сигареты  из  золотых  портсигаров,   когда   подали
мороженое, и снова появилось шампанское.
   Селерен пил мало, отпивал только по глотку из каждого бокала,  а  щеки  у
него горели. На столе стояли тарелки с птифурами, но  к  ним  уже  мало  кто
прикасался.
   И вот словно бы подали сигнал. Эвелин встала из-за стола, все последовали
ее примеру и направились кто на террасу, а кто в сад.
   Брассье на ходу остановил Селерена.
   - Хочу познакомить тебя с мсье Мейером, тем самым  Мейером  с  Елисейских
полей, на которого ты частенько работал, сам того не зная...
   - Очень рад.
   Он узнал пловца с огромным животом и лысым черепом, которого заприметил в
бассейне. Теперь тот был в  желтой  футболке,  обтягивавшей  груди,  которым
могли бы позавидовать иные женщины.
   - Мсье Мейер хотел бы немного поговорить с  нами.  Полагаю,  единственное
место, где нам никто не помешает, - это будуар моей жены.
   Они поднялись по лестнице с коваными перилами. Селерен увидел кровать под
белым атласным покрывалом. Такого же оттенка, который господствовал в доме.
   - Сюда...
   Будуар, напротив, был в ярко-желтых тонах и обставлен  в  стиле  Людовика
XV.
   - Я не устроил здесь кабинета, потому что приезжаю сюда отдохнуть, и  мне
не хотелось бы поддаваться соблазну поработать. Прошу вас, садитесь...
   Оба окна были распахнуты, и голоса гостей долетали сюда как неясный шум.
   Мсье Мейер раскурил свою сигару так, словно это была  непростая  и  очень
важная операция.
   - Кто будет говорить? - спросил он Брассье.
   - Лучше, если это будете вы...
   - Хорошо.
   Он повернулся к Селерену.
   - Я - да и не только я - большой поклонник ваших  украшений.  Мои  лучшие
клиенты постоянно спрашивают, нет ли у меня чего новенького  от  вас...  Это
современно... И замечательно идет в ногу с модой...  Ваши  изделия  нарушают
однообразие классических украшений, в которых более всего ценятся  камни.  В
них стремились подчеркнуть прелесть бриллианта, или изумруда, или рубина.  У
вас же украшения восхитительны сами по себе, без всяких камней.
   Он с удовольствием затянулся  сигарой,  и  легкий  дымок  обозначился  на
голубом фоне неба.
   - Довольно комплиментов. Теперь перейдем к моей  задумке...  В  Довиле  у
меня есть задрипанный магазинчик, содержание которого дороже, чем  доход  от
него... Никто же не ездит в Канн, в Довиль или в Сен-Тропез покупать дорогие
камни... Поэтому нужно придумать что-то другое... Так вот, другое - это вы и
ваши изделия...
   Я говорил уже об этом с Брассье, ведь он наведывается раз в  полмесяца  в
мои магазины на Елисейских полях. Мой замысел состоит в том,  чтобы  сделать
магазин в Довиле совершенно отличным от парижских...
   Волос на голове у него не было, зато брови были густые и лезли волоски из
носа и ушей. Он был доволен  собой;  откинувшись  на  спинку  кресла,  Мейер
глядел на Селерена так, словно делал ему самый дорогой подарок в его жизни.
   - Короче, я предлагаю объединиться нам втроем.  На  ваших  драгоценностях
стоит клеймо "Брассье и Селерен"... Покупатели  к  нему  привыкли.  Не  надо
сбивать их с толку добавлением фамилии Мейер.
   В общем, я буду  только  финансировать  наше  дело.  Я  оплачу  ремонт  и
оформление лавки, она должна быть привлекательной. Поставим за прилавок двух
хорошеньких элегантных  девушек,  можно  и  одну  для  начала...  Вы  будете
поставлять украшения, такие современные, какие вам только придут в голову.
   Мы заключим договор о сотрудничестве: пятьдесят процентов мне и пятьдесят
вам на двоих...
   Я не требую исключительных прав. Вы сохраните свою  клиентуру  как  среди
торговцев, так и среди частных заказчиков.
   Брассье смотрел на Селерена с некоторым  беспокойством.  Не  от  него  ли
самого исходил этот замысел?
   - Что вы на это скажете?
   - Право, не знаю, - пробормотал Селерен.
   - Я не пытаюсь давить на вас.  Я  смыслю  в  коммерции,  всякий  вам  это
скажет, и я никогда не проигрывал. Мне известны ваши доходы... И  я  уверен,
что не пройдет и двух лет, как они вырастут вчетверо.
