оля, луга и деревни этого края.
     Джурабаев заменил у "максима" убитого пулеметчика, который лежал тут же
рядом, под плащ-палаткой. Огарков стоял возле него с автоматом, и ему в этой
жаре и трупном запахе казалось, что он - совсем  не он. И мучается  он здесь
вмеете со всеми потому,  что некий  офицер связи Огарков, посланный передать
им приказ  об  отходе, струсил, и они тут все погибнут из-за  него.  И он  с
тоской и ненавистью думал об этом офицере,- об Огаркове,- о себе самом.
     В третий раз немцы пошли в атаку, и в третий рaз заработали оглушенные,
но все еще живые русские огневые точки. Цепкие большие руки Джурабаева мелко
дрожали на ручках  пулемета, и лента мелькала, жадно поедаемая приемником. И
снова немцы попятились и исчезли в пшенице, оставив на  скошенном поле своих
убитых.
     Связь  была   порвана  снарядами  и   бомбами  так   основательно,  что
восстановить ее можно  было только ночью, когда прекратится прицельный огонь
немцев.  Курносый лейтенант после  тщетных попыток связаться  по телефону со
штабом батальона решил послать в деревню посыльного. Он остановил свой выбор
на  Огаркове,  потому что молодой  солдат  все  выполнял  точно и  быстро  и
показался ему  толковым и  славным парнем.  Он  приказал  Огаркову  ползти в
деревню, передать сведения о  потерях, просьбу  о пополнении и об  эвакуации
раненых.
     Огарков  вылез из  траншеи и пополз.  Немцы били из минометов по полям,
простирающимся между позициями и деревней. Поля были изрыты воронками.
     Деревня горела в нескольких местах и была почти вся разрушена.
     В штабе  батальона на  стене висели  ходики. К удивлению Огаркова,  они
показывали всего одиннадцать часов утра,- значит, бой длился часа четыре, не
больше, а казалось, что он длится век.
     -  Передай, чтоб держался,- сказал комбат.- До вечера  чтоб держался. А
вечером пришлем еще людей и восстановим связь.
     Огарков  переждал очередной налет  бомбардировщиков и медленно двинулся
назад, к полю боя. Издали  все  представлялось еще  страшнее,  чем на месте.
Казалось, полe встало  дыбом, и трудно было поверить, что кто-нибудь там еще
жив.
     Огарков остановился на бахче, разбил  и съел  один арбуз,  а два других
взял  с  собой - люди в траншее страдали  от жажды, особенно мучились жаждой
раненые.
     Возле траншеи его догнал комиссар батальона со связным.
     - Ты  чего арбузы тащишь? Тоже  нашел время!  -  злобно сказал комиссар
Огаркову.
     - Для раненых,- объяснил Огарков.
     - Это правильно,- сказал комиссар и пошел дальше.
     Спустившись в траншею, Огарком сунул Джурабаеву в руку кусок  арбуза, а
остальное роздал раненым. Потом  он пошел докладывать курносому лейтенанту о
распоряжениях комбата  и  снова вернулся к Джурабаеву. Стало  тише. Пули над
головой  посвистывали  реже.  Курносый  лейтенант  неторопливо  прошелся  по
траншее. Он остановился возле Огаркова и сказал:
     -  За образцовое  выполнение боевой задачи объявляю  вам благодарность.
Как твоя фамилия?
     Огарков смешался, губы его внезапно задрожали, и он не мог вымолвить ни
слова.
     -- Огарков, - услышал он возле себя голос Джурабаева.
     Командир роты сказал:
     -  И  насчет арбузов ты хорошо придумал, Огарков.  Как стемнеет, пошлем
людей за арбузами. Покажешь им место.
     Лейтенант ушел, а Огарков вдруг оживился, стал очень разговорчив и даже
весел, начал расспрашивать солдат о семьях, детях, матерях. Рассказал он и о
своих родных, проживающих в городе Горьком.
     - Отец у  меня инженер,- сказал  он,- и к тому же еще рыболов-любитель.
Каждое  воскресенье мы  выезжали  на лодке рыбу  ловить.  Обычно  мы  ловили
удочками,  но  случалось  и  бреднем   ловить.  Бреднем   все-таки  не   так
интересно...
     - Почему не  интересно? - спросил  пожилой  солдат.- Только  бреднем  и
ловить... Потому бреднем много наловишь, а удочкой что?.. Морока одна...
     - Не говорите,- возразил Огарков.- Бреднем - это ловля наверняка, почти
убийство, а удочка - спорт.- Помолчав, он добавил:  - Иногда и мать ходила с
нами удить.
