ала  с
ним. Сидя подле жены, он смотрел то на экран, то на нее, и  в  конце  концов
это начинало ее раздражать.
   - У меня испачкана щека?
   - Нет.
   - Тогда почему ты то и дело поворачиваешься ко мне?..
   Она не понимала его обожания. Прошел год, а детей у них все еще не  было.
Иногда они ходили обедать  к  Брассье  на  авеню  Версаль,  У  Брассье  была
прислуга, и Селерен страдал оттого, что не может облегчить  домашние  заботы
своей жене.
   По воскресеньям Брассье с женой совершали дальние поездки за город, часто
отправляясь туда уже в  субботу  днем  и  ночуя  в  какой-нибудь  живописной
деревенской гостинице.
   Селерены только могли пригласить чету Брассье в ресторан, потому что, как
откровенно призналась Аннет еще до свадьбы, она не умела готовить.
   - Могу сварить яйца всмятку или поджарить яичницу-глазунью...
   Они по воскресеньям бродили по улицам, открывая для себя еще  неизвестные
им кварталы или смешиваясь  с  толпой,  медленно  текущей  вдоль  Елисейских
полей.
   Если погода была ненастная, они шли в кино.
   Не казалась ли его жене такая  жизнь  бесцветной?  Но  чем  еще  им  было
заняться, раз у них не было машины? Он твердо  решил  откладывать  плату  за
сверхурочную  работу,  чтобы  купить  если  не  "Альфа-ромео",  то  хотя  бы
недорогую маленькую машину.
   Она никогда не жаловалась. На ее лице  всегда  блуждала  смутная  улыбка,
словно она вела какой-то внутренний монолог.
   - О чем ты думаешь?
   - Ни о чем особенном... О тебе... О тех знаках внимания, которыми ты меня
окружаешь...
   Они съездили к его отцу на уик-энд в  самый  разгар  лета,  когда  солнце
пекло немилосердно. Поезд довез их до Кана,  где  им  пришлось  долго  ждать
пригородного до деревни, которая оказалась всего лишь хутором.
   Ферма представляла собой жалкую лачугу, и всего  три  коровы  паслись  на
лугу, да еще бродила свинья с поросятами.
   Отец. Селерена был приземист, простоват, со слишком красным, как у  много
пьющих людей, лицом. Жена его умерла, и он жил со старой служанкой.
   - Эге! Смотри-ка, сынок...
   Понять, что он говорит, из-за местного  произношения  было  трудно.  Куча
навоза расползлась чуть не до самой кухни, но в доме было чисто.
   - Должно быть, это та самая женщина, о которой ты мне написал в письме?
   - Да, это моя жена.
   - Она в порядке. Если уж по правде, то малость худовата на мой  вкус,  но
все равно недурна...
   Словно по ритуалу, отец достал из буфета бутылку  кальвадоса  и  наполнил
четыре стакана.
   - Четвертый для Жюстин, - проворчал он, указывая на женщину, -  когда  ее
мужа не стало и она не знала,  куда  деваться,  я  предоставил  ей  койку  в
доме...
   Жюстин сидела нахохлившись, как ворона, и не смела рта раскрыть.
   - Ну что ж, за здоровье нас всех...
   Он осушил стакан залпом. Аннет поперхнулась: в кальвадосе было по меньшей
мере шестьдесят пять градусов. Старик сам его изготовлял в перегонном кубе.
   - Чересчур крепко для нее, да? Сразу видно, что городская птичка...
   - Она тоже из деревни.
   - Из какой же?
   - Ее деревня в Ньевре...
   - Ты думаешь, я знаю, где эти места?..
   Он разглядывал ее с ног до головы, словно корову на ярмарке, и взгляд его
остановился на животе молодой женщины.
   - Нет еще малыша в чемодане?
   Она покраснела. Ей стало не по себе. Отец снова налил, а он, должно быть,
уже принял несколько стаканов до их приезда.
   Селерену тоже было не по себе, потому что встреча не удалась, но  им  все
равно нужно было дожидаться прихода пригородного поезда.
   - Жюстин, пора идти доить...
   За два часа отец выпил шесть стаканов кальвадоса,  и  когда  вставал,  то
вынужден был ухватиться за край стола - так его шатало.
   - За меня не бойтесь... Я могу осилить еще целую бутылку...
   Он  направился  на  луг,  и  когда  сын  с  невесткой  уходили,  даже  не
пошевелился, потому что громко храпел на солнцепеке в высокой траве.
