сть
еще один момент. Видишь, я говорю с тобой  откровенно.  Эта  история  вокруг
того, чтобы ее не нашли, - в  этом  снова  вся  Одиль.  Она  знает,  что  ее
опознают, устроят ей похороны, на которые придут все ее знакомые.
   Он вздохнул:
   - Может, ты и права.
   - Видишь ли, ей всегда  доставляло  удовольствие  усложнять  себе  жизнь.
Когда ей только-только исполнилось пятнадцать, она принялась нашептывать  то
одной, то другой из нас, что она уже не девственница.
   "А ты еще - да? - спрашивала она.
   И если ей отвечали, что да, то она смотрела на нас с удивлением и  вместе
с тем с жалостью, как если бы мы были какими-нибудь увечными.
   "Это был не парень из коллежа, а взрослый мужчина.
   Мне бы не хотелось спать с одноклассником".
   Она  прожужжала  нам  все  уши  о  своей  потерянной  девственности,  так
продолжалось больше месяца. Все об этом знали, мальчики из класса тоже,  они
с любопытством поглядывали на нее.
   Примерно в это же время она перешла  на  "ты"  с  двумя  самыми  молодыми
преподавателями. Не знаю, было ли что-нибудь между ними. Не думаю.
   Она повадилась ходить в маленький ресторанчик возле де  Бетюзи,  где  они
обычно обедали, и выпивала там стакан фруктового сока, а порой еще съедала и
сандвич, и случалось, их видели сидящими  за  одним  столиком,  причем  она,
несмотря на школьный устав, не стеснялась курить в их присутствии.
   - Я все это знаю, Эмильенна.
   - Тогда зачем ты меня расспрашиваешь?
   - Потому что я пытаюсь отыскать ее. Конечно, у нее есть свои  недостатки.
Но это не основание для того, чтобы позволить ей совершить непоправимое.
   - Именно это я и пытаюсь тебе вдолбить. Это игра.
   Она всегда играет ту или иную роль. Когда она  узнала,  что  я  собираюсь
брать уроки декоративного искусства в Веве, она захотела  заняться  тем  же,
хотя ни разу в жизни не брала в руки кисть. Спустя два  месяца  она  бросила
это занятие. Ведь нужно было ездить ранним поездом и работать серьезно,  без
перекуров.
   Все, что говорила Эмильенна, было правдой. Она, конечно  же,  говорила  о
его сестре, но делала это с холодком,  и  портрет,  вырисовывавшийся  из  ее
рассказа,  по  сути,  не  был  похожим.  Между  этими  двумя  женщинами   не
существовало никакой симпатии.
   - Что ж! Спасибо, что ты приняла меня.
   - Что ты собираешься делать?
   - Буду продолжать.
   - Она знает в Париже  не  так  уж  много  людей.  Сколько  раз  она  сюда
приезжала?
   - Одна - раза четыре или пять. Всегда на несколько дней.  Когда  мы  были
помладше, родители дважды брали нас в поездку и показывали нам город.
   - Ты хороший парень. Боб. Желаю тебе удачи.
   После того как он с ней расстался, его уже не покидало  чувство  тревоги.
Он не строил никаких иллюзий насчет характера своей сестры, но вот ее только
что, за какие-то минуты, облили грязью. Ее образ, каким  ему  его  подавали,
был истинным в своих главных чертах,  но  в  то  же  время  он  был  ложным,
поскольку ему не хватало какой-то трепетности, которая  всегда  ощущалась  в
Одиль, некоторой жажды жизни, абсолюта.
   Ему было трудно выразить словами то, что он о ней думал. Может, она  была
немногим лучше такой девицы, как Эмильенна, которую большинство ее подруг  и
родители ставили ей в пример?
   Что-то, какая-то внутренняя сила толкала ее, заставляя идти до конца,  не
заботясь о том, что о ней  думают  другие.  Пожалуй,  лучше  всех  ее  понял
гитарист.
   Он медленно пошел в сторону улицы де Сен, на  всякий  случай  заглянул  в
"Отель де Рапен", где возилась на кухне толстая хозяйка.
   - Мой друг вернулся?
   - Десять минут назад. Вам повезло. Они снимали на набережной  со  стороны
Корбея, и он свалился в Сену. Сейчас он переодевается, если  только  у  него
есть сменный костюм.
   - Какой это этаж?
   - Тридцать первый номер, на четвертом.
   Должно быть, это было  наверху,  где  находились  самые  дешевые  номера,
поскольку ковер на лестнице был только на первых трех этажах. Он  постучался
в дверь.
   - Кто там?
   - Боб.
   - Боб Пуэнте?
