и   Таксису"   пережить  бедствия,   они   прозондировали,
заинтересован  ли, собственно, дом в  субсидиях.  Этот ход расколол Тристеро
напрочь. На съезде в  Милане  споры бушевали целую неделю, люди  становились
друг другу смертельными  врагами, распадались семьи, лилась  кровь.  В итоге
решение  субсидировать  "Турна  и  Таксиса"  провести  не  удалось.   Многие
консерваторы восприняли  это как свидетельство против себя в  Судный день  и
прервали всякие сношения с Тристеро. "Таким образом, - чопорно заключалось в
статье, - эта организация вошла в полумрак исторического затмения. Со времен
Аустерлицкого  сражения  до  кризиса  1848  года система  Тристеро  плыла по
течению, лишенная почти всякого покровительства со  стороны той знати, что в
свое  время  ее  поддержала,  и   теперь   деятельность  системы  свелась  к
обслуживанию анархистской  переписки;  она появлялась  лишь на периферии - в
Германии в связи со злополучной  Франкфуртской ассамблеей,  в  Буда-Пеште на
баррикадах, и еще, быть может, среди юрских часовщиков, которых она готовила
к  прибытию Бакунина.  Большинство  же членов системы в  период с 1849-го по
1850-й  годы бежали в Америку, где они,  несомненно, ныне предоставляют свои
услуги тем, кто стремится угасить пламень Революции."
     Уже не  столь воодушевленная, как еще неделю назад, Эдипа показала этот
фрагмент  Эмори Борцу.  - Кажется, все члены Тристеро,  сбежавшие  во  время
реакции  1849-го, прибывают  в Америку, - сказал  он, - исполненные  высоких
надежд. Только что они обретают? - На самом деле он никого не спрашивал, это
была  лишь  часть  игры.  -  Сплошные  беды.  Где-то  в  45-м   американское
правительство  провело  масштабную почтовую реформу,  снизив свои расценки и
вытеснив из бизнеса большинство частных курьерских  служб.  В  70-80-х любой
частник, пытающийся конкурировать  с правительством, немедленно  подавлялся.
Едва ли эмигранты Тристеро в 49-м или 50-м году были расположены возобновить
свою европейскую деятельность.
     -  То  есть,  они  просто  остаются,  -  говорил  Борц,  -  в  условиях
конспирации. Обычно эмигранты прибывают  в  Америку, дабы обрести свободу от
тирании, быть принятыми культурой, ассимилироваться в ней, в этой плавильной
печи. Грядет Гражданская война, и большинство эмигрантов, будучи либералами,
идут в  армию сражаться за  сохранение  Союза.  Но не  Тристеро.  Они просто
меняют  противника.  К 61-му  году  их система прочно укоренились,  и  об ее
подавлении уже  не  может быть  и речи. Пока  "Пони Экспресс" бросает  вызов
пустыням,  дикарям  и   ударам  в  спину,  Тристеро  преподает  своим  людям
ускоренные  курсы  диалектов  атапасков  и  сиу.  Переодетые  индейцами,  их
посыльные совершают  набеги  на  запад.  Всякий  раз,  когда  они  достигают
Побережья, их степень износа  -  ноль, ни царапины.  Теперь главное внимание
уделяется   молчанию,   имперсонации   -   оппозиция,  замаскированная   под
преданность.
     -  А  как же  тогда эта  марка  у Коэна? "Всетишайшего Тристеро ожидаем
раболепно"?
     - На ранних стадиях  они мало что скрывали. Позднее,  когда федеральные
власти  закрутили  гайки,  они  переключились  на  марки,  с  виду абсолютно
кошерные, да только не совсем.
     Эдипа помнила их наизусть. На темно-зеленой пятнадцатицентовой марке из
колумбовской серии 1893 года ("Колумб объявляет о своем открытии") лица трех
придворных,  слушающих  эту  новость справа  на  марке,  слегка  изменены  и
выражают  безотчетный   страх.  В  трехцентовой  серии   "Матери   Америки",
выпущенной  в  1934 году  к Дню матери,  цветы  слева от  памятника заменены
венериной  мухоловкой,  белладонной,  ядовитым сумахом и некоторыми  другими
незнакомыми  Эдипе растениями.  В серии 1947  года  "Столетие выпуска первой
почтовой марки" в честь великой  почтовой  реформы, означавшей начало  конца
для частных почтовиков, голова всадника "Пони Экспресс" в нижней левой части
расположена   под  вызывающим   тревогу   углом,   неведомым  среди   живых.