   Брассье поспешил вступить в разговор.
   - Что касается нас, - сказал он, - то мы поделим наши пятьдесят процентов
пополам.
   - В  нашей  рекламе  будет  сделан  упор  на  то,  что  каждое  украшение
единственное в своем роде...
   Если бы Селерен смог в ту минуту разобраться в своем состоянии, то  понял
бы, что главным его чувством было замешательство.
   То,  что  ему  предлагалось,  было  поистине  подарком  судьбы.  Они  оба
нуждались в нем и с беспокойством ждали его ответа.
   Ведь, в конце-то  концов,  это  он  создавал  свои  уникальные  ювелирные
изделия. Бывало, он мучился пять, а то и десять дней  в  поисках  орнамента,
который все ускользал.
   Он не знал, что есть в Довиле, но он хорошо  знал  торговый  дом  Мейера,
один из лучших в Париже, с филиалами в Лондоне и Нью-Йорке.
   - Если понадобится, - сказал Брассье, - мы возьмем еще  одного  или  двух
мастеров.
   - А где мы их посадим?
   - Но ведь можно найти мастерскую побольше.
   Нет! Об этом не могло быть и речи. В этой мастерской он  начинал,  в  ней
будет работать и впредь.
   Он уступил, скорее всего, по слабости. Деньгами Селерен  не  пренебрегал.
Они  были  ему  нужны,  чтобы  дать  детям  образование.  Он   слышал,   что
американские университеты безумно дорогие.
   - Будь по-вашему! - сказал  он  с  тяжелым  сердцем.  -  Но,  само  собой
разумеется, я не буду делать серийных вещей.
   - Я и обратился к вам как раз потому, что не хочу ничего серийного. Я уже
подыскивал подходящее клеймо, но пока не нашел. Что-нибудь вроде  "Украшение
только для вас"...
   - Это мы придумаем, - заверил Брассье. - Вы можете  составлять  контракт,
мсье Мейер, в виде договора о сотрудничестве. Позвоните нам, когда он  будет
готов, мы приедем и подпишем.
   Толстяк плохо скрывал свое удовлетворение. Он словно только что  приобрел
полотно Ренуара или Пикассо, которое давно жаждал иметь.
   - Хотел было спросить, что вам предложить, чтобы  отметить  это  событие?
Совсем забыл, что я не у себя...
   Он с чувством пожал руки обоим. После этого  они  спустились  вниз.  Мсье
Мейер пристроился позади троих игроков в карты, перед которыми лежала  кучка
крупных банкнот.
   - Могу я вступить в игру?
   - Да, через несколько минут.
   Он нашел себе стул и со  вздохом  опустился  на  него,  словно  маленькая
сделка, совершенная им в будуаре, истощила его силы.
   - Можно тебя на минутку?
   Брассье увлек своего компаньона в глубину сада. Гости играли в шарм.  Они
нашли спокойный уголок за купой деревьев.
   - Что ты на это скажешь?
   - Пока не знаю.
   - Это же счастье для тебя и меня. И ни  в  коем  случае  не  свяжет  нас.
Старина Мейер, конечно же, в этом деле не проиграет, он  хитер.  Я-то  давно
его знаю... Но в конечном счете выиграем и мы.  Как  только  контракт  будет
подписан,  мне  придется  махнуть  в  Довиль,  посмотреть  на  магазинчик  и
прикинуть, что из него можно выжать.
   Он дружески похлопал Селерена по плечу.
   - Вот увидишь. Мы с тобой далеко пойдем... Подумай-ка еще  о  мастерской.
Сдается мне, вы справитесь и втроем.
   Селерен счел за благо не затевать спора. Он был недоволен собой. Он  даже
не понимал, почему согласился. Ведь  он  только  что  продал  частицу  своей
независимости, своей профессиональной гордости.
   - Я, пожалуй, поеду. Жан-Жак, наверное, сейчас один дома.
   - А как у него дела?
   - Готовится к экзамену, а в сентябре поедет учиться в Англию.
   - И надолго?
   - На полгода, если не ошибаюсь... Хочет усовершенствоваться в английском,
прежде чем поступать в один из американских университетов.
   Брассье посмотрел на него с изумлением.
   - Вот как? А ведь совсем недавно он был мальчишкой... Помню, он увлекался
корабликами, собирал маленькие модели... А как Марлей?
   - Думаю, после лицея и она от меня улетит...
   - Как быстро бежит время!
