пьяного, значит, что-то неладно было у него с
головой. Разве может  нормальный  гражданин  демократического  общества ни с
того ни с сего воспылать желанием встречи с министром?
     Охранник видел такого всего один раз за десять лет беспорочной службы у
врат  министерства,  да и  того  тогда  сразу  увезли  в дурдом  с диагнозом
параноическая психопатия. Диагноз охранник хорошо запомнил, потому что, пока
бригада  врачей  возилась  с  психом,  он  закадрил  пухленькую медсестру  и
назначил  ей  встречу. А  уж  вечером в  минуту  расслабляющей  близости она
рассказала, что параноические психопаты - это тупоголовые  борцы за правду и
не столь опасны обществу, сколь государственному начальству. Обществу опасны
психопаты  сексуального   круга.   Вот  кого  стоит  остерегаться,  особенно
женщинам.
     - Вы записаны на прием? - спросил охранник.
     - Нет, потому что необходимость встречи возникла случайно.
     Второй  охранник приблизился к напарнику, на  всякий случай прикидывая,
каким приемом будет удобнее всего нейтрализовать посетителя.
     - Я  понимаю, -  сказал первый охранник. -  Такого  рода  необходимость
возникает у многих. Но министр у нас один. Поэтому с посетителями работают в
приемной. Если там сочтут,  что  вопрос способен  решить только министр, вам
организуют с ним встречу.
     -  Ребята,  -  Андрей  без труда  разобрался в позиции, которую  заняли
охранники. - Вы ведь люди опытные. И, похоже, знаете, что такое секретность.
Так вот у меня к министру вопрос государственной важности. Не для приемной.
     - Зря вы так, господин...?
     - Назаров.
     - Зря вы так, господин Назаров. В приемной работают люди, допущенные  к
военной  и государственной  тайне. И вообще у нас в  министерстве, извините,
даже в сортир не пускают без специального допуска к секретам.
     Охранник  мог  бы  сказать,  что  псих, которого  они канализировали  в
дурдом, пришел изложить министру секретную  формулу  детонации  азота.  Один
импульс - и финита ля комедия:  весь азот атмосферы взорвется, очистив Землю
от скверны... Но говорить не стал.
     - Я  понимаю, - согласился с убедительными доводами охранника Андрей. -
Скажите, а можно вызвать вашего начальника?
     Идея  пришлась охраннику по душе. Пусть  шеф лично убедится,  с  какими
типами здесь на вахте имеют дело его подчиненные.
     - Что вам? - спросил начальник охраны, плотный грибок-боровичок с лицом
профессионального поддавалы.
     - Хочу попасть на встречу  с министром,  - сказал  Андрей,  уже по виду
начальника понявший, что его скорее удастся сблатовать на распитие пузырька,
чем добиться разрешения на пропуск внутрь министерской святыни.
     - Исключено, - сказал боровичок и вздохнул. Должно быть,  нелегкой была
его служба.
     - Слушайте вы,  стражи ворот, - Андрей вдруг почувствовал прилив буйных
желаний и неукротимую злость.  - Я сейчас отсюда уйду и из  первого автомата
позвоню  вам, что  в  здании  заложена  бомба. Мешок  гексогена.  Уверен, вы
забегаете как зайцы. Так какого ж... извините, вы ставите меня, живого, ниже
телефонного звонка?
     -  Я сейчас вызову милицию,  -  Боровичок знал,  как вести разговоры  с
нахалами. - Ты этого добиваешься?
     - Ну, народ! - Андрей апеллировал к двум интеллигентного вида мужчинам,
которые, решив свои дела в ведомстве, направлялись к выходу. -  С ними как с
людьми, а они...
     Два  лощеных  московских чиновника не обратили на реплику Андрея ровным
счетом  никакого внимания. Для того и существует  охрана, чтобы не пущать  и
вести разговоры с народом на понятном ему языке базара.
     - Хорошо,  - сказал Андрей громко. - Оставайтесь. Я все понял. Придется
обратиться в прессу. И, скорее всего, в иностранную...
     Тут  оба  чиновника  разом  напряглись  и  навострили  уши. В вестибюле
прозвучало  магическое  слово   "пресса",  которое  в  министерстве  у  всех
мгновенно  вызывало  стойкую  аллергию,  может  быть,  не  касавшуюся только
лифтеров и уборщиц. При слове "пресса" даже министр менялся в лице.