   - Да.
   - Минутку. Я натягиваю трусы.
   Он отворил чуть позже. На полу валялась скрученная в ком  одежда,  вокруг
нее образовалась лужица.
   Стоя посреди отнюдь не большой комнаты, Люсьен  Данж  натягивал  на  себя
джинсы и желтую футболку.
   - Меня столкнул в воду этот идиот звукорежиссер, когда,  не  предупредив,
сделал несколько шагов назад. Не мог же я оставаться там, когда я так вымок.
Пришлось взять такси, поскольку у нас не было  свободной  машины.  Бюджет  у
фильма маленький, и почти все съемки проходят на натуре.
   - Ты доволен?
   -  За  исключением  моего  вынужденного  купания,  да.  Я  теперь  второй
ассистент. Это прогресс. Еще месяц назад я был всего лишь стажером.
   - Рассчитываешь стать режиссером?
   - Еще как рассчитываю!
   Это был небольшой человечек,  смешно  сложенный,  при  ходьбе  он  ставил
ступни боком. Лицо у него было как резиновое, и он беспрерывно гримасничал.
   - Ты поужинаешь со мной?
   - При условии, что каждый платит за себя.
   - Идет. Чему я обязан удовольствием видеть тебя?
   - Очень скоро я тебе об этом скажу.
   Люсьен  натянул  носки,  надел  черные  полотняные  туфли  на  веревочной
подошве.
   - Пошли. В двух шагах отсюда есть симпатичное бистро.
   Это и в самом деле было бистро,  которое,  по-видимому,  посещали  только
завсегдатаи, так как ничто здесь не притягивало взора. Мебели  "Формика"  не
было. Деревянные столы, оловянная стойка, хозяин  в  рубашке  с  засученными
рукавами и в синем фартуке.
   - Добрый вечер, мсье Люсьен. Что вам подать?
   - Один "Пикон гренадин".
   - А вам, мсье?
   - Стакан вина.
   - Божоле? Рекомендую. Мне его присылает оттуда мой зять.
   Боб подошел к грифельной доске, на которой было написано  меню.  Мидии  в
луковом соусе, телячье рагу под белым соусом. Сыры. Яблочный торт.
   Они пошли и сели со своими бокалами за один из столиков, из  кухни  вышла
высокая девица в черном платье и белом фартуке и направилась к ним.
   - Так вы ужинаете здесь со своим другом, мсье Люсьен?
   - Да.
   - Подать вам то, что в меню?
   - Ты будешь мидии? - спросил он у Боба.
   - С удовольствием.
   - Тогда то, что в меню, Леонтина.
   - Вам прекрасно известно, что меня зовут не Леонтина.
   - По-моему, это имя вам очень подходит. Вашим родителям следовало назвать
вас Леонтиной.
   Он подмигнул Бобу и шлепнул официантку по заду.
   - Не стыдно вам?
   - Нисколечки.
   - А что подумает ваш друг?
   - Что мы прекрасно ладим и что вы понимаете шутки.
   Когда она отошла от них, он негромко произнес:
   - Ну, что там у тебя?
   - Полагаю, ты не виделся с моей сестрой?
   - Когда?
   - К примеру, вчера или позавчера.
   - В последний раз я видел ее не меньше трех  лет  назад.  Скажи-ка,  она,
наверное, сейчас чертовски красивая девушка. Тогда она  выглядела  несколько
худоватой и у нее не было груди.
   - Теперь есть.
   - Занятная девица. Наверное, снимается.
   - Почему ты так решил?
   - Ты ее знаешь лучше, чем я, учитывая, что ты ее брат. Но я давно за  ней
наблюдал. Она вдруг  решает  быть  таким-то  персонажем,  и  можно  было  бы
поклясться, что она не разыгрывает комедию, а автоматически становится  этим
персонажем. Впрочем, я думаю, что так оно и есть. Когда  же  она  устает  от
роли или когда это уже больше не шокирует людей, она выбирает для себя новую
кожу.
   - То, что ты говоришь, весьма похоже на правду.
   - Вот почему я говорю о кино. У нее была бы возможность при каждой  новой
съемке становиться другим человеком.
   Он прервал свою мысль, чтобы обратиться к  официантке,  которая  принесла
мидий.
   - Бутылку божоле, Леонтина. Мой друг говорит, что оно очень хорошее.
   Затем спросил у Боба:
   - Она в Париже?
   - Должна быть здесь. Так она объявила в своем письме.
   - Уехала, не предупредив?
   - Да. И грозится исчезнуть навсегда. Я расспрашиваю ее парижских знакомых
в надежде, что она навестила кого-нибудь из них.