Темно-фиолетовая трехцентовая марка  обычного  почтового выпуска  1954  года
изображает  едва различимую,  угрожающую улыбку  на лице статуи Свободы.  На
марке,  посвященной  брюссельской  выставке  1958  года и  изображающей  вид
павильона США с самолета,  есть  -  слегка в  стороне от  крошечных  фигурок
других посетителей  -  безошибочно  узнаваемый  силуэт  лошади со всадником.
Кроме  того,  были еще  и марка "Пони Экспресс",  которую показывал Коэн  во
время первого  визита  Эдипы  -  четырехцентовый Линкольн с надписью  "Потча
США", - и зловещая восьмицентовая марка авиа на письме татуированного моряка
в Сан-Франциско.
     - Что ж, любопытно, - сказала она, - если статья, конечно, подлинная.
     - Думаю, проверить несложно, - Борц направил взгляд прямо ей в глаза. -
Почему бы вам этим не заняться?
     Зубная  боль усиливалась,  Эдипе снились бестелесные  голоса,  от  чьей
злобности не помогли бы никакие мольбы, мягкий  полумрак зеркал, из  которых
вот-вот что-то  шагнет, и ожидающие  ее пустые комнаты. Гинекология не знает
анализов для определения природы ее плода.
     Однажды ей позвонил Коэн сказать, что  подготовка к аукциону по продаже
коллекции Инверарити уже закончена. "Подделки" Тристеро выставляются как лот
49. - И еще тревожная новость, миз Маас. На сцене  появился новый журнальный
покупщик, о котором ни я, ни какая другая фирма в округе ни разу не слышали.
Это весьма необычно.
     - Кто-кто?
     Коэн  объяснил ей, что покупщики делятся на тех, кто лично присутствует
на  аукционе,  и  тех,  кто присылает  заявки  по  почте.  Заявки  заносятся
организаторами  аукциона  в специальный  журнал, отсюда  и название.  Так уж
полагается, что имена журнальных покупщиков не подлежат огласке.
     - Тогда откуда вы знаете, что он вам незнаком?
     -  Слухи.  Он действует сверхсекретно  - через агента  Морриса  Шрифта,
человека достойного, с весьма неплохой  репутацией. Вчера  Моррис связался с
аукционистами  и сказал,  что клиент желает предварительно исследовать  наши
подделки,  лот  49. Как правило, возражений не  бывает,  если  известно, кто
будет осматривать лот, если он оплатит почтовые услуги и  страховку,  и если
все вернет в двадцать четыре часа. Но Моррис вел себя таинственно, не назвал
имени клиента,  не дал о нем  никаких иных сведений. Кроме того, что клиент,
насколько ему известно, - человек со  стороны. И  естественно, будучи фирмой
консервативной, они ему отказали.
     - А вы что думаете по этому поводу? - спросила Эдипа, зная уже немало.
     -  Что наш таинственный покупщик может быть из Тристеро, - сказал Коэн.
-  И видел  описание  лота  в  каталоге. И хочет  иметь доказательства,  что
Тристеро находится в неофициальных руках. Любопытно, какую цену он назначит.
     Эдипа вернулась  в "Свидание  с Эхо" и  пила там бурбон, пока  не  село
солнце и не  наступила  самая  темная минута  ночи. Потом вышла и  некоторое
время ехала по  шоссе с выключенными фарами -  хотела посмотреть, что будет.
Но ангелы хранили ее. Вскоре после  полуночи  Эдипа  опомнилась в телефонной
будке  в  пустынном,   незнакомом,   неосвещенном  районе  Сан-Нарцисо.  Она
позвонила  на  коммутатор  в  бар  "Все   по-гречески"   в  Сан-Франциско  и
ответившему ей  музыкальному  голоску описала прыщавого, стриженого под ежик
"анонимного инаморато", с  которым она  как-то  беседовала, потом  ждала,  а
необъяснимые слезы  по  нарастающей давили  на  глаза.  Полминуты  звякающих
бокалов, взрывов смеха, звуков музыкального автомата. И он подошел.
     - Это Арнольд Снарб, - произнесла она, задыхаясь.
     - Я был в пра-ативной уборной, - сказал он. - Пра-астой сортир занят.