     Не  так давно ушлые газетчики  и  телерепортеры  устроили  свистопляску
вокруг  Минатома в  связи  со сделкой, заключенной  с  иностранцами. Минатом
подряжался ввозить в Россию отработанное ядерное топливо, регенерировать его
и  с  выгодой продавать на международном рынке.  Не вникая,  а,  может быть,
попросту не  желая вникать в суть дела, журналисты раздули скандал, напугали
обывателей, заставили  попотеть и  оправдываться  перед обществом не  только
министра, но и председателя правительства.
     Один  из чиновников, на  счастье Андрея, оказался  помощником  министра
Катениным.
     Быстро попрощавшись с собеседником, он подошел к охране.
     - У вас с товарищем какие-то проблемы?
     Начальник  охраны  доложил, что  человек  с  улицы  домогается  встречи
министра, но о чем собирается говорить, сообщать не хочет.
     -  Я  помощник  министра,  -  сказал  Катенин,  подойдя  к  Андрею, и с
удивительной смелостью протянул ему  руку. -  Может  быть, вы изложите  вашу
проблему мне? Мы  пройдем в  кабинет  к офицеру безопасности,  и вы там  все
расскажете.
     - Спасибо, господин Катенин. Но меня не устроят  ни замы, ни  помы,  ни
офицеры безопасности. Только министр. Лично. Вы можете позволить мне сказать
ему всего два  слова по телефону? И не по  городскому, а по закрытой  связи.
Можете?

     Виктор  Альбертович  Катенин   окончил  физико-технический  институт  с
красным дипломом и после длительной и тщательной проверки на благонадежность
попал  в  систему  Минатома. Вскоре молодого  специалиста приметил начальник
технического комитета и взял к себе консультантом.  Шеф обнаружил в Катенине
способность быстро угадывать слабые места и выявлять технические недоработки
в  проектах,  а  затем с  особой  страстностью  писать разгромные  рецензии.
Катенин  дробил   чужие  работы  с  вдохновением,  делая   так,   что  любой
маломальский просчет при желании мог стать похоронкой для блестящей идеи.
     Открыв это  качество  в  Катенине,  начальник  стал передавать  ему  на
экспертизу разработки,  которые по каким-либо соображениям, далеко не всегда
техническим,  следовало завалить. Катенин упивался своей тайной  властью,  а
число его недоброжелателей быстро множилось.
     И когда случилось, что при сокращении кадров Катенин остался за штатом,
никто из тех,  кому он попортил немало крови разгромными оценками их трудов,
не  взял  его  к  себе.  Кто-то  из  начальников предложил  дипломированному
специалисту должность техника, но Катенин пойти на нее не согласился.
     Ему помог счастливый случай. Министр Алексей Адамович Аркатов как-то со
смехом  рассказал жене о злоключениях Катенина, и та  вдруг воспылала к нему
сочувствием.
     Екатерина Васильевна Аркатова, доктор филологии, больше всего  боялась,
как бы ее муж не попал под влияние длинноногих секретарш, которые в изобилии
водятся  на   этажах  государственных  учреждений  и  заселяют  министерские
приемные.
     Когда ее благоверного,  мужчину в  самом  соку и при других несомненных
достоинствах,  назначили министром,  она сразу попыталась  взять подбор  его
помощников в свои руки.
     Поздним вечером первого дня,  когда супруг  впервые ощутил всю  тяжесть
груза, взваленного на его плечи, Екатерина Васильевна встретила его  у двери
и всплеснула руками:
     - Боже,  на кого ты похож! И это за один день! Так тебя и на полгода не
хватит!
     Она знала, как Аркатов дорожит своей внешностью, сколько внимания и сил
уделяет ее поддержанию в форме.
     За вечерним чаем она спросила супруга:
     - Скажи, Леша, ты знаешь истинный смысл слова "канцелярия"?
     Понимая,  что  доктор филологии  наверняка  не имеет в  виду  банальных
истин, Аркатов сразу предложил:
     - Рассказывай.
