрытности.
   Куинн  заявил  о  себе  через  домофон,  зная,  что  видеокамера  наверху
тщательно рассматривает его. Когда щелкнул замок двери, он  прошел  прямо  в
заднюю часть помещения мимо двух секретарш, которые  даже  не  взглянули  на
него. Джулиан Хэйман был в своем кабинете в  дальнем  конце  первого  этажа.
Кабинет был так же элегантен, как и его хозяин.
   - Ну вот, - сказал он протяжно, - давно не виделись,  старый  солдат.  Он
протянул ему вялую руку. - Что привело вас в мою скромную лавочку?
   - Нужна информация, - ответил Куинн и рассказал, что ему нужно.
   - В старое время,  дорогой,  не  было  бы  никаких  проблем.  Но  времена
меняются, не правда ли? Дело в том, что о тебе идет дурная слава, Куинн.
   В клубе говорят, что  ты  -  персона  нон  грата,  особенно  среди  твоих
земляков. Извини, старина, ты олицетворяешь собой  плохие  вести.  Ничем  не
могу помочь.
   Куинн снял телефонную трубку и  стал  набирать  номер.  На  другом  конце
послышались ровные гудки.
   - Что ты делаешь? - спросил Хэйман. Протяжная манера говорить исчезла.
   - Никто не видел, как я вошел сюда, но половина Флит-стрит увидит, как  я
выхожу отсюда, - ответил Куинн.
   - "Дэйли Мэйл", - ответил голос в трубке. Хэйман протянул  руку  и  нажал
рычаг. Многие из его самых богатых клиентов были американские  корпорации  в
Европе, организации настолько серьезные, что он предпочел бы  не  давать  им
никаких объяснений.
   - Ублюдок ты, Куинн, - сказал он тонким голосом. - И всегда был таким.
   Хорошо. Даю тебе два часа в архиве, только я запру тебя на ключ. И, чтобы
ничего не пропало!
   - Ну разве я могу поступить так с тобой? - дружелюбно сказал Куинн.
   Хэйман повел его вниз в подвал, где хранился архив.
   Частично в связи с работой, частично из личного интереса  Джулиан  Хэйман
за  многие  годы  накопил  исключительно  полные  досье  на   всякого   рода
преступников.  Убийцы,  грабители  банков,  гангстеры,  мошенники,  торговцы
наркотиками и оружием,  террористы,  похитители  людей,  нечестные  банкиры,
бухгалтеры, адвокаты и полицейские, мертвые, живые, находящиеся в тюрьме или
просто исчезнувшие, - если они  попадали  в  прессу,  а  иногда  если  и  не
упоминались в ней, всех их он заносил в досье. Архив помещался под домом.
   - Какая секция интересует?  -  спросил  Хэйман,  зажигая  свет.  Шкафы  с
папками заполняли весь подвал, но в папках были лишь карточки и  фотографии,
а основные данные были в компьютере.
   - Наемники, - сказал Куинн.
   - Как в Конго? - спросил Хэйман.
   - Конго, Йемен, Южный Судан, Биафра, Родезия.
   - Вот отсюда и до сих пор, -  сказал  Хэйман,  показав  на  десять  ярдов
стальных шкафов высотой почти в рост человека.
   - Стол там, в конце.
   Куинн проработал в архиве четыре часа, но никто его не побеспокоил.
   На фотографии было четверо белых мужчин. Они стояли перед джипом на узкой
и пыльной дороге, по краям  которой  были  кусты,  напоминавшие  африканскую
растительность. Сзади них можно было разглядеть несколько черных солдат. Все
они были в камуфляжной военной форме и высоких ботинках. Трое были в полевых
панамах. У всех в руках были  бельгийские  автоматы.  Маскировочные  костюмы
были пятнистые, их носили европейцы, а британцы  и  американцы  предпочитали
полосатые.