     Она быстро - уложилась в минуту - поведала ему, что узнала о Тристеро и
что случилось  с Хилариусом,  Мучо, Мецгером, Дриблеттом, Фаллопяном. -  Так
что вы, - завершила она,  - единственный, кто у меня остался. Я не знаю, как
вас зовут, и знать не хочу. Но я должна понять, было ли это подстроено. Ведь
вы случайно наткнулись на  меня и рассказали  о рожке. Для вас это, может, и
розыгрыш, но меня пару часов назад он перестал забавлять. Я выпила и вела по
этим  дорогам  машину. В следующий  раз я буду более осмотрительной.  Во имя
Господней  любви,  человеческой  жизни  или чего  угодно,  что  дорого  вам,
пожалуйста. Помогите мне.
     - Арнольд, - отозвался он. Затем последовала пауза кабацкого шума.
     -  Все  кончено,  -  сказала она, - я сыта по горло.  Теперь я все  это
прикрываю, и конец. Вы свободны. Абсолютно. Вы можете мне доверять.
     - Слишком поздно, - произнес он.
     - Для меня?
     - Для меня. - Он повесил трубку прежде, чем она успела спросить, что он
имеет в виду. Больше монет у нее не было. Пока успеет разменять банкноту, он
уйдет. Эдипа стояла  между телефонной  будкой  и взятой  напрокат машиной, в
ночи и в полной изоляции от  мира,  и  пыталась повернуться лицом к морю. Но
потеряла всякие ориентиры. Она поворачивалась, вращаясь  на толстом каблуке,
но  не  смогла  найти и  горы.  Словно  между  ней  и  остальной  землей  не
существовало  барьеров. Сан-Нарцисо в тот момент потерял (потеря абсолютная,
немедленная,  астральная,   оркестроподобный,  пронесшийся  меж  звезд  звон
неподвластного ржи  колокола)  для  нее  всякую уникальность, осталось  лишь
пустое  название, он  снова  слился с всеамериканской непрерывностью  земной
коры и растительного покрова. Пирс Инверарити умер бесповоротно.
     Она шла по  железной дороге вдоль  шоссе. То и дело пути разветвлялись,
ведя к  заводам. Возможно, ими Пирс  тоже владел. Но какая  теперь разница -
владей  он  хоть всем Сан-Нарцисо?  Сан-Нарцисо -  лишь  название, случайное
событие  в дневниках  наших  наблюдений о  снах,  о  том,  чем  стали  сны в
обретенном нами дневном свете, - шквал  торнадо среди более значимых понятий
- циклонных  систем страданий и потребностей, где  преобладают ветры власти.
Вот где настоящая непрерывность, у Сан-Нарцисо нет границ. Никто не научился
их  проводить.   Пару  недель  назад  Эдипа  занялась  разбором   наследства
Инверарити, не подозревая еще, что наследство Инверарити - вся Америка.
     Но как  случилось,  что Эдипа Маас  стала его наследницей? Может,  этот
пункт в завещании был зашифрован, а сам Пирс и не ведал о нем  - поглощенный
очередным безрассудным перевоплощением, очередным "визитом",  озарением? Как
бы то ни было, она не может вызвать мертвеца, воплотить его, поставить перед
собой,  поговорить с ним и получить  ответ,  но не может она и избавиться от
нового для себя чувства сострадания к Пирсу - за тупик, из которого он искал
выход, за загадку, которую создал своими же стараниями.
     Хотя он никогда  не говорил с ней о делах, она знала, что это часть его
натуры,  которая  никогда  не  могла  дать результат в виде целого числа,  а
всегда выходила бесконечной  десятичной дробью; любовь  Эдипы - такая, какой
она была, - оставалась неадекватна его жажде владеть, изменять землю, давать
жизнь новым  горизонтам, личным непримиримым противоречиям, темпам развития.
"Поддерживай движение,  - однажды сказал он,  -  вот и  весь секрет,  всегда
поддерживай движение ". Он, наверное, уже знал, когда писал  завещание лицом
к лицу с  загробным миром, что движение вот-вот остановится. Возможно, писал
лишь затем, чтобы  досадить  бывшей  любовнице,  - ведь  он  был  циником, и
уверенность  в скорой  гибели могла заставить его  отбросить другие надежды.
Столь глубоко могла въесться в него та горечь. Но ей это  неизвестно. Еще он
мог сам обнаружить систему Тристеро и зашифровать все в завещании так, чтобы
быть уверенным: Эдипа пойдет по следу. Или он, наконец, мог  пытаться пройти
через смерть невредимым -  своего рода паранойя  -  и с  этой  целью затеять
заговор против любимого человека. Вдруг этот вид извращения оказался слишком
глубоким,  чтобы  его смогла победить  смерть,  или,  может,  бесчувственная
вице-президентская  башка Пирса разработала заговор  слишком изощренный  для
Черного  ангела,  и тот не смог свести воедино  все  имеющиеся  возможности?