     - В  древности римляне  словом  "кан" обозначали  собаку.  Целла -  это
клетка, келья, замкнутое  пространство. Следовательно,  канцелярия  -  всего
лишь  собака,  запертая  в прихожей хозяина,  важного человека. Вера простых
людей  в доброту  и справедливость  начальства  легко  бы  погибла,  не будь
канцелярий  - злых  и занудных собак  за столами  в  приемных.  Если  хочешь
работать спокойно, найди себе такого пса.
     Найти его Аркатову  долго не  удавалось, пока  он не  рассказал супруге
историю Катенина. И та с  женской  проницательностью поняла, что  наконец-то
пес нашелся. Правда, Аркатов сперва посопротивлялся.
     - Кэт, - возразил он жене. - Он же невыносимый зануда и садист.
     - Леша, с тобой он будет держать себя как надо. А с другими... Пусть уж
они сами налаживают с ним отношения.
     Обреченный на вылет из министерства, Катенин, к удивлению и  ужасу всех
его знавших, стал помощником добрейшего и умнейшего министра.
     Вступив в разговор с Андреем, Катенин больше всего желал сплавить типа,
который действительно мог обратиться в прессу. Было  у него что-то за душой,
опасное для  министерства  или  нет - дело другое.  Но  предупредить попытку
стоило.
     - Вы чего-то не понимаете, господин Назаров. Я правильно вас назвал?
     В  эту среду у Катенина  горящих  дел  не  было, и он решил  просветить
наивного  провинциала,  верившего  в   мудрость  демократии  и   в  то,  что
государственные  учреждения призваны служить  обществу  и  человеку. Поэтому
говорил он ровным,  полным  доброжелательности  голосом,  зная  наперед, что
именно после такого проникновенного разговора по душам отказ особенно сильно
ломает самого сильного человека.
     Резкий тон,  суровая отповедь  с первых слов готовят к  неприятному,  а
доброта вселяет надежду, рождает ощущение того, что беседующий сочувствует и
старается чем-то помочь.
     -  Даже я  не распоряжаюсь временем  министра и не  могу ему  сказать о
вашем желании произнести два слова. Вы понимаете? - Сказал Катенин и, сбавив
голос, добавил:  - Я понимаю, это бюрократия. Мне многое самому не нравится.
Увы...
     Андрей почтительно склонил голову.
     - Вы  мне  очень популярно все объяснили, Виктор Альбертович. Очень.  Я
видел вашу контору  снаружи. Впечатляет. Оказывается, изнутри она  еще более
могущественна.  Сейчас   я  уйду.  Не   беспокойтесь,   охрану  вызывать  не
потребуется. Уйду  и поеду в  американское информационное  агентство. Почему
именно туда? Да по простой причине.  Я думаю, там будет меньше бюрократии. А
наши средства массовой информации, к сожалению, до  вершины вашего  бастиона
доплюнуть не сумеют. Американцам я расскажу, что готовится второй Чернобыль.
Это  слово  понятно  без  перевода, верно?  Поэтому реакции  долго  ждать не
придется. И знаете, что мне в этом деле будет интересней  всего увидеть? Как
вас повезут в Лефортово.
     - Вы...  вы, - Катенин  захлебывался от  ярости.  Старательный  ученик,
мальчик из семьи  рафинированных интеллигентов-гуманитариев, он теоретически
знал все слова русского бранного  лексикона, но сам выговаривать их с нужной
экспрессией и доходчивостью не умел. А если что-то и произносил, это звучало
неуверенно и неумело. - Вы мне угрожаете?
     - Нет, прогнозирую.
     Упоминание  о Чернобыле все  же пробилось через охваченную  жаром гнева
подкорку Катенина и заставило его изменить тон. Понизив голос, он спросил:
     - О Чернобыле вы всерьез?
     - Все время, пока я торчу здесь, говорил о серьезном.
     Катенин не мог совладать с собой: в нем все так и кипело  от ярости.  С
момента,  как  он стал помощником  министра,  никто с ним не говорил в таком
тоне. И вот тип с улицы...