   Куинн положил фотографию на стол под яркую лампу и нашел сильную  лупу  в
ящике стола. С ее помощью он смог более явственно разглядеть  татуировку  на
руке одного из них, несмотря на налет сепии старой фотокарточки. На  тыльной
стороне кисти левой руки была выколота паутина, в центре  которой  притаился
паук.
   Он просмотрел папки,  но  больше  ничего  интересного  не  нашел.  Ничего
такого, что могло бы о чем-то напомнить. Он нажал кнопку звонка,  чтобы  его
выпустили.
   В кабинете Джулиан Хэйман протянул руку за фотографией.
   - Кто это?  -  спросил  Куинн.  Хэйман  посмотрел  на  оборотную  сторону
карточки. Как на любой карточке или фотографии в его коллекции  на  обратной
стороне был семизначный номер. Он набрал  этот  номер  на  своем  настольном
компьютере, и на экране появилось полное досье.
   - Д-д-да, ну и типов же ты выбрал, старина. - Он стал читать с  монитора.
- Фотография почти наверняка сделана в провинции Маниема,  Восточное  Конго,
ныне Заир, приблизительно зимой  1964  года.  Человек  слева  -  Жак  Шрамм,
бельгийский наемник.
   Это повествование доставляло ему удовольствие, ведь это было его  любимым
делом.
   - Шрамм был одним из первых. Он сражался против сил ООН во время  попытки
отделения Катанги с 1960 по 1962 год. Когда их разбили, он бежал и укрылся в
соседней Анголе, которая тогда была  португальской  и  ультраправой.  Осенью
1964 года его пригласили помочь подавить восстание в Симбе.  Он  восстановил
свою старую группу "Леопард" и стал "умиротворять"  провинцию  Маньяма.  Это
он. Что-нибудь еще?
   - А другие?
   - Хм-м-м, крайний справа - другой бельгиец  -  ком-мандант  Вотье.  В  то
время он командовал катангскими новобранцами и двадцатью белыми наемниками в
Ватсе. Наверное, это снято во время его визита. Тебя интересуют бельгийцы?
   - Возможно. - Куинн вспомнил "вольво" в ангаре. Он проходил мимо открытой
дверцы машины и почувствовал запах сигареты. Не  "Мальборо",  не  "Данхилл".
Скорее французские "Галуаз" или бельгийский сорт "Бастос".
   Зэк не курил, Куинн помнил запах его дыхания.
   - Который без шляпы, в середине, - Роже Лагалард, тоже бельгиец.  Убит  в
засаде в Симба на дороге в Пуния, это совершенно точно.
   - А вот этот здоровый парень? Этот гигант?
   - Да, здоровый мужик, - согласился Хэйман.  -  Наверное,  шесть  футов  и
шесть дюймов. Сложен, как амбарная дверь. По внешнему виду старше  двадцати.
Жаль, что он отвернулся, из-за тени  от  полей  шляпы  не  видно  его  лица.
Видимо, из-за роста у него нет имени, только прозвище - Большой  Пауль.  Так
по крайней мере сказано здесь.
   Он выключил компьютер. Куинн рисовал что-то на бумажке. Он  показал  свой
рисунок Хэйману.
   -  Видел  когда-нибудь  такое  раньше?  Хэйман  посмотрел   на   рисунок,
изображавший паутину с пауком в центре, и пожал плечами.
   - Татуировка? Бывает у молодых хулиганов, панков и футбольных  бузотеров.
Обычная вещь.
   - Вспомни прошлое, - сказал Куинн. - Бельгия, лет тридцать назад.
   - О, подожди минутку. Как  они  это  называли,  черт  их  возьми?  Вот  -
"Araingee". He помню фламандское название паука, только французское.
   Несколько секунд он колдовал над компьютером.
   - Черная паутина, красный паук в середине, на тыльной стороне кисти левой
руки?