Нечто пронеслось мимо, и Пирсу все же удалось победить смерть?
     Но, понуро ковыляя по старым шпалам, Эдипа понимала, что есть еще одна,
та самая версия,  версия о том,  что все это правда.  Что Инверарити  просто
умер. Положим, о Боже, существует на  самом деле  некая система  Тристеро, и
Эдипа наткнулась  на нее  по  чистой  случайности.  Если  Сан-Нарцисо  и это
имущество и впрямь не отличались от любого другого города, от любого другого
имущества,  тогда, пройдя через  ту же цепь  событий можно было бы  отыскать
Тристеро где угодно  в ее Республике - пройдя через  любой из сотни потайных
подъездов, сотню психозов - стоило лишь вглядеться.  Она остановилась на миг
между рельсами, подняла голову - словно понюхать воздух. И осознала суровую,
напряженную,  внеземную  силу  места, где  она  стояла,  увидела -  будто на
небесах вспыхнули карты - как эти пути переплетаются  с другими, с третьими,
как они  расцвечивают  великую  ночь вокруг,  делают  ее  глубже, подлиннее.
Стоило  лишь вглядеться. Вспомнились старые пульмановские  вагоны, брошенные
там, где иссякли деньги или кончились пассажиры - среди зеленой  деревенской
равнины; висят одежки, из коленчатых труб лениво вьется дымок. Сообщались ли
друг с другом  тамошние скваттеры? Может,  через  Тристеро?  Помогали ли они
нести  знак  трехсотлетней лишенности наследства? Наверняка они уже  забыли,
как,  может,  и  Эдипа  однажды  забудет,  -  что,  собственно,  должен  был
унаследовать  Тристеро.   Да  и  что   здесь  можно  унаследовать?  Америка,
зашифрованная  в  завещании Инверарити, -  чья  она? Ей  подумалось о других
списанных  товарных  вагонах, где на полу  сидели  довольные,  как поросята,
мальчишки и подпевали под звуки мамашиного транзистора; о других скваттерах,
которые  натягивали холщовые навесы позади улыбающихся рекламных щитов вдоль
шоссе, или спали на свалках  в облупленных корпусах разбитых "Плимутов", или
даже  -  те,  что посмелее, - проводили ночь на столбе в монтажных беседках,
словно  гусеницы, покачиваясь в паутине  телефонных проводов,  живя  прямо в
медной  оболочке  и извечном чуде коммуникации -  и  их  не беспокоили немые
вольты,  молнией преодолевающие  свои  мили всю ночь напролет, - среди тысяч
неслышных сообщений. Ей вспомнились бродяги, которых ей приходилось слышать,
американцы,  говорящие  на  своем  языке осторожно,  по-школярски, будто  их
изгнали из собственной страны - невидимой, но конгруэнтной той бодрой земле,
где живет  она; бредущие  с  поникшей  головой по ночным  дорогам люди,  чье
изображение - то увеличиваясь, то  уменьшаясь - порой возникает в свете фар,
и кто вряд ли  имеет конкретное место назначения, ибо  до любого  города еще
слишком далеко. И голоса, звонившие наугад - до и после звонка покойника - в
самые темные,  самые  медленные часы, в непрестанных  поисках  среди десятка
миллионов возможных вариантов  на телефонном диске  -  в  поисках магической
Другой, что раскрыла бы себя среди релейного рева, монотонных литаний обиды,
грязи,   фантазии,  любви,  бессмысленные  повторения  которых  когда-нибудь
запустят, наверное, триггер неназываемого действа, Узнавания, Слова.