   - Прости меня...
   - За что?
   - За то, что тебе пришлось выдержать этот  спектакль...  Но  один-то  раз
надо было приехать. Я только и думаю что о поезде, он еще далеко и  придется
подождать...
   - Знаешь, Жорж, я таких видела. Ведь я тоже родилась  в  деревне  и  могу
сказать, что в каждой деревушке есть свой горький пьяница... Да и  в  Париже
во время моих походов мне тоже случается сталкиваться с такими...
   - И что же ты с ними делаешь?
   - Я их умываю...  Если  нужно,  приподнимаю  голову  и  заставляю  выпить
горячего кофе, оставляю им что-нибудь поесть на столе.
   Было ли это ее  призванием?  Она  держалась  за  свою  работу,  возможно,
крепче, чем за его любовь. Он не решался расспрашивать ее об этом, сознавая,
что это в некотором роде запретная тема.
   Аннет не была верующей. Она поступала так не по  религиозным  убеждениям.
Так, может, из любви к людям? Из жалости? Или из  желания  чувствовать  себя
нужной? Ответа он не находил. Не находил его и сегодня, а уж после ее смерти
он так никогда ее и не узнает.
   Двадцать лет он наблюдал, как она живет. Каждый день или почти каждый  он
обедал с ней. И все вечера они проводили вместе.
   Что он знал?  Чем  больше  прошлое  в  беспорядке  возвращалось  к  нему,
накатывало волнами, тем больше он  недоумевал.  И  все  же  ему  нужно  было
понять. Он размышлял. Сопоставлял одни события с другими в  надежде  пролить
хотя бы слабый свет на все, что было.
   Поэтому она должна была оставаться в живых, а жить  она  могла  только  в
нем.
   Пока он будет хранить ее в своем сердце, она не умрет совсем.
   Для детей  все  это  было  уже  в  прошлом,  они  могли  говорить  о  ней
безразличным тоном, словно о ком-то постороннем. Разве Жан-Жак не Говорил  с
ним совершенно спокойно о ее замене?
   Как раз в это время Брассье предложил ему пообедать с глазу на глаз.
   - Что он от тебя хочет?
   - Понятия не имею.
   - На твоем месте я бы поостереглась. Он слишком крепкий орешек для  тебя.
А кроме того, это такой честолюбец, для которого важен только успех...


   Глава третья

   Брассье привел его в один из самых  фешенебельных  ресторанов  Парижа,  и
Селерен чувствовал себя здесь не в  своей  тарелке.  Это  было  в  духе  его
приятеля. Тот испытывал почти ребяческое желание производить впечатление. Он
одевался у лучших портных, а  галстуки  у  него  были  только  с  Вандомской
площади.
   К их столику подкатили тележку, на которой  стояло  более  двух  десятков
разных закусок, и Селерен не знал, что заказать. Там были кушанья, каких  он
никогда не видел, вот как эти крохотные зеленые рулетики, оказавшиеся не чем
иным, как голубцами из виноградных листьев.
   Забавляло ли Брассье его замешательство? Может быть. Это тоже было в  его
духе.
   Пока они ели  закуски,  он  болтал  о  всякой  всячине.  Потом  на  столе
появились котлеты из молодого барашка, а Селерену уже и не хотелось есть.
   - Если я захотел поговорить с тобой с глазу на глаз, значит, у меня  есть
грандиозные планы.
   - Кого же они касаются?
   - Тебя и меня. Ты - лучший ювелир в нашей мастерской,  если  не  во  всем
Париже...
   Селерен попытался возразить.
   - Да! Да! Это так. Я продаю в два раза больше  твоих  изделий,  чем  тех,
которые делают твои товарищи. И это притом, что ты  не  свободен...  У  тебя
есть собственный стиль, и он нравится покупателям...
   Брассье отодвинул тарелку, взял сигарету и прикурил от золотой зажигалки.
   - А себя я считаю одним из лучших продавцов...
   И это было действительно так. Тут он не хвастался.
   - Недавно я получил небольшое наследство... Одна  из  моих  тетушек,  чей
единственный наследник-это я  и  которая  всю  жизнь  скопидомничала,  чтобы
кубышка была полной... "Это мне на старость", - говорила она... Так вот, она
умерла в восемьдесят восемь лет, а деньги все капали...
   Брассье улыбался, затягиваясь сигаретой.
   - Поэтому я предлагаю тебе стать моим компаньоном...
   - У меня нет денег...