   Куинн попытался вспомнить. Он  проходил  мимо  открытой  передней  дверцы
машины, чтобы залезть в багажник. Человек, сидевший  за  рулем,  наклонился,
наблюдая за ним через прорези в шлеме. Это был очень  крупный  человек,  он,
сидя, почти  касался  головой  потолка  кабины.  Он  наклонился  в  сторону,
упершись левой рукой в сиденье, чтобы поддержать вес тела. А для того, чтобы
курить, он снял перчатку с левой руки. (У  этой  машины  рулевое  управление
расположено с правой стороны, так как в  Англии  левостороннее  движение.  -
Прим, пер.) - Да, - сказал Куинн, - это она.
   -  Эта  кодла  не  играет  никакой  роли,  -  сказал  Хэйман,   читая   с
экрана.Крайне правая организация, образовалась в Бельгии в конце пятидесятых
- начале шестидесятых годов.  Выступала  против  деколонизации  единственной
бельгийской колонии - Конго. Естественно, антинегритянская и  антисемитская.
Что  еще  сказать?  Набирала  в  свои  ряды  всякую   шпану,   хулиганов   и
преступников. Специализировались на  битье  стекол  в  еврейских  магазинах,
срывали  выступления  левых  ораторов,  избили   пару   либеральных   членов
парламента. В конце концов вымерли  сами.  Вполне  естественно,  что  распад
колониальных, империй стимулирует появление подобных групп.
   - Это фламандское движение или Валлон? - спросил Куинн. Он  имел  в  виду
две культурные группы в Бельгии: фламандцы, живущие в  основном  на  севере,
ближе к Голландии, и говорящие на фламандском языке, и валлонцы, живущие  на
юге, ближе к  Франции,  и  говорящие  по-французски.  Бельгия  -  двуязычная
страна.
   - Фактически и то, и то, - сказал Хэйман, взглянув на экран, -  Но  здесь
говорится, что оно началось и было наиболее сильным в Антверпене. Так что, я
думаю, это фламандское движение.
   Куинн попрощался с ним и вернулся в кафе. Любая другая  женщина,  которую
заставили ждать четыре с половиной часа, была бы в ярости. Но, к счастью для
Куинна, Сэм была тренированным агентом и хорошо  усвоила  правила  работы  в
засаде во время обучения.  Вряд  ли  существует  что-либо  более  скучное  и
утомительное. Она допивала пятую чашку ужасного кофе.
   - Когда ты должна сдать машину? - спросил Куинн.
   - Сегодня вечером, но я могу продлить аренду.
   - А можешь ты сдать ее в аэропорту?
   - Конечно, а зачем?
   - Мы летим в Брюссель. Сэм выглядела несчастной.
   -  Слушай,  Куинн,  нам  обязательно  надо  лететь?  Я  летаю,  если  это
действительно нужно, но когда только возможно, я праздную труса, и к тому же
я слишком много летала в последнее время.
   - Хорошо, - сказал он, - сдай машину в Лондоне. Мы поедем  на  поезде,  а
потом на судне на воздушной подушке. Все равно нам придется брать  машину  в
Бельгии. Это может быть и в Остенде. И нам нужны будут деньги,  у  меня  нет
кредитной карточки.
   - Как так? - Сэм никогда не слышала, чтобы кто-нибудь сказал такое.
   - В Алькантара-дель-Рио мне это не было нужно.
   - Хорошо, поедем в банк. Я  воспользуюсь  чеком,  надеюсь,  у  меня  дома
достаточно денег на счете.
   По дороге в банк она включила радио. Играла траурная  музыка.  Далеко  от
них, за Атлантическим океаном, семья Кормэков хоронила своего сына.
 
Глава 12 
 
   Они похоронили его на Проспект-Хилл, на  кладбище  острова  Нэнтакет  под
аккомпанемент холодного ноябрьского ветра, пришедшего с севера через пролив.
   Отпевание было в маленькой епископальной церкви  на  Фэйр-стрит,  которая
была слишком мала, чтобы вместить всех желающих. Первое  семейство  занимало
первые два ряда  кресел,  за  ним  были  члены  Кабинета,  а  дальше  сидели
остальные сановники. По просьбе семьи это была церемония в узком и приватном
кругу. Иностранных послов и других представителей пригласили на  панихиду  в
Вашингтон, которая состоится позже.