     Вскоре немцам под  прикрытием  орудий и минометов  удалось приблизиться
метров  на  двести  к  траншее  и  окопаться  на  скошенном  поле.  Курносый
лейтенант, очень обеспокоенный этим, решил контратаковать и выбить немцев из
новых позиций.
     С трудом отрывая  тела от спасительной прохлады  окопа, люди полезли на
бруствер. Раздался громкий крик "ура". Огарков тоже кричал без умолку "ура",
сам не замечая того. Зычный и озорной голос, неизвестно кому принадлежавший,
с бесконечным восторгом повторял:
     - Фриц, сдавайсь!
     Немцы побежали  на  старые позиции  в пшеницу.  В  свежеотрытых  окопах
валялись  гранаты  с деревянными  ручками,  ломти  белого  хлеба,  оранжевые
коробки  с  маслом  и  фляжки  с  дешевым,  но  крепким  ромом.  Захватили и
оставленный немцами ручной пулемет и, торжествуя, вернулись в свою траншею -
узкое,  длинное логово,  показавшееся теперь  обжитым  и дорогим, как родной
дом.
     Во время контратаки был ранен в обе ноги курносый лейтенант. Он потерял
пилотку  и  лежал теперь в  траншее  с обнаженной  рыжей вихрастой головой и
сморщенным от боли лицом, еще больше похожий на мальчишку.
     Немцы  уже  не  пытались  наступать. Их авиация  тоже  не показывалась,
только одиночные разведчики иногда  гудели в голубой  вышине, поблескивая на
солнце металлическими плоскостями.
     Вечером прибыл приказ отходить.
     Когда  стемнело, люди тихо оставили  траншею, миновали разрушенную и со
всех сторон горевшую деревню и пошли на восток.
     Старшина роты, замыкавший  шествие, сложил у крайней избы дюжину взятых
взаймы кос. Курносый лейтенант ехал впереди роты на повозке,  распоряжаясь и
давая  многословные   инструкции  другому  лейтенанту,  который  должен  был
заменить его.
     Лишь здесь, на дороге, стало заметно, как сильно поредела рота.  Однако
Огарков все еще находился в радостном и возбужденном настроении.
     -  А все же  мы их здорово били,-  говорил  он.- Крепко повоевали ведь,
правда? Бесстрашные мы люди,- верно ведь?
     Солдаты, смертельно усталые и дремлющие на ходу, беззлобно отмахивались
от него:
     - Да ладно, будет тебе...
     В   полночь  Джурабаев,  несколько  приотстав  вместе  с  Огарковым  от
остальных, сказал:
     - Штаб армия нада.
     Огарков остановился как  вкопанный, потом опустил голову и пошел дальше
сразу  отяжелевшим шагом. Они еще  некоторое время шли за ротой, прошли мимо
каких-то частей, занимавших оборону вдоль дороги,  затем свернули на полевую
тропинку и остались одни.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ


     Что заставило Джурабаева решиться на этот  шаг? Страх перед собственной
жалостью.  Его служба  и  долг - и это он  знал твердо  - заключались в том,
чтобы привести осужденного туда, куда нужно,  и передать  eго в распоряжение
Военного  Трибунала.  После  боя   он  стал  колебаться   в  своем  решении,
сомневаться в своем долге.  Он полюбил Огаркова. И, почувствовав  это, решил
принять мeры немедленные и жестокие.
     Рослого  белокурого юношу и  коренастого узкоглазого  солдата видели  в
степи многие.  Их видели  сидящими у дороги, поедающими  арбузы  и помидоры,
спящими рядом на одной  шинели под каким-нибудь одиноким деревом  или  среди
колосьев и васильков в открытом поле. В огромном потоке отходящих частей они
продолжали   свой  особый   путь  на   восток,   расспрашивая  связистов   и
регулировщиков о местонахождении энской армии.
     Их задержали в  небольшом степном  городе О., на железной  дороге между
Тацинской и Сталинградом.
     Огарков,  очутившись в городе  после  многодневных  скитаний  по степи,
почувствовал  себя  почти  счастливым.  Он  сам  не  подозревал раньше,  что
означает для  него город. Растроганно  улыбаясь, смотрел  он на тротуары, на
газетные киоски, на  каменные дома  и  вывески. Станционный колокол,  черные
формы железнодорожных служащих, женщины в  городских платьях, некоторые даже
с зонтиками,- все это вдруг вернуло его в милый мир  привычных представлений
о жизни.