   - И не надо. Моих хватает... Ты будешь работать на дому, как  большинство
ювелиров и гранильщиков. У меня уже есть кое-что на примете. Для начала  нам
хватит одного-двух мастеров и одного подмастерья.
   Это  был,  можно  сказать,  исторический  момент  для  Селерена,  и  даже
ресторанная роскошь вдруг перестала его смущать. Правда, они прикончили  уже
бутылку вина и им откупорили другую.
   - На себя я беру клиентуру, а ты займешься  мастерской.  Я  буду  платить
тебе твердый оклад, такой же, как ты получаешь  у  мсье  Шварца,  но,  кроме
того, ты будешь получать четвертую часть прибыли.
   У Селерена не хватало слов. Это было чересчур заманчиво. Он всегда мечтал
о своей маленькой мастерской, даже если придется работать в одиночку.
   - Я не требую от тебя ответа прямо сейчас. У тебя есть несколько дней  на
размышления. Но хотелось бы показать тебе местечко, которое я раскопал...
   Селерен сел в "Альфа-ромео", у которой  его  друг  откинул  верх,  и  они
направились в сторону улицы ФранБуржуа. На улице Севинье  они  поднялись  на
пятый этаж...  Впечатление  было  такое,  словно  ребенку  показали  лакомое
пирожное.
   - Здесь со временем мы поставим продавщицу и установим витрины  с  самыми
красивыми изделиями...
   Но Селерена больше привлекала просторная комната с окном во всю стену. Он
уже видел в ней себя за своим верстаком в обществе двух-трех товарищей.
   - Ответ дашь в среду...  Нет,  скажем,  в  четверг,  чтобы  у  тебя  было
побольше времени на размышления.
   Селерен чуть было не сказал, что он уже все обдумал и  согласен,  но  ему
хотелось поговорить прежде с Аннет.
   - Акционерное общество Брассье и Селерен...
   - Нет, это неверно, ведь я только...
   - Я знаю что говорю.
   Ему, конечно, не запомнилось, что они ели на  десерт.  Он  м  нетерпением
ждал возвращения Аннет. Ему не терпелось поделиться  с  ней  тем,  что,  без
сомнения, перевернет их скромную жизнь.
   - Знаешь, я буду работать сам по себе...
   Она с интересом смотрела на него.
   - Что это значит?
   - Мы с Брассье открываем мастерскую.
   - На какие деньги?
   - Он только что  получил  наследство...  Мой  пай  -  моя  работа.  Кроме
заработной платы я буду получать четверть прибыли.
   - Я рада за тебя.
   - Теперь мы, конечно, сможем нанять прислугу.
   - И где мы ее поселим?
   - Пока не знаю, но это можно как-то уладить.
   Месяц  спустя  и  демонстрационный  зал,  и   мастерская   с   новенькими
инструментами были полностью оборудованы.
   Селерен переманил к себе Жюля Давена, чья репутация была ему известна.
   Через Давена они нашли Раймона Летана.
   Селерен объявил о своем уходе мсье Шварцу, и тот с легкой иронией пожелал
ему удачи.
   События развивались стремительно. Добрые новости, можно сказать, валились
на них одна за другой, словно стремились исполнить все их желания. Сосед  по
площадке съезжал с бульвара Бомарше, переселялся в деревню. Селерену удалось
снять и его квартиру, и ему разрешили пробить в нее дверь.
   - Ты представляешь себе, Аннет?
   - Конечно, теперь у нас будет много места.
   Квартира стала вроде бы слишком большой для двоих.
   - Когда у нас будут дети, нам не придется думать, где их разместить...
   Почти сразу же Брассье получил заказы. У Селерена "  двух  его  товарищей
практически не было времени передохнуть.
   Витрины заполнялись необыкновенно  красивыми  вещами.  К  концу  года  им
понадобилась продавщица, чтобы принимать клиентов и  вести  бухгалтерию.  На
этот раз Брассье нашел мадам Кутано, которая с первого  знакомства  пришлась
всем по душе.
   Разве все это не  было  замечательно?  Селерен  жил  словно  во  сне.  Он
придумывал такие современные украшения, в которых работа золотых дел мастера
была важнее, чем сами камни.
   Вскоре к ним присоединился Пьерро, и между всеми царило согласие.
   Брассье появлялся у них раз в  два-три  дня,  забирал  готовую  работу  и
предлагал ее в ювелирные магазины. Как человек значительный, он  всегда  был
страшно занят.
   - Я сейчас занимаюсь постройкой дома под  Рамбуйе...  Парижем  я  сыт  по
горло. Жена тоже.
