еля,  принадлежала  ей.  Эмма  Францевна  сдала  ее
приличным на вид людям, и  каково же было ее состояние, когда она обнаружила
разложившийся за месяц труп бородатого мужика у себя в передней. Он висел на
крюке, вбитом над вешалкой.
 Любила она вспоминать и о своих встречах с видными революционерами.
 - Ах, лето в Лонжюмо! - изящно взмахивала она лорнетом.  - Было безумно
жарко, и Владимир Ильич предложил  покинуть  пыльный  Париж  и  снять дачу в
пригороде.  Выбор пал  на маленький городок  в  восемнадцати  километрах  от
Парижа. Милая  патриархальная  деревенька с  одной главной улицей - Гран-рю,
пышными садами и речкой Иветтой.  Недалеко  находился аэродром.  Для  Инессы
Арманд  сняли  целый  дом,  и  она поселила  у  себя,  конечно  же,  мужчин:
Орджоникидзе, Шварца и Бреслава. Это лето было одно из самых веселых в  моей
жизни! Боже, как мы кутили... Не  удивительно, что 10 тысяч франков, которые
ассигновало  Заграничное бюро ЦК Школьному  комитету на  организацию  работы
партийной школы, не  хватило.  И это при мизерных ценах того периода: аренда
квартиры на месяц обходилась в десять франков!
 Я с удовольствием слушала ее воспоминания о нравах того периода, модных
увлечениях и манере одеваться.
 - О-о! - с чувством восклицала бабушка. - Накануне первой мировой войны
в  моду вошла  "хромая  юбка". Она  сочеталась с довольно просторным верхним
одеянием. Юбка была сильно стянута у щиколоток. Абрис фигуры в таком костюме
был удивительно выразителен и грациозен. Чтобы передвигаться в хромой юбке и
выглядеть  при  этом  изящной  статуэткой,  необходима   была   определенная
сноровка. При ускорении  движения случались аксиданты. Обыкновенно, к  такой
юбке прилагался кавалер...
 За грибами и на рыбалку мне ходить  было недосуг. Федор использовал мое
плечо  как костыль,  и  далеко  от  себя  не  отпускал. Гоша не  роптал,  он
подружился с туристом и проникновенно  заглядывал тому в глаза, чем  вызывал
во мне  законную  ревность.  Раненый филолог откровенно наслаждался дармовым
отдыхом в барских условиях.
 Он обследовал весь  дом, от чердака  до подвала, мотивируя тем, что ему
впервые  выпала  возможность  близко  познакомиться  с  архитектурой  второй
половины восемнадцатого века. Кроме  пыли, старых птичьих гнезд и поломанной
казенной мебели  середины двадцатого века, ничего интересного он не нашел. В
комнатах  гостевой половины Федор простукивал стены и совал свой нос в шкафы
и  за кровати. Говорил,  что  изнывает от любопытства, нет ли здесь потайных
дверей  или  тайников.  На половину Эммы Францевны  он  не посягал, хотя  по
блеску в глазах было видно, что не отказался бы от такого удовольствия. Я же
молчала, как  партизан, и не обмолвилась  ни  про  потайную дверку из  малой
гостиной в будуар, ни о скелете в ореховом шкафу.
 Заглянули мы  и во флигель. В ванной комнате, рядом с  чугунной  печкой
глазастый Федор  обнаружил крышку с кольцом, прикрывавшую лаз в погреб.  Мне
пришлось лезть в темноту по шаткой лесенке, пока он светил фонариком и давал
ценные  советы.  В погребе было сыро, пахло  мышами и прогнившей  картошкой.
Среди кадушек, бочек и глиняных битых горшков стоял деревянный  ларь, обитый
ржавыми  полосками   металла.   Внутри   лежали   пожелтевшие  от   времени,
рассыпающиеся в труху, листовки, прокламации и газеты "Искра".