   - Да... Мы не думаем  о  завтрашнем  дне,  вернее,  завтрашний  день  нам
кажется таким далеким, и вдруг он тут как тут... Извинись за меня перед мсье
Мейером.  А  остальные  гости  меня  не  знают,  они  и  не  заметят   моего
отсутствия...
   - Всего хорошего, старина... Спасибо, что приехал.
   Он разыскал свою маленькую машину среди спортивных автомобилей и огромных
лимузинов. Два шофера в форме ели птифуры,  которые  наверняка  принесла  им
кухарка. Они взяли под козырек.
   Дороги были забиты машинами. Солнце припекало. Он  посмотрел  на  сиденье
рядом с собой, на котором  обычно  сидела  Аннет.  Она  так  и  не  захотела
научиться водить машину, ссылаясь на свою рассеянность.
   Так оно и было. Стоило приглядеться к ней, когда она что-то делала  -  не
важно что, - и становилось заметно, что в мыслях она где-то далеко.
   Иногда Селерен внезапно спрашивал ее:
   - Ты где?
   Она вздрагивала и глядела на него так, будто только что проснулась.
   - Почему ты спрашиваешь?
   - Потому что у тебя такой вид, словно ты за сто верст отсюда.
   Посоветовала бы ему Аннет подписать этот  контракт?  О  своих  делах  она
говорила с ним редко. А когда он описывал  ей  какое-нибудь  украшение,  над
которым работал, она слушала рассеянно. Только говорила:
   - Да... Да... Должно быть, очень мило...
   Его это злило. Он прожил с ней  двадцать  лет,  но  так  и  не  узнал  ее
по-настоящему. Была ли в том его вина? Не был ли он слишком  поглощен  своей
работой?
   Или же это она жила как и жила, своей собственной жизнью?
   Из-за пробок на дорогах он долго добирался до  Парижа.  Но  было  бы  еще
хуже, если бы он выехал позднее.
   Ему не хотелось покупать виллу, как у  Брассье.  Он  чувствовал  бы  себя
неловко в одежде от знаменитых кутюрье.  Его  квартира  была  обставлена,  и
добавить можно было бы разве что одну-две картины.
   Может  быть,  купить  машину  побольше  и   помощнее,   чтобы   доставить
удовольствие дочери? Он пообещал себе впредь больше заниматься ею. Почему бы
на воскресенья им не уезжать куда-нибудь подальше? Они могли бы  выезжать  в
субботу  в  полдень  и  ночевать   в   каких-нибудь   живописных   маленьких
гостиницах...
   Он мечтал. Но он знал, что на самом деле все совсем не  так,  что  у  его
дочери, так же как у сына, своя  жизнь,  и  им  гораздо  веселее  со  своими
сверстниками.
   Они оба очень любили  его,  но,  должно  быть,  он  казался  им  чудаком,
маньяком-домоседом, живущим на обочине настоящей жизни.
   Так ли уж он отличался в этом от Аннет? У него была мастерская, был  свой
мирок коллег за верстаками, живших одной семьей. А Аннет отдавала  всю  себя
своим старикам и инвалидам.
   Такие мысли постоянно приходили ему в голову, навязчивые  и  болезненные,
как мигрень.
   Почему так?
   Если бы они жили как обычная супружеская пара,  то  посвящали  бы  больше
времени детям. Но они не были обычной  парой.  Никогда,  к  примеру,  им  не
приходило в голову поцеловаться, разве только утром и вечером.
   Никогда он  не  видел,  как  его  жена  купается  в  ванне,  и  она  даже
предпочитала, чтобы его  не  было  в  спальне,  когда  она  раздевалась  или
одевалась.
   Он снова видел ее в ресторане на Вогезской  площади,  когда  она  впервые
согласилась  поужинать  с  ним.  Она  казалась  ему  такой  хрупкой,   такой
слабенькой.
   Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых таился страх.
   Ему хотелось поднять ее на руки и сказать, что жизнь вдвоем  будет  полна
радости, хотелось умолять ее ничего не бояться.
   Со временем она, наверное, обрела больше уверенности, но теперь-то он был
убежден, что она никогда всецело не отдавалась ему. Он был ее мужем. Она его
очень любила. У них было  двое  детей,  которые  не  доставляли  им  никаких
хлопот, и им еще  выпало  счастье  найти  эту  драгоценную  Натали,  умевшую
улаживать все осложнения.
   Ему было необходимо понять. Поэтому он и рылся в памяти в поисках мелких,
но значимых фактов.