     Не хотелось уходить из города, но Джурабаев торопился  и сурово торопил
товарища, умиленно глазевшего на вывески и витрины магазинов.
     На окраине их задержал  патруль. Напрасно Джурабаев  пытался  объяснить
патрульному  сержанту,  что  они  направляются  в  свою часть.  Их  повели в
комендатуру  и   назначили  в  саперный  батальон,  который  направлялся  на
юго-западную окраину города для рытья окопов и минирования дорог.
     Тогда Джурабаев  решил  покончить  с этим делом раз и  навсегда и сдать
Огаркова  коменданту.  Взволнованный  до  глубины  души,  он  стал  медленно
подбирать слова  для объяснения дела,  но  комендант был грозен, нетерпелив,
окружен целой толпой кричавших людей и не обратил внимания на робкие попытки
узкоглазого солдата дать какие-то никому не нужные объяснения.
     Их повели в батальон.
     Со  смешанным  чувством  досады  и глубоко  спрятанного  удовлетворения
воспринял эту новую перемену Джурабаев.
     Он напал  на  след:  некий капитан  сказал им, что  штаб эн-ской  армии
находится довольно близко, километрах в тридцати к северо-востоку. Казалось,
странствиям наступает конец. И вдруг - этот саперный батальон.
     Однако рядом с Джурабаевым бодро шагал Огарков, несомненно обрадованный
отсрочкой своей  участи. И Джурабаев втайне радовался вместе  с ним,  хотя и
упрекал себя за это.
     Батальон вышел к мeсту работы, и Огарков оживленно расспрашивал бывалых
саперов о технике их профессии, интересовался названиями и свойствами разных
мин  нажимного и натяжного действия, любовался  изящно упакованными  пачками
смертоносного тола и невинными на вид мощными взрывателями. Казалось, он всю
жизнь только и мечтал о том, чтобы стать сапером.
     Очутившись на окраине города, минеры  стали закладывать противотанковые
и  противопехотные мины,  укреплять надолбы, рыть контрэскарпы и ловушки для
танков.
     Пожилой, давно не  бритый  комбат,  сам, сидя на  корточках, пыхтел над
минами, ласково беседуя с ними, как с живыми существами:
     - Вот так ты и лежи, голубка... Тут тебе и место, радость моя... Теперь
мы тебя засыплем песочком и заровняем, заровняем... Чтоб никому невдомек.  А
потом - бух!..
     Он  подымался,  окидывал  своих саперов  вдруг погрустневшим взглядом и
говорил ожесточенно:
     - Ну, что у вас там еще за гостинцы?! Ну, вынимайте, давайте...
     Огарков старался выполнять все приказания быстро  и точно, и саперы - в
том  числе и  сам  комбат,-  польщенные вниманием и  старательностью  своего
ученика, относились к  нему с дружественной, чуть снисходительной симпатией,
как к новообращенному из химической в саперную веру.
     Среди саперов  оказался  один земляк  Джурабаева, казах. Он  подсeл  во
время  перерыва к  Джурабаеву,  и они долго  говорили  по-казахски.  Огарков
удивился даже - он никогда не подозревал,  что его спутник может  быть таким
разговорчивым. Ни слова не поняв, Огарков уловил, однако, что говорили они и
о нем.
     Действительно,  сапер-казах сказал  казаху-стрелку,  что  этот  высокий
славный юноша всем здесь пришелся по  душе  своим открытым нравом  и честной
работой. На это казах-стрелок ответил после непродолжительного молчания, что
саперы нисколько нe ошиблись и что  молодой человек - хороший человек и его,
Джурабаева,  друг;  а пробираются они  вдвоем  к месту своей службы,  в штаб
армии,  куда  им  необходимо  прибыть как можно  скорeе.  Потом  оба  казаха
поговорили о своей родине, Казахстане, и их замкнутые лица просветлели.
     Огарков сказал Джурабаеву:
     -  Хорошие ребята  минеры,  правда?  Здесь  бы и остаться с  ними.-  И,
умоляюще посмотрев на своего товарища, быстро заговорил: - Останемся с ними,
а? Мы ведь  большую пользу принесем!  Это же такое важное  дело -  подрывать
вражеские танки,- как вы думаете? И комбат тут такой душевный человек...
     Джурабаев ничего не ответил, только покачал головой.
     После окончания работ саперов отвели в станицу  за восемь километров, в
резерв.  Там их разместили по  избам и  разрешили отдыхать. Огарков сразу же
уснул, но Джурабаев не  мог заснуть. Он глядел  на  спящего, шевеля  губами.