 Эмма   Францевна   иногда,  во  время   раскладки   пасьянса,  вскользь
интересовалась,  не  заметила  ли  я  каких-нибудь   странностей  за   нашим
постояльцем.   Я   морщила   лоб,  теребила  подбородок   и   ничего,  кроме
подозрительно хорошего аппетита, странного в нем не находила.
 Дядя Осип  принял  пострадавшего  филолога  радушно, наваливал  тому  в
тарелку горы своих кулинарных изысков, и услаждал наш слух руладами из опер.
 Глаша, домашним  привидением,  бесшумно появлялась  в  своих обрезанных
валенках и осуждающе ворчала себе под нос:
 - Ходют тут всякие...
 Аркадий Борисович заглядывал  к нам значительно реже и  не тратил много
времени на  обследование  ноги  больного.  Он  взахлеб делился с нами  своим
изобретением трехмерного пасьянса,  и об угрозе  сыграть со мной в  нарды не
вспоминал.
 На  выходные приехала  Ариадна.  Она  подкатила  на белом "Мерседесе" в
сумерках.  Благоухая  французскими  духами,  она  расцветила  нашу  компанию
пестрым платьем из воздушной ткани. Мы  как раз завершали ужин среди яблонь.
"Царица египетская" от  телячьих крикетов  и артишоков а-ля крем отказалась,
но откушать кофе изволила.
 Не  успела Глаша подать нам  кофе-гляссе,  как  к  столу  подошел  отец
Митрофаний.  Это был его  первый  визит  после  бурного  разговора  с  Эммой
Францевной.
 Глаша поставила еще одну чашку, и  бабушка  представила Федора  гостям.
Ариадна с интересом стрельнула в его сторону  глазами, а святой отец  одарил
его скупой улыбкой.
 После церемонного обмена любезностями инициативу разговора взяла в свои
руки Ариадна. Посетовав на бешеный  ритм жизни деловой женщины, она свернула
на свою любимую тему:
 - В моду опять входят шляпки с вуалями. В сочетании с деловым  костюмом
они придают женщине кокетливый образ, заставляют нас  вспомнить, что женщина
- это не только символ современного бизнеса, но и вечная тайна мироздания. В
повседневной жизни  нам так не хватает таинственной ауры и  романтики... Ах,
Федор, Вы  должны  согласиться  со  мной,  -  сверкнула  она своими  черными
глазами.
 Федор мямлил в ответ что-то невразумительное,  видимо, шляпки с вуалями
и тайны женского мироздания он представлял себе с трудом.
 Эмма Францевна одобрительно кивала, поигрывая бриллиантовым перстнем на
пальце.
 Отец Митрофаний сидел  мрачный. Он  воспользовался паузой в разговоре и
напустился на Ариадну:
 - Дочь моя, мысли  твои полны суетности. Красота женщины не нуждается в
ареоле таинственности. Господь создал Еву из плоти Адама не для того,  чтобы
она кокетством  возбуждала низменные  инстинкты.  Она есть  продолжательница
рода Адамова, а все остальное - от лукавого.
 -  Вы  хотите  сказать,  святой  отец,  что  женщина  - это  машина для
воспроизведения потомства?! Что женщина -  это свиноматка?!  Мне претит  Ваш
мужской шовинизм!..
 Не  знаю,  чем  бы кончилась  перепалка. Боюсь, их  спор мог перейти  в
потасовку,  но  в дело  вмешалась  Эмма  Францевна.  Она  тактично  перевела
разговор на биографию монаха Авеля.
 Отец  Митрофаний  залился  соловьем  и  поведал,  что с  юности Василий
Васильев мечтал уйти в пустыню на  службу Богу. А услышав в Евангелии Христа
Спасителя слово: "...аще кто оставит отца своего и матерь, жену и чада и вся
имени Моего рода, тот сторицею вся  приимет и вселится в царствие небесном",
он покинул жену, на которой был насильно женат, и троих  сыновей, и пустился
в странствия.