   - Это ничего не дало?
   - Пока нет. Завтра пойду в бюро розысков в интересах семей.
   - Это так серьезно?
   - Ты сам только что это сказал. Она выбирает себе  роль  и  действительно
становится этим персонажем.
   - Бедная Одиль. По сути дела, она хорошая девушка. Я бы даже сказал,  что
она лучше большинства своих подруг.


   Глава третья

   Если Одиль еще не  привела  свой  план  в  исполнение,  то  вряд  ли  она
просидела целый день и целую ночь в четырех стенах гостиничного номера.
   Наверняка она выходила в город, скорее вечером, а не утром  или  днем,  и
как можно позднее.
   Ночные рестораны на Елисейских полях были не в ее вкусе, она  считала  их
снобистскими. Что до Монмартра, то он, на ее взгляд, был не  чем  иным,  как
большой ловушкой для доверчивых иностранцев.
   Для  нее   существовал   только   Левый   берег   и,   главным   образом,
Сен-Жермен-де-Пре.
   За неимением хотя бы самой  малой  зацепки,  Боб  принялся  обходить  все
более-менее известные места. Так, он заходил в заведения, наполненные  дымом
и грохочущей музыкой, где  в  полумраке  парам  едва  хватало  места,  чтобы
передвигать ногами.
   - Вам столик, мсье?
   - Нет. Спасибо. Я только на минутку.
   Он облокачивался о стойку бара, заказывал что попало. Он начинал с  того,
что разглядывал посетителей, всякий раз надеясь увидеть сестру. Затем, уже в
который раз, доставал из кармана фотографию.
   - Она не появлялась у вас в последние две ночи?
   Бармен, который часто оказывался и  хозяином  заведения,  смотрел,  хмуря
брови, на портрет и качал головой.
   - Этот снимок мне ничего не говорит. Но знаете, передо мной проходит  так
много народу.
   - Если она приходила, то наверняка оставалась  до  закрытия,  когда,  мне
думается, у вас поменьше клиентов.
   - Да. Постепенно публика редеет. Нет! Я почти уверен, что никогда  ее  не
видел.
   Он  начал  с  улицы   Сент-Андре-дез-Ар.   Затем   настал   черед   улицы
Сент-Женевьев, улицы Сен-Жак, улицы де ла Бюшри. Так случилось, что во время
одного из своих приездов в Париж он  уже  обошел  ночные  рестораны  в  этом
квартале.
   Некоторые из них исчезли, зато появились новые.
   Он заказывал джин с  тоником,  делал  один  глоток,  вынимал  из  кармана
фотографию, задавал свой вечный вопрос. По мере того  как  ночь  отсчитывала
часы, его план казался ему все менее и менее удачным, и  у  него  появлялось
желание отправиться спать.
   - Еще один! - обещал он себе. - Последний.
   Так, от последнего к последнему,  он  обошел  ресторанов  двадцать,  один
теснее и прокуреннее другого.
   По дороге он вспомнил о том, что рассказал ему гитарист: он  отвел  ее  в
свой гостиничный номер на улице Муфтар, и она, разлегшись на кровати,  голая
слушала, как он играет на гитаре.
   Это произошло в предыдущий приезд сестры, но должно было  остаться  ярким
воспоминанием в ее памяти. Вот почему Боб двинулся в тот квартал.  Ресторан,
куда он вошел, по-прежнему обещая  себе,  что  это  последний,  смахивал  на
какое-нибудь бистро - не слишком чистые стены,  публика,  состоящая  большей
частью из хиппи. Между столами ходила  и  пела  женщина  с  темными  жирными
волосами, ей аккомпанировал такой же, как она, лохматый гитарист.
   Никаких следов Одиль не было. Перед тем как уйти, он направился к  стойке
бара, за которой стоял огромных размеров хозяин с большими усами.  Его  торс
обтягивала майка, на которую он не надел рубашки.
   - Порцию рома.
   Ему вдруг  захотелось заменить джин с тоником чем-нибудь другим, и тут он
увидел прямо перед собой бутылку рома.
   - Знаете, певица-то не наша. Здесь  со  своими  номерами  выступают  сами
клиенты. Есть такие, что специально  сюда  за  этим  и  ходят.  Если  у  них
получается не слишком плохо, я угощаю их стаканчиком.
   Он оглядел Боба и спросил:
   - Вы студент?
   - Да.
   - Так  я  и  думал.  Среди  посетителей  мало  студентов.  Много  молодых
англичан.  Еще  скандинавов.  Все  они  так  или  иначе  хиппи,  но   весьма
симпатичные.