     В  Конституции,  наделившей нас равными  правами, и чиновник  за столом
солидного офиса,  канцелярист,  "пес  на  привязи", и проситель, попавший  в
учреждение  с  улицы, в  одинаковой  степени  граждане. Но жизнь  никогда не
ориентируется на такие  мелочи, как равноправие.  Любой мент может задержать
на  улице  плохо  выбритого  человека,   сочтя   это   признаком  кавказской
национальности,  и  потребовать  предъявить документы.  Чиновник, получающий
денежное вознаграждение из  налоговых отчислений населения, искренне уверен,
что зарабатывает эти деньги сам. И потому любые проявления самостоятельности
просителя, отсвет самоуважения в его глазах  рождают в душе злобное  желание
оскорбить, унизить, поставить на подобающее  место. Если  приходишь просить,
то  должен гнуться. А поставить на место,  значит показать,  кто есть  кто в
этом  мире, где  вес  человека и его  значение зависят  от его  права что-то
запрещать или разрешать.
     Тем не менее казалось, человек с улицы победил.
     - Хорошо, пройдемте со мной. Я помогу вам увидеть министра.
     Ворота-металлоискатель,  когда  Андрей  проходил  через  них,  даже  не
пикнули.
     Они двигались втроем: впереди Катенин, за ним Андрей, а замыкал шествие
начальник охраны.

     Электронные  часы стояли на столе  министра, но он, чтобы сделать  свое
заключение более  осязаемым  и убедительным,  приподнял левую руку и  бросил
взгляд на дорогие наручные часы.
     - У меня только одна минута. Постарайтесь уложиться.
     Министр поднялся с места и стал собирать бумаги, лежавшие перед ним.
     Андрей понимающе качнул головой:
     -  Благодарю вас, господин министр, за  доброту и внимание. Я ухожу. Но
предупреждаю, что потом, когда жареный петух клюнет ваше ведомство в задницу
и вам месяцами придется заглаживать последствия по одной только причине, что
у вас не нашлось времени выслушать меня, вы вспомните эти минуты. Прощайте!
     Андрей развернулся и по ковровой красной дорожке пошел к выходу.
     С министром уже давно никто не позволял себе говорить  в таком тоне. Он
привык,  что даже ученые, обогретые  заботами  государства, чьи имена  можно
найти  в  любой  энциклопедии, люди, украшенные  государственными  орденами,
обремененные  академическими степенями и  лауреатскими званиями, никогда  не
становились в позу, если министр говорил, что в данные момент не располагает
возможностью  для  встреч  и  бесед,  и  единственное,   о  чем  просили,  -
зарезервировать  для  них  десять-пятнадцать минут в  удобное  для  министра
время, в день, удобный для них обоих.
     Такое время, конечно же, находилось  к взаимному удовлетворению сторон.
Министр демонстрировал свою занятость  государственными  делами,  от которых
нельзя отщипнуть  ни  одной свободной минуты.  Просители испытывали приятное
ощущение собственной значимости, с которой пусть и  не всегда охотно, но все
же должен считаться высокопоставленный государственный муж.
     Сказать, что министр жил и работал в  режиме спокойного  плавания, было
бы  большим  обманом.  Ядерная  отрасль индустрии во все  времена оставалась
беспокойным  хозяйством. Ежедневно в  центр  приходили  сообщения  с  мест о
неполадках ядерных реакторов электростанций,  кораблей  и подводных лодок, о
нештатных ситуациях с оружием,  содержащим  ядерные  компоненты.  Беспокоили
финансовые и технические проблемы, внезапные отключения электроснабжения  на
закрытых  объектах,  на  предприятиях, добывающих  расщепляющиеся материалы,
обогащающие  их  и  готовящие к  промышленному  использованию.  Такого  рода
события  порождали нервотрепку, привлекали внимание правительства и  прессы,
провоцировали  запросы  международных  организаций и  требовали от  министра
быстрых и точных решений.
     И  вдруг случайный  гость с улицы, человек, которого в  иные времена не
пустили бы даже на высокие ступени здания Минатома, ведет себя с ним, членом
правительства  России, с  недопустимым хамством,  пытаясь  навязать ему свои
условия. Так и хотелось сказать: "Распустила вас демократия, уважаемый!", но
что-то в тоне посетителя подсказывало, что им движет крайняя озабоченность и
понять, в чем именно она заключается, просто необходимо.
     - Хорошо, я вас слушаю.
     -  Не буду  тянуть  время. Начну с  вопроса. Вам  о  чем-нибудь говорит
название Ульген-Сай?
     Министр бросил на  Андрея пристальный взгляд, молча взял со стола пачку
сигарет, сунул одну в рот, щелкнул зажигалкой, выпустил клуб дыма.