 Батюшка  мог еще  долго  смаковать  житие излюбленного  монаха,  но нас
закусали комары, и аудитория потеряла интерес к его лекции.
 Отец Митрофаний откланялся, Эмма Францевна и Ариадна под ручку вплыли в
дом,  а я  вывела на вечернюю  прогулку Гошу.  Федор  вызвался составить мне
компанию, и я, скрипя сердцем, согласилась. С одной стороны, вдвоем веселее,
а с другой, - мое плечо уже покрылось мозолью.
 Гоша  резвился  в  травах,  а  мы стояли на тропинке  и молчали.  Федор
опирался  на  трость, но  меня держал за  плечи на  случай внезапной  потери
равновесия.
 - ... или отец Митрофаний попадет в расстриги, или из Ариадны получится
шустрая  попадья,  весь приход  в свои руки возьмет, - сказал  он, продолжая
какую-то свою мысль.
 Я удивленно воззрилась на него.
 -  Федя, ты, по-моему, загнул.  Они же,  как  кошка с собакой,  ни одна
встреча не проходит без словесной поножовщины. Если бы не вмешательство Эммы
Францевны, отец Митрофаний лишился бы бороды, а Ариадна - шикарной  прически
и макияжа.
 - Молодая ты еще, Лизавета Петровна,  - снисходительно  посмотрел он на
меня. - Тридцать один - разве это возраст. Поживи с мое, сразу все поймешь.
 - Можно подумать, ты старый и мудрый. Сколько тебе лет?
 -  Тридцать  три...  А  скажи,  Лиза,  кто  такой:  узкоплечий  мужчина
неприметной внешности, который каждый раз приезжает на разных машинах?
 - Это Лев Бенедиктович Галицкий, добрый знакомый Эммы Францевны. А тебе
зачем?
 - Так, интересно... А почему он сегодня пешком пришел?
 Мои брови устремились на лоб, так как появления Галицкого я не видела и
о его  присутствии в доме даже не подозревала. Похоже, Эмма Францевна что-то
затевает. Хорошо бы  узнать -  что?  Или мне  опять  придется участвовать  в
спектакле, не  имея  представления о  сюжете и распределении ролей. Надеюсь,
роль жертвы уготовлена не мне.
 - Гоша, пойдем домой! - решительно позвала я и потянула Федора в дом. -
Похолодало что-то,  как бы  дождя не  было ночью, - несла я  всякую всячину,
обдумывая план, достойный Маты Хари.
 Я быстренько довела Федора до его комнаты, по пути удостоверившись, что
свет  горит в  будуаре Эммы  Францевны. В  светелке я переоделась  в  черные
свитер и джинсы, сделала внушение Гоше, чтобы не отодвигал  спортивную сумку
от лаза, и, соблюдая меры предосторожности,  выбралась на улицу  по  боковой
лестнице.
 За лесом погромыхивало, и неоновые  всполохи зарниц высвечивали  темные
силуэты туч. Удача сопутствовала  мне: старая  липа протянула  одну из своих
ветвей прямо к  окну будуара. Как африканская пантера, я бесшумно  забралась
на дерево...  Ну,  почти бесшумно.  Несколько раз  я  ойкнула, поцарапавшись
острыми сучками.
 Створки  окна  будуара  были  плотно  закрыты,   но  одно  из  полотнищ
драпировки сдвинулось  в  сторону, и мне был  виден почти весь  будуар. Эмма
Францевна красиво возлежала в рекамье, а Ариадна мерила шагами ковер посреди
комнаты. Она что-то говорила бабушке, а та иронично улыбалась и отрицательно
покачивала головой. До меня доносилось лишь приглушенное "бу-бу-бу".
 Эмма Францевна встала и, приобняв Ариадну за талию, повела ее на выход.
Ну, вот! Самое интересное я, кажется, пропустила. Мне достался  финал пьесы.
От  неудобного полу  лежачего положения руки  и ноги затекли, нос чесался от
липовой  пыльцы,  а комары объявили мне войну, и  заканчивали  расправу  над
побежденным врагом.