   - Вам уже попадалась на глаза эта девушка?
   Он без малейшей надежды протянул фотографию. Хозяин лишь мельком взглянул
на нее.
   - Если бы вы пришли прошлой ночью, вы бы застали ее за третьим  столиком,
тем, который сейчас занимают два негра.
   - Вы не ошибаетесь?
   - Я в этом уверен так же, как в том, что я вас вижу.
   - Что она пила?
   - Джин с водой.
   Это был любимый напиток Одиль. Виски она пила,  лишь  когда  отсутствовал
джин.
   - Как она была одета?
   - Это что, допрос?
   - Я пытаюсь удостовериться, что речь идет именно о ней. Она была одна?
   - Пришла она одна, да.
   - В котором часу это было?
   - Примерно в четверть первого. Один южноамериканец, в жилах которого явно
течет индейская кровь, играл на  странной  флейте.  Сюда  стекается  публика
отовсюду, и один вечер непохож на другой. Когда музыкант закончил играть,  я
увидел, что она поменяла место и села к нему за столик.
   - Как она была одета?
   - Темно-коричневые брюки и желтый пуловер, поверх него замшевая куртка.
   Это был наряд, который Одиль носила чаще всего.
   - Она много выпила?
   - Три-четыре бокала. Индеец, тот не пил спиртного.
   - Они ушли вместе?
   - Не думаю. Мне  ни  к  чему  было  наблюдать  за  ними  больше,  чем  за
остальными. Во всяком случае, я ее снова увидел, она сидела  одна  за  своим
столиком. Это ваша хорошая приятельница?
   - Нет. Моя сестра.
   - Тоже студентка?
   - Нет.
   - Вы оба уже давно в Париже?
   - Три дня Но мы сюда приезжали
   - Вместе?
   - Нет. В котором часу вы закрываетесь?
   - Когда начинает пустеть зал. Чаще всего между двумя-тремя часами ночи.
   - Я на всякий случай подожду.
   Он пошел и сел в углу. У него немного кружилась голова, поскольку,  кочуя
из бара в бар, он выпил больше, чем ожидал.
   - Можно попросить у  вас  кофе,  желательно  покрепче?  -  спросил  он  у
официантки.
   - Пойду взгляну на кухне, не выключен ли уже кипятильник.
   Вскоре она принесла ему чашку густого, как суп,  кофе.  Певшая  до  этого
женщина уже ушла. На пороге возникла группа из пяти туристов,  они  оглядели
посетителей и ретировались. На их вкус тут было маловато экзотики.
   Значит, он не ошибся. Одиль выходила прошлой ночью из  гостиницы,  но  не
для  того,  чтобы  проведать  своего  гитариста.  Ей   захотелось   изведать
чего-нибудь нового. Может, подобно  ему,  она  тоже  обошла  какое-то  число
ночных ресторанов?
   В глазах у Боба все немного плыло Почему Одиль не хотела, чтобы  ее  тело
нашли или, во всяком случае, чтобы его можно было опознать? Это была нелепая
затея, и он никак - не мог отгадать, как же она рассчитывала это исполнить.
   Если бы она бросилась в Сену... Но она умела плавать, и ей было бы трудно
утопиться... Ее бы или же  зацепило  корабельным  винтом,  или  же  ее  тело
всплыло бы через несколько дней.
   Револьвера у нее не было... Хотя... Он  чуть  было  не  бросился  тут  же
звонить отцу, но тот не  услышал  бы  у  себя  в  комнате  звонка  телефона,
стоявшего в гостиной. Револьвер в доме действительно был. Он находился  там,
наверное, уже много лет, и Альбер Пуэнте хранил его у себя в кабинете,  хотя
было маловероятно, что кто-нибудь нападет на него там среди бела дня.
   Бобу хотелось как можно скорее узнать, не пропало ли оружие. Он  позвонит
около шести утра, когда отец в одиночестве выпивает свою большую чашку кофе,
прежде чем отправиться на прогулку.
   Всякий раз, когда распахивалась дверь, в нем  вспыхивала  надежда.  Опять
заиграл гитарист, один, как бы для себя самого, чуть склонив  голову  набок.
Его слушали. Он играл неплохо.
   Вздохнув, он расплатился, поскольку публика редела. Он уже было  собрался
вернуться в свою гостиницу на улице Гей-Люссака, но  в  итоге  направился  в
сторону ночного кабачка, где побывал накануне.
   Одиль там не было.  В  зале  сидели  пять-шесть  человек,  и  вяло  играл
небольшой оркестр. Подошел хозяин и пожал ему руку.
   - Ничего не нашли?
   - Я знаю, где она была прошлой ночью.