     Сколько людей делили  с Тристеро тайну и изгнание? Как бы отнесся судья
к распределению этого вроде как наследства  между всеми ними, безымянными, в
качестве первого взноса? Боже! Он прищучил бы Эдипу в микросекунду, изъял бы
все завещательные  письма, ее бы принялись обзывать, ославив по всему округу
Oранж как  передельщицу  имущества  и  коммунистку,  всунули бы  в  качестве
распорядителя de bonis non этого  старичка из  "Ворпа, Вистфулла, Кубичека и
Макмингуса"  -  такого еще  ребенка  в  отношении кодов, созвездий,  теневых
соискателей  наследства.  Кто  знает?  А  вдруг ее  затравят настолько,  что
однажды она сама вступит в систему Тристеро - если та, конечно, существует в
своем  полумраке,  своей отчужденности,  своем  ожидании.  Ожидание  превыше
всего;   ожидание,  если   не  очередной  серии  случайностей  -  предыдущая
подготовила эту землю к приятию всяческих  Сан Нарцисо, приятию самой нежной
частью своей плоти, без рефлексий и  криков, - то по  крайней мере, по самой
крайней мере, ожидание случая, который нарушит симметрию возможных вариантов
выбора,  перекосит ее. Эдипа слышала  об  исключенном  среднем -  абсолютное
дерьмо,  не  стоит ни цента;  но как же случилось такое здесь -  среди столь
замечательных возможностей для многообразия? Теперь это походило на прогулку
среди  матриц огромного цифрового  компьютера: наверху - соединенные  парами
нули  и единицы,  висящие, подобно остановленным мобайлам -  справа и слева,
впереди;  плотные,  а возможно -  бесконечные.  Вдали,  за  иероглифическими
улицами обнаружилось бы  то ли трансцедентальное значение, то  ли всего лишь
земля. В песнях,  которые пели Майлз, Дин, Серж и Леонард,  был  то ли некий
элемент мистической красоты (как теперь думал Мучо), то ли всего лишь спектр
энергии. Торговец Свастикой  Тремэйн  получил  отсрочку  от  холокоста из-за
отсутствия  то  ли  справедливости,  то ли ветра; кости солдат на дне  озера
Инверарити лежали там то ли по глобальным причинам, то  ли для аквалангистов
и курильщиков. Единицы и нули. Так и распределились эти пары. В "Весперхэйвн
Хауз" живет от ли достигнутое примирение - с сохранением некоего величия - с
Ангелом  Смерти, то ли сама смерть и  ежедневные нудные приготовления к ней.
Либо очередная версия сути  очевидного, либо  ничто. Либо Эдипа  пребывает в
орбитально-полетном экстазе паранойи, либо Тристеро существует. Ведь либо за
наследованием  Америки  стоит  некая  система  Тристеро,  либо  есть  просто
Америка, а если есть просто Америка, тогда Эдипа может по-прежнему тут  жить
и сохранять релевантность единственным способом - стать чужеродным, лишенным
звуковой бороздки, расчетным полным  кругом обращения винилового  диска  при
вхождении в некий тип паранойи.
     На следующий день,  чувствуя прилив мужества - как  бывает,  когда  вам
больше  нечего  терять,  -  она связалась с Моррисом  Шрифтом и справилась о
таинственном клиенте.
     -  Он решил  присутствовать лично, - вот и все, что сказал ей  Шрифт. -
Вы, может, там с ним и встретитесь. - Не исключено.
     Как и полагается, аукцион проходил  воскресным днем  в,  пожалуй, самом
старом здании  Сан-Нарцисо - еще довоенном. Эдипа пришла одна  за пару минут
до начала, и в  холодном холле,  где  пол  сиял  красным  деревом,  где  все
пропахло  бумагой  и сургучом,  она  встретила Ченгиза  Коэна,  выглядевшего
искренне смущенным.
     -  Пожалуйста,  не называйте это  конфликтом  интересов,  -  растягивая
слова, серьезно  произнес  он. - Там есть  замечательная мозамбикская  серия
треугольных  марок,  я не  мог  устоять.  Можно ли  попросить вас  выступить
покупщиком, миз Маас?
     - Нет, - сказала Эдипа, - здесь я просто любопытная кумушка.
     -  Нам  повезло.   Сегодня  объявлять   будет  Лорен   Пассерин,  самый
замечательный аукционист на всем западе.
     - Будет что?
     - Мы говорим, что аукционист "объявляет" торги, - ответил Коэн.
     - У  вас расстегнута ширинка, -  прошептала Эдипа. Она толком не знала,
что сделает, когда объявится покупщик. В ее голове витали лишь смутные планы
устроить свирепую сцену, чтобы  вызвали  полицию, и  таким образом выяснить,
что же  это  за  человек.  Она  стояла в  солнечном  зайчике  на  полу среди
сверкающих  восходящих и  нисходящих столбиков пыли, пытаясь  вобрать в себя
немного тепла и раздумывая, хватит ли его, чтобы пройти через все это.
     - Начинается, -  сказал Ченгиз Коэн, предлагая ей руку. У людей в  зале
были  мохеровые  одежды  и бледные, жестокие  лица. Они  смотрели,  как  она
входит,  и  каждый  пытался скрыть  свои  мысли. Лорен  Пассерин  порхал  на
подиуме,  словно   кукольник   -   глаза  сверкают,  улыбка  вымуштрована