   - Какое место ты выбрал?
   - Захолустную деревушку Сен-Жан-де-Морто, в двух шагах от леса. Когда дом
будет закончен, вы все придете ко мне на новоселье...
   Селерен не был завистливым. Он считал, что как раз  ему  достался  лучший
кусок. Ему казалось, что с каждым новым украшением он делает  еще  один  шаг
вперед.
   Его прежние мечты о занятии скульптурой осуществлялись, хоть и  в  другом
масштабе.
   Они дали маленькое объявление в двух газетах,  чтобы  найти  прислугу.  К
тексту он добавил: "Проживание в семье".
   И снова чудо! Первой к ним пришла Натали.
   - Сколько у вас человек в семье?
   - Только мы двое... Пока...
   - Я люблю детей, - сказала она с приятным акцентом.
   Хотя Натали выросла во Франции, она сохранила легкий русский акцент. Трех
дней ей хватило, чтобы взять хозяйство в свои руки.  Прежде  всего  перемены
были произведены на кухне.
   - Нельзя вам больше обедать, а часто и ужинать в ресторане. Так недолго и
желудок себе испортить.
   Она обо всем говорила напрямик и за словом  в  карман  не  лезла,  а  при
случае настаивала на своем.
   Аннет не обращала на Натали внимания. Для  нее  не  существовало  ничего,
кроме ее работы, все остальное она передала в руки Натали.
   Теперь он досадовал, думая о том, что вначале они жили иначе.
   Когда жена забеременела, он не находил себе места от счастья. Рожала  она
в клинике, где он навещал ее по два раза в день и  где  засиживался  до  тех
пор, пока его не выставляли за дверь.
   - Жорж, тебе пора уходить. Сестры смеются над тобой...
   - Но раз это не запрещено...
   Клиника  была  частной,  и  часы  посещения  в   ней   не   были   строго
регламентированы. Он приходил с полными  руками  цветов  и  пирожных,  часть
которых доставалась сестрам.
   Мог ли кто-нибудь быть счастливее его?
   Всякий раз, когда он встречался с Брассье, тот расспрашивал его об  Аннет
и о ребенке.
   - Ты его скоро увидишь... Впрочем, мог бы сходить повидать его в клинике.
   Ребенка крестили в церкви Сен-Дени-дю-Сен-Сакреман. Брассье был  крестным
отцом, а крестной матерью - жена Жюля Давана.
   Натали настояла, чтобы обед был устроен дома,  и  все  так  восхитительно
приготовила,  словно  всю  жизнь  была  кухаркой.  Эвелин  Брассье  поражала
необыкновенной элегантностью, одетая словно для большого приема.
   Говорила она мало. Казалось, она живет во сне. Их дом вблизи Рамбуйе  был
почти готов.
   Дела шли превосходно. Клиентура все время росла.
   - Я принимаю заказы только  на  оригинальные  вещи.  Благодаря  этому  мы
приобретаем известность.
   Их слава росла не по дням, а по часам, мадам Кутанс  принимала  множество
посетителей, в том числе и эту самую Папен, как ее звали за  глаза,  которая
стала их лучшей заказчицей.
   Мадам вдова Папена, урожденная Моленкур... Производство шарикоподшипников
обходилось без ее участия, она же довольствовалась получением прибыли.
   Жила она на авеню Гош и большую часть послеполуденного времени  проводила
за игрой в бридж.
   Из всего этого и состоял милый сердцу  и  внушающий  уверенность  в  себе
жизненный уклад. Аннет снова была беременна и на этот раз, казалось, не  так
уж этому радовалась. Родилась девочка, Марлен, и был дан точно такой же обед
у них дома, как и по случаю рождения Жан-Жака, были тот  же  самый  крестный
отец и та же самая крестная мать.
   Время от времени  к  ним  приходила  поужинать  чета  Брассье,  и  Натали
готовила блюда русской кухни.
   Кроме "Альфа-ромео" Брассье купил вместительный джип на восемь  мест.  На
этой-то машине он и отвез как-то раз в воскресенье Селерена  и  его  жену  в
свой загородный дом.
   Он был построен в деревенском  стиле,  но  без  перебора"  внутри  уютно,
мебель подобрана с отменным вкусом, так же как ковры и  картины.  Преобладал
белый цвет, вернее - цвет яичной скорлупы.
   Они обошли весь дом. Малышей они с  собой  не  привезли,  оставив  их  на
попечение Натали. Она так к ним привязалась, что даже ревновала, когда Аннет
брала их на руки.