Потом  он  тихонько  вышел  из  избы  и  направился  в  соседнюю  избу,  где
разместился штаб батальона. Минут пять стоял он у крыльца, не решаясь войти.
Затем все-таки вошел.
     Никто  не  слышал, о  чем Джурабаев говорил с комбатом,  дежурный сапер
уловил только  заключительные  слова  комбата,  произнесенные  задумчивым  и
невеселым голосом:
     - Ну что ж, голубчик, поделаешь... Идите, раз такое дело...
     Вернувшись к  Огаркову, Джурабаев  разбудил его, и  они вдвоем покинули
деревню.
     Огарков  шел молчаливый и угрюмый. Молчалив  и грустен был и Джурабаев.
Может быть, надо было остаться у саперов?  Неплохо было бы и остаться. Там и
земляк, с которым можно поговорить...
     Следующей ночью они увидели перед собой Дон. Он блестел при свете луны,
струясь  среди  обрывистых  берегов.  Над  рекой  царил  неумолчный  шум. По
переправе  беспрерывной  лентой шли  к  востоку машины,  пушки и люди. Берег
ощерился дулами зенитных орудий.
     В  траве, в пшенице, в овсе, возле мельниц и  вокруг мощных элеваторных
башен, всюду, куда доставал глаз, лежали люди, паслись кони, стояли машины и
повозки. Все  ждали  своей  очереди, с  беспокойством глядя в  ночное  небо.
Недалеко в поле догорал недавно сбитый немецкий самолет.
     Джурабаев решил  переночевать в ближней станице, ниже по течению. Белые
хаты станицы были отчетливо видны в лунном свете.
     Пошли туда.  Все дома и  дворы были  полны  солдат, спавших где попало.
Наконец  их  пустили в один  дом. Здесь было светлo от  щедро  горевшей  под
потолком  лампы-"молнии".  На полу и на  лавках спали  солдаты,  однако  еще
оставалось место и для двух новых пришельцев.
     Хозяйка, молодая женщина, закутанная  в большой  черный платок, так что
только  глаза поблескивали,  угостила вновь прибывших  молоком и  присела на
лавку.  Джурабаев сразу  уснул, Огарков же остался сидеть, бездумно глядя на
маленькие загорелые ножки хозяйки - она была босиком.
     Ей, видимо, хотелось поговорить, но она не решалась.
     Из  соседней комнаты,  откуда-то  сверху,  послышался слабый старушечий
голос:
     - Мария!
     Женщина вышла, вскоре вернулась и снова села на лавку, оказав:
     - Вы, наверное, спать хотите?
     - Нет,- ответил Огарков,- я спать не хочу.
     -  И долго  еще  так будет?  - без  предисловия  начала она, словно  ее
прорвало.-  Страшно мне. Одна я с мамой, а она у меня парализованная. Третий
год на  печке лежит. У нас все почти ушли за  Дон, скотину угнали, а я  куда
денусь?.. Я бы ушла, а с мамой как? Она не хочет уходить. Говорит, чтоб сама
и  ушла,  а она  останется. А как я  уйду? -  Помолчав, она спросила: -  Вы,
может, спать ляжете?
     - Нет, спасибо,- сказал он.- Я спать не хочу. Избу оглашал тихий храп.
     -  Муж у  меня убит еще в прошлом году,  при самом  начале,- продолжала
женщина.-  Он на  границе служил, в Бессарабии.  Тоже  был  такой,  как  вы,
светлый,  городской  тоже, из Майкопа. Мы  жили в  совхозе...  Страшно мне,-
неожиданно закончила она, и он посмотрел на нее.
     Платок ее  упал на плечи,  и он увидел круглое, молодое, красивое лицо,
две  черные толстые  косы  и строгий прямой  пробор посредине головы. Черные
глаза под тонкими бровями глядели на  Огаркова,  не  видя  его, с выражением
недоумения и страха. Руки ее беспомощно лежали на лавке ладонями кверху.
     Ее глаза потускнели, и она спросила в третий раз:
     - Спать будете?
     - Нет,- ответил Огарков.- Я не буду спать.
     Тогда она  взглянула на  него очень внимательно и почувствовала, что  у
гостя на душе тоже тяжело. Он стал ее утешать, Но смысл его слов странно  не
вязался с тоскливым выражением глаз.
     - Это  ненадолго,- сказал он.- Скоро мы...- Он хотел сказать: "Скоро мы
вернемся", но поправился: - Скоро наша армия вернется.
     - Мария,- позвал старушечий голос из соседней комнаты.