   К ним не замедлил присоединиться гитарист.
   - Она не приходила?
   - Нет. Вы не узнали ничего нового?
   - Она жива. Во всяком случае, была жива  прошлой  ночью  и  находилась  в
одном ночном кабачке на улице Муфтар. Он называется "Червовый туз".
   - Знаю. У них там одни музыканты-любители, но довольно симпатично. А ушла
она одна?
   - По словам хозяина, да.
   - Я вспомнил одну ее фразу, которую она мне сказала в свой прошлый приезд
в Париж: "Есть люди, которые  довольны  собой.  Я  им  завидую.  Себя  же  я
ненавижу. Сколько себя помню, я всегда себя ненавидела..."
   - Вы помните, что она пила?
   - Джин с водой.
   Боб чувствовал, что начинает  сказываться  усталость  и  выпитые  бокалы.
Поставив будильник на шесть утра, он тут же лег  спать.  Когда  он  позвонит
отцу, тот как раз будет на первом этаже. Ну а разделавшись с этим делом,  он
снова заснет.
   Ему показалось, что только-только он закрыл глаза, как уже настало  утро,
и вот уже в подернутом дымкой небе показалось  солнце.  По  улице  проезжали
грузовики. У него раскалывалась голова, и он был не слишком доволен собой.
   Он набрал Лозанну. Пришлось долго ждать, прежде чем сняли трубку. Это был
отец.
   - Кто это? Боб, ты? Нашел ее?
   - Нет, но еще позавчера она была жива. Похоже, она разгуливает по  ночным
ресторанчикам в Сен-Жерменде-Пре.
   - Одна?
   - Похоже на то. Но я тебе звоню по другому поводу. Ты можешь мне сказать,
твой револьвер по-прежнему у тебя?
   - Какой револьвер? Ах да... Та старая штуковина,  которую  дал  мне  один
приятель, когда мне было двадцать Он должен лежать где-то на полке у меня  в
мансарде.
   - Пойди проверь, пожалуйста.
   Ему пришлось ждать долго. Наконец раздался задыхающийся голос отца:
   - Я не нахожу его. Между тем я уверен, что не перекладывал его  в  другое
место. Я только что спросил у Матильды, не попадался  ли  он  ей  на  глаза,
когда она делала уборку. Она тоже не знает, что с ним  стало.  Думаешь,  это
Одиль?
   - Не знаю. Из ванной пропал пузырек со  снотворным.  Из  твоего  кабинета
исчез револьвер.
   Итак, его сестра хотела умереть, но  еще  не  знала,  как  лучше  за  это
взяться. И это не помешало ей провести часть ночи в квартале  возле  площади
Мобер.
   - Ты обошел гостиницы?
   - Нет. Их  слишком  много.  У  меня  складывается  впечатление,  что  она
подыскала себе гостиницу в другом месте, а не в Латинском квартале, где, как
ей известно, останавливаемся мы.
   - Что ты собираешься делать?
   - Сначала отправлюсь в бюро розыска пропавших родственников.
   - Не забудь, что мы швейцарцы.
   - Но пропала-то она в Париже.
   - Ты это можешь доказать?
   - Я все ж таки попробую. Приятной тебе прогулки. Я делаю все, что в  моих
силах.
   Он снова заснул и проспал до десяти часов утра. Его состояние от этого не
улучшилось. Он безо всякого удовольствия выпил кофе  и  съел  завтрак.  Чуть
раньше одиннадцати он уже был  на  улице  дез  Юрсен  и  следовал  указаниям
стрелок, нарисованных на стенах коридора. Так он добрался до кабинета N 4  и
вошел в его двери раньше, чем успел прочесть "Входите  без  стука".  Там  за
светлым и почти новым столом сидел полицейский в форме.
   - Что вам угодно?
   - Я хотел бы видеть начальника.
   -  Начальника  нет,  но  есть  главный  комиссар.   Хотите   заявить   об
исчезновении?
   -  Случай  довольно  трудный.  Мне  бы  хотелось  лично   встретиться   с
комиссаром.
   Полицейский пододвинул к  нему  пачку  листов  бумаги,  на  которых  были
отпечатаны  несколько  вопросов.  Он  заполнил  ручкой   пустые   графы,   и
полицейский исчез в коридоре.
   - Комиссар занят. Он примет вас, когда освободится.
   - По-вашему, это будет нескоро?
   - Мне про это известно не больше вашего.
   - У меня есть хотя бы пять минут?
   - Разумеется.
   - Я сейчас вернусь.
   Он сбежал по лестнице и направился к первому попавшемуся на глаза бару.
   - Стакан