     Андрей спокойно ждал ответа. Но дождался вопроса:
     - У вас есть какие-то сведения из этого района?
     - Есть. И не очень приятные.
     - Садитесь. - Министр жестом показал  на кресло.  Сам  нажал на клавишу
интерфона.  -  Виктор Альбертович,  отмените сбор начальников  управлений. У
меня срочное дело.
     Слово  Ульген-Сай,  произнесенное  Назаровым,  заставило   Аркатова  на
мгновение замереть в стойке охотника, услыхавшего шум приближения дичи.
     - Откуда вам известно это название?
     - Какая разница? - устало  ответил Андрей. Его  раздражало, что министр
задает  вопросы не по существу.  Вместо того чтобы попытаться  выяснить суть
дела,  он   старается   понять,   каким   образом   человек   приобрел  свои
географические познания.
     - Вы из нашей системы?
     - Что, похож на дурака? - Андрей сказал это нагло, не скрывая намерения
задеть министра, обидеть его или  хотя бы разозлить. И тот это  понял. Но не
вспыхнул раздражением, не завелся, а весело рассмеялся:
     - Кажется, я вас допек. Ладно, садитесь. Будем говорить.

     Министр   родился  за   четыре   года   до  первого  ядерного   взрыва,
произведенного   на   Семипалатинском   полигоне.   Он   пришел  в   атомную
промышленность  со студенческой  скамьи, спустя  более чем десять лет  после
смерти  шефа   НКВД  Лаврентия  Берии.  Однако  порядки   и   жесткие  нормы
секретности,  заведенные прежним шефом, здесь продолжали жить в полной мере.
Даже старые приятели, работавшие с Аркатовым в одном институте, но в  разных
лабораториях,  боялись обмениваться  своими впечатлениями.  Здесь  продукцию
именовали "изделиями", промышленные и научные предприятия "объектами", сферы
исследований  -   "тематическими  направлениями",   испытания   "изделий"  -
"сессиями", крупным ученым придумывали псевдонимы или называли по инициалам:
знающим было понятно, остальным знать было незачем.
     Произнеси в этом кабинете слова Ульген-Сай кто-нибудь из своих, министр
не проявил  бы  беспокойства.  Но  они  прозвучали  из уст человека с улицы,
который  по положению не должен был ничего знать ни об этом месте, ни о  его
расположении и назначении. А  у  Назарова это название  прозвучало буднично,
как нечто само собой разумеющееся, вроде Йошкар-Олы или Урюпинска, без флера
таинственности  и  уважительного  придыхания.  И  вся  воспитанная  суровыми
временами приверженность министра к строгому соблюдению тайны приняла боевую
стойку.
     В   системе   атомной  индустрии  существовали  десятки  табу,  которые
соблюдались  с   поистине  языческой  строгостью.  Только   в   узком  кругу
посвященные  могли вслух называть места своих объектов, открыто обозначенные
на  географических  картах: Желтые Воды, Хош-Тегерме, Приаргунск...  Но даже
среди  своих  никто  не  упоминал подлинные  названия мест,  вроде  Кыштыма,
помеченных радиационной  проказой аварий.  К  числу запрещенных к упоминанию
относился  и  Ульген-Сай,  объект,  где  предполагалось  провести  необычную
"сессию",  настолько  важную  и чрезвычайно секретную,  что даже  в процессе
подготовки ее именовали словом "портфель".
     Ульген-Сай - "Мертвый  Лог"  - урочище в пустынных  степях Казахстана -
поражал  воображение своими размерами и  дикостью.  Если  Великий  каньон  в
Америке  стал результатом многовековых трудов реки Колорадо, то появление на
ровных, как стол, просторах казахстанской степи рваной раны протяженностью в
двадцать  пять  километров  и  глубиной  в сотню  метров  даже  среди ученых
вызывало  споры. Одни считали, что  это след, оставленный космическим телом,
которое  ворвалось  в  атмосферу  несколько  миллионов  лет   назад.  Другие
доказывали,  что  провал  образовался  в результате тектонического  разлома,
безжалостно распоровшего тело земли.
     Местные  жители,  кочевники-степняки, имели свое объяснение.  Поскольку
каньон создавал препятствие на  пути перегона  отар при  кочевке, зловредное
его значение отно