 Ариадна   и  Эмма  Францевна  вышли  на  крыльцо  и  стали  произносить
прощальные  слова.  Я затаилась на  ветке,  стиснув зубы  и  терпеливо снося
изощренную пытку. Случайно бросив взгляд в окно будуара, я не поверила своим
глазам:  из  платяного шкафа  выбрался Галицкий.  Он прогнулся в пояснице  и
потер  шею,  расправляя  затекший  организм.  На этот раз  одет  он  был без
выкрутасов: черный спортивный трикотажный костюм. Лев Бенедиктович скользнул
вбок и пропал из моего поля зрения.
 Дверца  белого  "Мерседеса"  хлопнула,  заурчал  мотор,  и Ариадна  нас
покинула. Эмма Францевна  вернулась  в  дом. Посидев на ветке еще немного, я
заметила  щуплую  фигуру, которая проскользнула  мимо дома,  и углубилась  в
густую тень придорожных деревьев.
 Комары  вознамерились  оставить  от  меня  только остов. Раздавая  себе
пощечины  налево  и направо,  я позавидовала Галицкому,  в  шкафу  ему  было
намного  комфортнее,  во  всяком  случае,  его  там  не  обнаружили  вредные
насекомые.
 Раскаты грома становились все громче, гроза приближалась.
 Спуск  оказался  намного  сложнее  подъема.   Ветки  на  липе  росли  в
совершенно  неправильной последовательности. Где-то  посередине ствола ветки
кончились, хотя  я отлично помнила, что  они  там были.  Я немного  повисела
тряпичной куклой. Руки  категорически  отказались  мне повиноваться,  пальцы
разжались, и я, обреченно мяукнув, рухнула вниз.
 Однако  вопреки  своим ожиданиям, соприкоснулась не с твердой землей, а
ловко угодила в чьи-то руки.
 - А-а-а! -  заверещала я, но тут явно мужской  рот  впился в мои губы и
перекрыл выход звуковой волне.
 Я перепугалась окончательно и замолотила кулаками по широким плечам.
 - Прекрати сейчас же, больно! - взмолился невидимый в темноте насильник
голосом Федора.
 Я, наконец, спрыгнула на землю и сердито зашипела:
 - Ты что тут делаешь?
 - Я мимо шел, смотрю, ты с дерева падаешь. Решил помочь.
 - А целовался зачем?
 - Это я тебе рот заткнул, чтобы не орала от испуга. Все уже давно спят.
А ты чего по деревьям лазаешь?
 - Не скажу! - так и не смогла  я придумать подходящего варианта ответа.
- Эй,  а где твоя  трость?  Интересно, ты как сюда  пришел  с больной ногой?
Федор, ты симулянт!
 - Есть  у  меня подозрение, Лизавета Петровна, - не обратил он внимания
на мой выпад. - Уж не занималась ли ты не пионерским делом под покровом ночи
- слежкой. А?.. Ай, да Лизавета, в тихом омуте черти водятся...

 Омут - тихая глубокая  заводь,  где прихоти течения образуют молчаливые
водовороты.  Все  собачье  естество  заставляет  меня держаться подальше  от
такого  места.  Вода в  омуте  тяжелая,  черная,  она маслянисто  блестит на
поверхности, а темная бездна завораживает и притягивает к себе.
 Безвременьем  тянет  от ледяной  воды. Водовороты  уносят  неосторожные
мысли  на дно,  поросшее  скользкими  водорослями.  Бесплотные тени прошлого
скользят среди поникших трав.
 Страшные  тайны   похоронены  на  дне  омута,  густая  тишина  окружает
обрывистые берега. Лишь  скорбные разумом,  лишь те,  чье  воображение спит,
убаюканное  монотонной  песней ущербного  сознания,  могут  вынести  давящую
реальность бездонной пучины.