   Селерен тоже купил машину сил без всяких излишеств,  которую  использовал
исключительно для поездок на аукционы в окрестностях Парижа. Он  не  покупал
много  вещей  зараз.   Никаких   редкостей.   Только   добротную   старинную
провинциальную мебель, которую потом сам полировал, когда ее доставляли.
   Иной раз Аннет ездила с ним, но это  случалось  редко.  Похоже,  рождение
двоих детей ее переменило. Черты  лица  смягчились,  глаза  часто  смеялись.
Казалось, она стала наконец радоваться жизни не только  на  своей  работе  в
трущобах, которую так и не оставила.
   Она неизменно носила одежду цвета морской волны, который выбрала для себя
раз и навсегда, но не чуралась украшать свои платья всякими безделушками.
   Как-то раз она спросила его в упор:
   - Что ты думаешь об Эвелин?
   - Даже не знаю. Такую женщину трудно понять...
   - Ты женился бы на ней, если бы она была свободна?
   - Нет.
   - А ведь она красивая.
   - Но не такая красивая, как ты.
   - Не говори глупости. Я не красивая. Хоть лицом  я  и  ничего,  никто  не
обращает на меня внимания. А Эвелин, она  могла  бы  быть  манекенщицей  или
сниматься  в  кино...  Во-первых,  она  высокая  и  тонкая,  а  я,   скорее,
маленькая...
   - Почему ты меня об этом спросила?
   - Потому что подумала о ней... Она редко бывает  в  Париже,  два  раза  в
неделю приезжает к парикмахеру. Она так заботится о своей красоте, что почти
никого  не  замечает.   Дни   напролет   она   слушает   музыку   и   читает
иллюстрированные журналы.
   - Откуда ты знаешь?
   - Жан-Поль мне говорил.
   - Он с ней не счастлив?
   - Быть может, как раз такая женщина ему  и  нужна...  Красивая  роскошная
безделушка.
   С тех пор прошли годы. Этот разговор в ту минуту его не  поразил.  Теперь
же он ему припомнился со стереоскопической четкостью.
   Аннет подарила ему двадцать лет  счастья.  Сама  она,  безусловно,  и  не
догадывалась об этом, поскольку почти всегда была  всецело  поглощена  своей
работой.
   Ее  чувства  мало-помалу  пробуждались,  но  оставалась   еще   некоторая
стесненность, что-то вроде комплекса вины. Сжимая ее в объятиях,  он  видел,
бывало, слезы у нее на глазах.
   - Что с тобой?
   - Ничего. Это от счастья...
   Временами Селерен испытывал страх за то,  что  считал  своим.  Но,  может
быть, это касалось того маленького мирка, который его окружал: Натали, мадам
Кутано, коллеги?
   Никакой напряженности, никаких задних мыслей не  было  в  их  отношениях.
Времена года сменяли друг друга, и Селерен радовался каждому - что зиме, что
лету.
   Крыши, видневшиеся за огромным окном мастерской,  стали  родными,  как  я
розовые или серые, грозящие дождем облака.
   Настал день, когда Жан-Жака посадили за стол вместе со взрослыми, положив
на стул подушечку.
   Потом пришел черед и его сестры.
   - Куда же подевались мои голубчики? - забавно вопрошала Натали, когда  их
не было видно.
   У них были свои маленькие  приятели,  жившие  на  других  этажах.  Натали
водила их гулять в сад Тюильри.
   Селерен взял отпуск впервые с тех пор, как объединился с Брассье. Он снял
виллу  на  Рива-Белла  недалеко  от  Кана,  и  вся  семья  поселилась   там,
естественно вместе с Натали.
   Дети играли в песке,  а  Селерен  с  женой  вытягивались  в  шезлонгах  и
затуманенными взорами глядели на море.
   - О чем ты думаешь?
   - О своих  старичках  и  старушках,  которые,  должно  быть,  теряются  в
догадках, куда я делась.
   Брассье проводили время в Канне, где они наняли катер.
   Селерен тоже думал о Париже, о  своих  товарищах  по  работе.  Плавал  он
плохо. Натали совеем не плавала и наблюдала за ними с берега.
   По вечерам их одежда была полна песку, и нужно было принимать душ,  перед
тем как лечь в постель.
   - Настанет день, когда мы купим себе виллу...
   - Чтобы проводить на ней три недели летом? А кто будет  присматривать  за
ней зимо