   Президент попросил средства массовой информации не освещать похороны,  но
тем  не  менее  несколько  корреспондентов  каким-то  образом  оказались  на
острове. Жители острова - в это время отдыхающих на нем не было - восприняли
его просьбу буквально. Даже агенты секретной службы,  известные  отсутствием
утонченных манер, были удивлены, наблюдая,  как  мрачные  и  неразговорчивые
обитатели Нэнтакета молча убрали с дороги  нескольких  операторов,  двое  из
которых сокрушались по поводу засвеченных пленок.
   Гроб был доставлен в церковь из единственного на острове похоронного бюро
на Юнион-стрит, где он находился с того времени, как его привезли на военном
транспортном самолете "С-130", так как маленький аэродром не  мог  принимать
"Боинг-747".
   Во время отпевания упали  первые  капли  дождя.  Они  блестели  на  серой
черепичной крыше церкви, омывая витражи окон и стены  здания,  сложенные  из
розовых и серых каменных блоков.
   Когда отпевание закончилось, гроб поместили в похоронную машину,  которая
медленно двинулась к кладбищу - от Фэйр-стрит по булыжниками  Мэйн-стрит,  а
затем по Нью-Милл-стрит к Кейто-Лейн. Провожающие шли под дождем, следуя  за
президентом, глаза которого  неотрывно  смотрели  на  покрытый  национальным
флагом гроб, двигавшийся в нескольких футах впереди него. Его  младший  брат
поддерживал рыдающую Майру Кормэк.
   На всем пути следования по краям дороги стояли жители  Нэнтакета,  стояли
молча, с непокрытыми головами. Это были  торговцы,  продававшие  этой  семье
рыбу, мясо, яйца  и  овощи,  владельцы  ресторанов,  разбросанных  по  всему
острову, которые они посещали.  Там  были  загорелые  лица  старых  рыбаков,
которые когда-то  учили  светловолосого  мальчика  из  Нью-Хейвена  плавать,
нырять и ловить рыбу или брали его с собой в Санкэйт-Лайт  добывать  морских
гребешков.
   Управляющий и садовник стояли и плакали на углу Фэйр-и Мэйн-стрит.
   Они хотели последний раз взглянуть на мальчика, который  научился  бегать
по  омытым  приливами  пляжам  от  Коатью  до  Грейт-Пойнта  и  обратно   на
Сайасконсет-Бич. Но жертвы взрывов бомб не предназначены для глаз людских, и
поэтому гроб был закрыт.
   На Проспект Хилл они повернули на протестантскую часть  кладбища,  прошли
мимо столетних могил людей, которые ходили бить китов на маленьких  открытых
суденышках и занимались резьбой на раковинах длинными зимними  вечерами  при
свете масляных ламп. Процессия подошла к новой части кладбища, где была  уже
вырыта могила.
   Люди подходили сзади и заполняли ряд за рядом открытое пространство.
   А ветер, проносившийся с пролива через город, теребил их волосы и  дергал
за шарфы. В тот день все лавки были закрыты, как и гаражи и бары.
   Самолеты не садились на остров, и паромы не швартовались. Жители  острова
изолировались от внешнего мира, чтобы отдать дань скорби по одному из  своих
граждан, даже если он и был родом из  другого  места.  Священник  произносил
старинные слова, и ветер далеко разносил их.
   Высоко над ними парил единственный кречет. Казалось, это  была  снежинка,
прилетевшая из Арктики вместе со снеговым зарядом. Он смотрел вниз  и  видел
все мельчайшие детали, и его крик, подобный воплю заблудшей души, был  также
унесен ветром.
   Дождь, прекратившийся было после службы в церкви, пошел с новой силой, на
этот раз в виде шквала. Приехавшие из Вашингтона дрожали и кутались в теплые
пальто. Президент стоял неподвижно, глядя на то, что осталось от  его  сына,
не чувствуя ни холода, ни дождя.