Глава 9


 -  Ай, да  Лизавета, в  тихом  омуте  черти водятся, - ехидным  голосом
отметил Федор.
 Я сделала вид оскорбленной невинности, так как крыть мне все равно было
нечем, и сама перешла в наступление:
 - На себя посмотри, моралист, притворяешься больным и несчастным, а сам
уже бегаешь вовсю...
 Тут   мохнатая  молния  прорезала  темноту  адским  пламенем,   и  небо
раскололось гигантским орехом.
 - Черт! - заорал Федор, подгребая меня к  себе. - Кончай дискуссию! Вот
только и не хватало нам с тобой стать жертвами несчастного случая.
 Привычным  жестом  обхватив  мои  плечи,  он  потянул  меня  в  дом  на
крейсерской скорости.  Я же поняла значение слова "ошеломить" и пребывала  в
удивленно-ватном   состоянии.   Ноги   передвигались,  как  у   заржавевшего
Дровосека.
 Федор заметно припадал  на  больную  ногу,  и мне пришлось взять себя в
руки, вспомнить обязанности сестры милосердия и подпереть его плечом.
 Мы  успели нырнуть  в дом до дождя. Гром эхом катался по  коридору. Я с
большим  трудом распрощалась с  Федором.  Он проявлял трогательную заботу, и
все интересовался, не  боюсь ли я грозы. Я ответила, что с  Гошей мне и море
по  колено,  и  поспешила  в  светелку. Гоша  нашелся  на  моей кровати  под
подушкой. Он изо всех сил делал вид, что ему не страшно,  что он просто так,
на всякий случай, спрятался под подушку,  а на самом деле он самый храбрый в
мире терьер.
 Разгулявшаяся  стихия озаряла комнату магниевыми вспышками и  грохотала
бронебойными  орудиями,  дождь  яростно барабанил  в окно. Я  разрешила Гоше
ночевать у меня в ногах, поддавшись его уговорам.
 А утром Гоша пропал...
 Разбудил меня  луч солнца, бивший  прямо в  глаза. Время завтрака давно
миновало, я  разоспалась  от  души.  Гоша на зов  не откликнулся, спортивная
сумка  была  сдвинута в сторону.  Лаз  манил свободой.  Все  ясно:  он опять
почувствовал себя охотничьей собакой.
 Ближе к обеду я забеспокоилась.
 Дядя Осип, не отрываясь от процесса  изготовления пельменей  ювелирного
качества, покачал головой в  знак того, что Гоша  сегодня еще не появлялся и
бульонка из супа осталась нетронутой.
 В  доме  мне  попался Федор.  Он  опять обезножил и  с видом страдальца
опирался  на трость.  Мы вместе обыскали дом  и заглянули на  половину  Эммы
Францевны, но та с Гошей не встречалась.
 Я  оставила  Федора  возле дома, караулить возвращение  блудного пса, а
сама обшарила хозяйственные постройки и сбегала к  флигелю, водяной мельнице
и к мосту.
 Тревога  заставила меня дойти  до деревни  и  заглянуть  во все  дворы.
Аборигены  качали головами и  обещали, если что, доставить собачку в большой
дом за приличное вознаграждение.
 Пожалуй, осталось еще одно  место, куда Гоша мог забрести - еловый лес.
После дождя воды в  речке  Бездонке прибавилось. Папоротники и  ели поливали
меня  дождем  "из вторых  рук",  и  до сгоревшей  сосны  я  добрела  изрядно
вымокшей.
 Гоша на мои вопли не откликался.
 Постояв немного в нерешительности у места слияния  двух речек, я решила
возвращаться  домой.   Однако   какая-то  непонятная  сила,  скорее   всего,
любопытство, потянула меня дальше, вдоль безымянного притока.
 Валун стоял на месте. Брод представлял собой бурный перекат,  незабудки
небесной  синевой  ублажали взор на противоположном берегу. Слегка зачерпнув
воды  сапогами, я перебралась  на поляну, и решительно направилась в сторону
орешника, туда, где мы с Гошей обнаружили вскопанную землю.