     Мария  вышла,  и  ее легкие  шаги послышались  где-то  в  сенях,  потом
хлопнула дверь раз и другой, и женщина вновь вернулась к Огаркову.
     - На западе все горит,- сказала она.
     Кто-то тревожно забарабанил в дверь,  и солдат с винтовкой и вещмешком,
войдя, торопливо растолкал спящих:
     - Кто из второй роты - выходи!
     Солдаты вскакивали, заправлялись и уходили. Проснулся и Джурабаев.
     - Пойдем? - спросил он.
     Огарков  покорно  поднялся.  Поднялась  со  своего  места  и   женщина.
Джурабаев вышел на улицу. Огарков протянул женщине руку. Она сказала:
     - Вернетесь когда - заходите в наши края, коли вспомните.
     - Хорошо,- ответил он.- Если вернусь.
     - Вернетесь,- сказала она убежденно.
     Он  вышел.  Луна  скрылась, было  совсем  темно. Женщина, появившись  в
дверях, сунула Огаркову в руку ситцевый мешочек.
     - Не надо,- сказал он смущенно.
     Они постояли рядом, внезапно почувствовав боль при мысли о скором конце
их случайного знакомства.
     Он пошел вслед за Джурабаевым, который ждал его у дороги.
     Когда  они прошли уже половину пути  к  переправе, в небе раздался гул.
Заговорили  зенитные орудия  на берегу  и одна  батарея, стоявшая  в  овраге
неподалеку. Над рекой  повисли большие ослепительные фонари, и вокруг  стало
совсем светло. У переправы начали рваться бомбы.
     Огарков  с  Джурабаевым прижались к  земле.  По  соседству  разорвалась
бомба, и над головой жутко пронесся самолет, крестя дорогу пулями.
     Огарков  лежал, уткнувшись  лицом в мягкую и горькую траву. Когда стало
тихо,  он  приподнялся.  Небесные  фонари медленно угасали. Возле  переправы
слышны были крики и стоны. Взбесившаяся лошадь промчалась мимо.
     Вскоре  Огарков  заметил,  что  Джурабаев  лежит  неестественно тихо  и
неподвижно.  Огарков подождал минуту, потом наклонился к своему  спутнику  и
заглянул  ему  в  глаза.  Глаза  Джурабаева  смотрели  на  Огаркова  с немым
вопросом.  Огарков   медленно  встал,  снова  нагнулся  и   снова   встретил
вопрошающий взгляд Джурабаева.
     - Держитесь за меня,- сказал Огарков.
     Только теперь Джурабаев застонал. Его гимнастерка была вся в крови.
     Огарков  потащил  раненого  назад,  к станице.  Когда они  доползли  до
околицы, на  переправу опять налетели  немецкие самолеты, захватив  краем  и
северную оконечность станицы. Что-то  загорелось там, самолеты ушли, Огарков
снова поволок Джурабаева и наконец постучался в дверь к Марии.
     Мария открыла и, не задавая  никаких вопросов, помогла Огаркову втащить
и уложить Джурабаева на лавку. Она маленькими шершавыми ручками быстро сняла
с Джурабаева гимнастерку и нижнюю рубаху. Джурабаев был ранен в спину,  пуля
прошла навылет к грудь.
     Приложив к ранам Джурабаева мокрое полотенце, Мария сказала:
     - Доктора нeту, он эвакуировался с колхозом.
     Огарков  вышел  из  избы   и  побежал  к  оврагу,  где  заметил  раньше
зенитчиков. Путаясь в  росшей по склону оврага высокой траве,  он  пробрался
наконец к артиллеристам.
     - У вас врача нет? - громко спросил он.
     Зенитчики были  очень заняты - в воздухе опять зажглись зловещие фонари
и послышался гул  самолетов. Однако капитан-артиллерист,  выслушав Огаркова,
отпустил с ним девушку-фельдшера с санитарной сумкой.
     - Только  не задерживайте ее, лейтенант,- сказал он Огаркову, почему-то
в темноте приняв его за лейтенанта.
     Началась бомбежка. Огарков, держа  девушку  за  руку,  бежал обратно  в
деревню.
     - Ну и бешеный же вы! - жаловалась девушка, еле поспевая за Огарковым.-
Разве можно бежать под бомбежкой? Отпустите же меня, у меня рука заболела.
     Наконец они, запыхавшись, вбежали в избу.
     Джурабаев громко стонал.
     Девушка  фельдшер осмотрела  eго, засыпала раны  белым порошком и щедро
забинтовала их, хотя и ворчала при этом:
     - У меня бинтов мал