   Рядом с ним стояла Первая Леди, по  лицу  ее  текли  слезы,  смешанные  с
дождем. Когда священник прочел "воскрешение и жизнь", она  покачнулась,  как
будто собиралась упасть.
   Стоявший рядом с ней агент секретной службы в расстегнутом пальто,  чтобы
быстрее достать  пистолет  под  мышкой  левой  руки,  с  короткой  стрижкой,
сложенный,  как  полузащитник  футбольной  команды,   презрев   протокол   и
инструкцию, обнял правой рукой ее за плечи. Она оперлась на него и  зарыдала
в его мокрый пиджак.
   Джон Кормэк стоял один  со  своей  болью,  как  остров,  не  в  состоянии
поделиться ею ни с кем.
   Фотограф, оказавшийся проворней других, достал в каком-то дворе  лестницу
и   забрался   на   старую   деревянную   ветряную    мельницу    на    углу
Саус-Проспект-стрит  и  Саус-Милл-стрит.  Прежде  чем  кто-либо  успел   его
заметить, он снял телеобъективом в луче света, пробившемся на секунду сквозь
тучи, один кадр поверх голов группы людей около МОГИЛЫ.
   Этой фотографии суждено было обойти всю Америку и весь мир. На  ней  было
лицо Джона  Кормэка,  которого  никто  никогда  не  видел,  -  лицо  старого
человека, старше своих лет,  больного,  усталого  и  истощенного.  Человека,
неспособного взять на себя больше ничего, человека, готового уйти.
   Джон и Майра Кормэк стояли у входа на кладбище и прощались с  участниками
похорон. Никто из них не мог сказать ни слова, и  президент  лишь  понимающе
кивал головой и пожимал руки.
   После нескольких ближайших родственников подошли его самые близкие друзья
и коллеги во главе с  вице-президентом  и  шестью  членами  Кабинета,  ядром
комитета по разрешению кризиса. Четырех из них - Оделла, Рида, Дональдсона и
Уолтерса он знал с давних пор.
   Майкл Оделл  задержался,  на  момент,  пытаясь  что-то  сказать,  покачал
головой и отвернулся. На голову  его  падал  дождь,  прижимая  густые  седые
волосы к черепу.
   Дипломатия Джима Дональдсона также  не  устояла  перед  эмоциями.  Как  и
Оделл, он смог лишь посмотреть с состраданием на своего  друга,  пожать  его
вялую сухую руку и пройти дальше.
   Билл Уолтере, генеральный прокурор, скрыл свои чувства за  формальностью.
"Мои  соболезнования,  господин  президент,  искренне  сочувствую,  сэр",  -
пробормотал он.
   Мортон Стэннард, нью-йоркский банкир, переведенный в Пентагон, был  самым
старым из них. Он присутствовал на многих  похоронах  друзей  и  коллег,  но
ничего подобного никогда не видел. Он хотел сказать что-то протокольное,  но
смог лишь вымолвить: "Боже мой, мне так жаль, Джон".
   Брэд Джонсон,  ученый  и  советник  по  национальной  безопасности,  лишь
покачал головой, как бы не веря тому, что произошло.
   Юберт Рид, министр финансов, поразил  стоящих  рядом  с  Кормэком  и  его
супругой. Он  был  слишком  стеснительный  человек,  чтобы  выказывать  свою
привязанность, холостяк, никогда не  чувствовавший  потребности  обзавестись
женой и детьми. Он посмотрел на Джона Кормэка  через  залитые  дождем  очки,
протянул руку, а затем вдруг обнял своего старого друга обеими  руками.  Как
будто удивившись своей импульсивности, повернулся  и  поспешил  к  остальным
членам Кабинета, которые уже садились в ожидавшие их машины, чтобы ехать  на
аэродром.
   Дождь вновь приутих, и два здоровых могильщика начали кидать мокрую землю
в яму. Похороны закончились.
 
*** 
 
   Куинн проверил расписан