   Вот, к примеру, когда она рожала в клинике ЖанЖака... В  первый  день  он
лишь прикоснулся кончиками пальцев к щечке ребенка и ощутил, что жена следит
за ним...
   Потом, на третий или четвертый день, он захотел коснуться губами детского
лобика.
   - Не рекомендуется их целовать, - сказала она.
   - А тебе можно?
   - Я мать...
   Как будто ребенок не принадлежал в той же мере и ему.
   Она смогла кормить ребенка грудью, но никогда не делала этого при нем,  а
уходила в спальню.
   Что все этого означало? То же самое было и с Марлен.
   Имена детям выбирала она. Просто говорила:
   - Мы назовем его Жан-Жак...
   Потом:
   - Мы назовем ее Марлен...
   И он  понял,  что  спорить  с  ней  не  стоит.  Тогда  это  казалось  ему
естественным. Пока дети были грудными, она отдавала им  все  свое  время,  и
можно было бы сказать, что она рождена,  чтобы  стать  матерью  многодетного
семейства.
   Спустя несколько месяцев она уже была готова вернуться к своей  работе  и
передоверяла детей Натали.
   Не ему - Натали.
   Может, она ему не доверяла? Может, могла в чем-то упрекнуть?
   Он нашел сына в гостиной, Жан-Жак слушал  пластинки,  включив  на  полную
громкость.
   - Минутку...
   Он выключил проигрыватель.
   - Мне нужно было расслабиться. Я был бы рад постареть на две недели...
   - Такое бывает раз в жизни.
   -  Думаешь?  В  зависимости  от  университета,  который  я  выберу,  мне,
возможно, придется сдавать вступительные экзамены.  И  на  этот  раз  не  на
родном языке.
   - Можно тебя спросить, почему ты предпочитаешь учиться в Америке?
   - Чтобы узнать оба материка. Не так уж важно, какой факультет я выберу, в
любом случае это будет полезно для меня...
   - А ты сможешь приезжать повидаться с нами на каникулах?
   - Если у тебя будут средства оплатить дорогу, - ответил он с улыбкой.
   - Еще вчера я не смог бы ответить тебе утвердительно. А сегодня я  провел
переговоры об одном деле, которое принесет мне много.
   - Надеюсь, ты по-прежнему  сможешь  работать  сам  по  себе  и  сохранишь
мастерскую?
   Жан-Жак часто бывал в мастерской ребенком и всегда восхищался  множеством
крохотных инструментов и видом на крыши Парижа...
   "Здесь так красиво... ".
   - Да, сынок. Я сохраню свою независимость и  буду  сотрудничать  с  самым
крупным ювелиром Парижа, чтобы снабжать своими изделиями  его  магазинчик  в
Довиле. Магазинчик, где будут продаваться только наши вещи...
   - А как же Брассье?
   - Разумеется, мы остаемся компаньонами.
   - Ив Довиле тоже?
   - Да, и в Довиле.
   Похоже, Жан-Жаку это пришлось не по душе.


   Глава пятая

   Теперь, когда он входил  в  мастерскую,  все  мгновенно  умолкали,  потом
каждый здоровался с ним, но не так по-простому,  как  раньше.  Было  ли  это
особым  проявлением  уважения,  какое  испытывают  к  человеку,  пережившему
большое горе, которому ничем нельзя помочь?
   Он сознавал это, но ничего не мог с собой поделать. Наверное, можно  было
бы заставить себя вести непринужденные разговоры, однако  притворяться  было
не в его характере.
   Что же его так угнетало? Он мог бы сказать: "Все!"
   Прежде всего, смерть жены, ощущение пустоты рядом с собой. Начиналось это
с самого утра, когда он одевался. В стакане  в  ванной  комнате  еще  стояла
зубная щетка Аннет. Потом, когда он открывал  большой  нормандский  платяной
шкаф, чтобы достать свой костюм, он видел в левой части одежду жены.
   Натали, выждав несколько недель, обратилась к нему:
   - Что со всем этим делать, мсье?  Ведь  есть  так  много  бедных  женщин,
которые нуждаются...
   - Я хочу, чтобы каждая вещь оставалась на своем месте...
   Ее щетка, ее гребень... По всей квартире были ее вещи.
   Марлен, такого же роста, как мать, попросила  разрешения  взять  себе  ее
пуловеры и очень удивилась, получив отказ.
   - Но их же все равно никто не носит...
   Селерену казалось, что, пока вещи жены остаются на своих местах,  в  доме
как бы незримо присутствует  она.  Бывало,  он  внезапно  оборачивался,  ему
казалась, что она с ним заговорила. Одна мысль была  особенно  навязчивой  -
мысль о том, что, прожив с ней двадцать лет, он так и не узнал ее.
   Не сам ли он был в этом виноват? Не оказался ли  он  неспособным  сделать
женщину счастливой? Он не сомневался, что они любят друг друга, и этого  ему
хватало. Он не задавался вопросом о том, что,  возможно,  она  предпочла  бы
другой образ жизни, что хотела больше внимания с его стороны.
   Он был всецело  поглощен  своей  мастерской.  Она  была  поглощена  своей
работой с обездоленными, и когда по вечерам они встречались,  им  не  о  чем
было поговорить.
   Они были словно два постояльца в семейном пансионе,  которые  встречаются
за столом, молча едят, а потом усаживаются перед телевизором.
   А лучше  ли  знал  он  своих  детей?  Жан-Жак  скоро  уедет,  окунется  в
совершенно другую среду, и он его совсем потеряет.
   Что ему запомнится из его детства?
   А когда настанет черед Марлен уйти из дома?
   Пустота...
   Он работал не меньше, чем прежде. Он работал даже больше, словно  кому-то
назло.
   За ним наблюдали и перешептывались:
   - Он опять провел тяжелую ночь...
   Или:
   - Сегодня он выглядит получше...
   Брассье появился около десяти, поздоровался с мадам Кутано,  выписывавшей
счета, и вошел в мастерскую, внимательно осмотрел ее.
   - Верно, еще один верстак поставить негде. Хочу тебя предупредить, что  я
еду в Довиль вместе с Коломелем. Это модный декоратор... У  магазина  должен
быть очень современный вид...
   Селерена это уже не интересовало.
   - Контракт мы подпишем в четверг. Я бы предпочел, чтобы это происходило у
него в бюро, но Мейер настаивает, чтобы мы отобедали  с  ним  в  "Серебряной
башне", где он снимет отдельный кабинет... С  ним  будет  его  адвокат  мэтр
Блюте на случай, если мы  выдвинем  возражения.  Он  ожидает,  что  с  нашей
стороны тоже будет адвокат...
   - Зачем?
   - Я то же самое у него спросил.
   - Есть одна деталь, от которой я не отступлюсь.  Нужно  четко  оговорить,
что серийные украшения продаваться в магазине не могут.
   - Я ему об этом сказал.
   - Он согласен?
   - Это настолько же в его интересах, насколько и в наших... Ну, я побежал,
через четверть часа я встречаюсь с Каломелем, и мы сразу же  отправляемся  в
путь.
   На следующий  день,  воодушевленный  и  охваченный  нетерпением,  Брассье
явился на улицу Севинье.
   - Магазинчик по размерам-то,  что  надо  для  нашего  замысла.  Помещение
должно быть уютным и изысканным. Это как раз напротив казино и в двух  шагах
от отеля "Нормандия"...
   Стены отдельного кабинета  были  сплошь  обшиты  деревом.  Это  выглядело
строго, но богато. Мсье Мейер представил  своего  адвоката,  очень  молодого
человека. Ему было не более тридцати, но в нем чувствовалась уверенность.
   - Начнем с обеда. Может, по стаканчику портвейна,  прежде  чем  сядем  за
стол?
   Им принесли портвейн многолетней  выдержки  в  высоких  стаканах.  Вид  у
Мейера был довольный, и он дважды похлопал Селерена по плечу.
   - Мне приятно  присутствовать  на  праздновании  успеха,  приятно  видеть
признанный талант...
   Меню было составлено заранее. В ожидании знаменитой утки с кровью они ели
фаршированного омара.
   - Что сказал Каломель?
   - У него уже есть кое-какие соображения. Через неделю он  представит  нам
первые эскизы. Магазин будет неузнаваем.
   Селерен съел десерт, так толком и не поняв, что это было. В нем наверняка
был ликер, но какой именно - он не смог бы определить.
   - Водки?
   - Нет. Мне еще работать.
   - А вы, Селерен?
   - Мне тоже.
   Мейер раскурил сигару. Метрдотель убирал со стола. Адвокат пошел за своим
портфелем, который оставил в углу.
   - Можно читать?
   - Да, читайте...  Медленно...  Раздайте  всем  копии,  чтобы  можно  было
следить по тексту.
   Контракт состоял из пяти больших машинописных страниц.
   "Мы, нижеподписавшиеся..."
   Селерен внимательно слушал. Брассье курил так, как  курят,  когда  сильно
вол