 На месте "грядки" зияла  яма, глубиной с мой рост. На дне ровной гладью
отсвечивала вода. Я кинулась ко второй "грядке" в глубине орешника и увидела
там ту же картину.
 Кто-то не  поленился выкопать  две  глубокие  ямы  в  глинистом грунте.
Тяжелая работа. Зачем?
 Я опять вернулась к первому раскопу  и присела на корточки, разглядывая
яму. Ничего особенного: глина, вода, корни растений. Вот разве что  какая-то
тряпочка зацепилась за корень. Сначала я попыталась дотянуться до нее рукой,
но у меня ничего не получилось. Пришлось спрыгнуть  вниз. Воды было почти по
кромку сапог.
 При   ближайшем  рассмотрении  тряпочка  оказалась  частью  бахромы  от
скатерти,  в  которую,  по   моим  воспоминаниям,  был  завернут  несчастный
обитатель орехового шкафа.
 Ну, что ж...  В  этом нет  ничего удивительного.  Надо  же было куда-то
пристроить  его бренные останки. Выходит,  Лев Бенедиктович без лишнего шума
закопал его здесь.
 В таком случае, кто нашел  последний  приют в соседней  яме,  в глубине
орешника? Неужели, мумии натыканы по всем углам в особняке  Эммы Францевны?!
Тяжело достается  хлеб Галицкому!  Неблагодарное  это дело, прятать концы  в
воду, или в землю.
 Так,  хорошо  бы  еще  выяснить,  кто  выкопал  тела?  Думаю,  что  Лев
Бенедиктович здесь  ни при чем.  С какой  стати  ему понадобилось бы  менять
местоположение трупов?  А  вдруг моя теория ошибочна, вдруг вторая могила не
имеет  к  Галицкому никакого  отношения? Тогда  там  покоилась  не  мумия, а
человеческий  труп. Может быть, там приложил  руку  тот,  кто расправился  с
Мустафой?  А  выкопали-то  все-таки  зачем?  И   сколько  человек  занято  в
кладбищенской самодеятельности?
 Я окончательно запуталась в своих умозаключениях и решила выбираться на
поверхность.
 Не тут-то было!
 Мокрая глина  скользила  и  осыпалась,  корни  растений  были  тонкими,
ухватиться  было  не за  что. Сначала  я рассердилась, потом запаниковала  и
выбилась из сил.
 Немного отдохнув, я  вспомнила сказку  про лягушку в кринке с молоком и
отчаянно заработала руками и ногами.
 - Лизавета, ты не устала?
 От неожиданности я чуть не села в  воду. Надо мной возвышался Федор. Он
опирался на свою трость и радостно улыбался.
 -  Федька,  ты  что,  с  ума  сошел?! -  обрадовалась  я.  - Меня  чуть
"Кондратий" не хватил. Разве можно так пугать людей!
 Федор наклонился и ловко вытянул меня из  ямы. Он оглядел меня с ног до
головы и почему-то развеселился.
 - Ну, и видок  у тебя, Лизавета Петровна! Эк, тебя угораздило... Пошли,
отмою  тебя... Знаешь  такую  поговорку: "Не рой  яму  другому,  сам  в  нее
попадешь"? - ехидничал он, пока я оттирала руки и сапоги в реке.
 - Я не рыла, - оправдывалась я. -  Я  Гошу  искала, а могилка разрыта и
трупа нет...
 - Та-ак! - перебил он меня. - Еще раз и поподробнее, что там с могилкой
и трупом?
 -  Да-к, я ж  и говорю, на  меня упала мумия из шкафа,  которую задушил
первый  муж Эммы  Францевны еще до  революции. Сразу похоронить не  удалось:
пришли  гости. Потом приехал Лев Бенедиктович и закопал  ее здесь. А сегодня
прихожу: яма с водой и трупа нет.
 Федор закатил глаза и призвал Бога: