ло  множество  девушек  и
молодых женщин, но таких, как она, я больше не встречала. Можно сказать, она
выбирала для себя самые трудные, самые неприятные случаи.
   Лицо у нее было мучнисто-бледное, а глаза не голубые,  как  у  Натали,  а
серые.
   Селерен был растроган и не знал  что  сказать.  Зачем  он  пришел  в  это
учреждение,  являвшее  собой  некое  сочетание  государственной  конторы   и
монастыря?
   Мадам Мамен прекрасно могла бы выступать в роли игуменьи. Однако  она  не
совсем утратила склонность к кокетству, так как на ней было шелковое  платье
в мелкий цветочек.
   - Мне сказали, что она стала жертвой дорожного происшествия...
   - Да, это верно.
   - Я не читаю газет и узнала о случившемся только через два  дня.  Где  же
произошла эта трагедия?
   - На улице Вашингтона...
   - Видимо, у нее были какие-то свои дела в этом  районе.  У  нас  там  нет
подопечных, и в любом случае это не ее участок...
   - Не понимаю... В какие часы она работала?
   Он сам не знал, почему задал этот вопрос. Наверное, чтобы немного  больше
узнать о жизни жены.
   - По сути дела, у наших сотрудниц нет твердого расписания  работы...  Они
знают свой участок, адреса, по которым они должны ходить. Время, которое они
уделяют каждому подопечному, определяют они сами. Ваша  жена,  например,  не
колебалась, если нужно было сделать уборку  у  самых  немощных...  Я  всегда
подозревала, что она тратит  деньги  из  своего  кармана,  чтобы  купить  им
чего-нибудь вкусного... Хотите посмотреть ее рабочее место?
   Мадам Мамен встала со стула, и  Селерен  заметил,  что  у  нее  что-то  с
ногами. Передвигалась она с трудом. Она открыла  дверь,  пересекла  какое-то
помещение, должно быть гардероб, и они  оказались  в  комнате  с  такими  же
зелеными стенами и огромным столом  посередине,  вокруг  которого  сидели  и
работали с десяток молодых женщин.
   - Они знакомятся с новыми заявками, которые поступают к нам каждый день.
   Мадам Мамен указала на пустой стул.
   - Селерен сидела здесь...
   На него устремились любопытные взгляды.
   -  Она  никогда  тут  подолгу  не  засиживалась,  потому  что  торопилась
навестить своих старичков и старушечек, как она их называла.
   - Вы думаете, у нее это было проявлением сострадания?
   - Это было самопожертвование.
   Он не осмелился сказать, что думает об этом. Он задавался вопросом, а  не
было  ли  все  это  для  нее  некой  отдушиной?  Здесь  все  восхищались  ее
самоотверженной работой, ставили в пример новеньким.
   Для несчастных, к которым она ходила, Аннет была,  можно  сказать,  всем,
что у них еще оставалось в этом мире. Наверное, они с нетерпением ждали  ее,
а она помогала им легче переносить одиночество.
   - До свидания, - попрощался он с молодыми женщинами.
   Он вернулся в кабинет директрисы.
   - Благодарю вас, мадам Мамен. Я мало  что  знал  о  жизни  моей  жены  за
стенами дома. Теперь у меня появилось какое-то представление об этом.  Много
ли среди ваших сотрудниц замужних женщин?
   - Нет, довольно мало.
   - А у них есть дети?
   - Как правило, они уходят от нас, как  только  у  них  появляется  первый
ребенок.
   Аннет  не  ушла  из  этого  учреждения.  Она  занималась  судьбами  сотен
незнакомых ей людей, а в итоге почти не знала собственных детей.
   Ее настоящая жизнь проходила не на  бульваре  Бомарше.  Поэтому  ему  так
часто приходилось с тревожным любопытством наблюдать за ней.
   Не от него ли она бежала? Время от времени он  спрашивал  себя  об  этом.
Между ними никогда не было доверительных разговоров, в  которых  открываются
сердца.
   Он любил Аннет всей душой. И  был  униженно  благодарен  ей  за  то,  что
согласилась взять его в мужья.
   Не сожалела ли она об этом впоследствии? Была ли она создана для семейной
жизни?
   Он направился на улицу Севинье, это было рядом. Уже стало  совсем  тепло.
Приближаясь к старинному особняку, Селерен  ускорял  шаг.  А  разве  у  него
самого не было своего убежища? Что бы  он  стал  делать,  если  бы  не  было
мастерской, не было его товарищей по работе?
   - Здравствуйте, мсье Жорж...
   Все любя называли его так. Как и каждое утро, мадам  Кутано  раскладывала
украшения в витринах.
   Остальные уже склонились над своими верстаками.
   - А вы, патрон, опаздываете. С вас бутылка божоле.
   - Согласен.
   Пьерро радостно вскочил, чтобы бежать за бутылкой.
   - Как там брошка? Дело продвигается?
   - Оправа идет с трудом - камни разной величины, но все будет в порядке...
   Работы становилось все  больше  и  больше.  В  начале  изготавливаемые  в
мастерской  украшения  шли  в  руки  торговцев  ювелирными   изделиями.   Но
мало-помалу сложился  свой  круг  постоянных  заказчиков.  Богатые  женщины,
мужчины, которым хотелось сделать какой-нибудь необычный подарок, обращались
непосредственно к Селерену.
   Вот как, например, мадам Папен. Она унаследовала  невероятное  количество
старинных драгоценностей. Камни и жемчужины были великолепны, а  вот  оправы
устарели, вышли из моды.
   В мастерскую нужно было подниматься по лестнице - лифта не было, а ей уже
перевалило  за  шестьдесят.  Тем  не  менее  она  получала  удовольствие  от
посещения мастерской  на  улице  Севинье.  Драгоценности  она  приносила  по
штучке, словно желая продлить приятные минуты, и очень  любила  поболтать  с
мадам Кутано. А та всегда заботилась о том, чтобы дверь  в  мастерскую  была
закрыта еще до ее появления, потому что  с  мадам  Папен  могло  бы  статься
давать советы мастерам, расположившись у них за спиной.
   Селерен как раз работал над ее заказом. Он придумал по меньшей  мере  три
различные оправы и в конце концов остановился  на  одной  из  них,  орнамент
которой, очень строгий, но все же в духе начала века, его удовлетворял.
   Эту работу делал он сам,  ведь  он  не  утратил  привязанности  к  своему
верстаку. Больше двух часов он провозился с белым  золотом,  которое  выбрал
для оправы, а в последнюю минуту добавил еще ободок из желтого золота.
   Для пользы дела нужен был бы еще один работник, но площадь мастерской  не
позволяла поставить для него верстак.  Из-за  этого  приходилось  отказывать
некоторым заказчикам.
   Обычно отвергались самые простые работы.
   - Поймите, мадам, такая вещь, какую вы  себе  представляете,  найдется  в
любом хорошем магазине, и она обойдется вам гораздо дешевле, чем если мы  ее
изготовим по вашему заказу...
   По утрам часто забегал Брассье.
   Торговцы драгоценностями тоже заказывали уникальные вещи.
   - Вчера встречался с Руланом и сыновьями. Им хотелось бы получить  дюжину
очень красивых и как можно более оригинальных вещей  для  своей  витрины  на
улице Георга Пятого.
   - И когда они их хотят?
   - Срочно... Ты же знаешь, как они всегда торопятся.
   - Слышите, ребятки? По-моему, нам придется работать сверхурочно...
   Все запротестовали для порядка, особенно Жюль Давен.
   - Можно делать то, что захочется?
   - Да, при условии, что это будет на высоте... Скажика, Жорж,  не  придешь
ли ты к нам поужинать как-нибудь на днях?
   - Ты же прекрасно знаешь, что по вечерам я сижу дома с детьми.
   Он взял себе это за правило. Даже если дочь и сын были  чем-то  заняты  в
своих комнатах, он сидел дома, чтобы они знали, что он рядом.  Разве  им  не
было так спокойней? Разве не создавалось впечатления, что  они  у  него  под
крылом?
   Он  смотрел   передачи   по   телевизору   или   раскрывал   какой-нибудь
иллюстрированный журнал. Когда дочка усаживалась подле него,  Селерен  бывал
счастлив. ЖанЖака он видел реже, пока тот не сдал свои  экзамены.  Ему  едва
исполнилось шестнадцать, а он уже одной ногой был за порогом дома.
   Ему хотелось посмотреть мир и потом, уже со  знанием  дела,  выбрать  для
себя подходящее занятие...
   Со смертью Аннет в доме образовалась пустота, огромная  зияющая  пустота.
Селерен никак не мог привыкнуть  входить  по  вечерам  один  в  спальню,  и,
бывало, он нежно гладил то место на  постели,  которое  еще  совсем  недавно
занимала она. Отъезд Жан-Жака хоть и  не  будет  событием  столь  трагичным,
создаст еще одну пустоту в доме.
   С ним останется только дочь. Но, может, она рано выйдет замуж? Три-четыре
года пролетят так быстро! Он прожил с Аннет двадцать лет, и они промелькнули
незаметно.
   Потом он останется один, а две комнаты  в  квартире  будут  пустовать.  И
Натали будет нянчиться только с ним.
   Разве мог  он  подумать,  что  этот  момент  настанет  так  скоро?  Сняли
квартиру. Позаботились о комнатах для детей.  С  любовью  подбирали  мебель.
Смотрели, как дети растут, и не предполагали,  что  жизнь,  посвященная  им,
продлится всего несколько лет.
   - Ты что такой грустный?
   - Да ничего, дорогая. Думаю о вашем будущем.
   - А правда, что Жан-Жак уезжает в Англию, а потом в Штаты?
   - Правда.
   - И ты ему разрешаешь?
   - Если у него такое призвание, я не имею права ему препятствовать...
   - Он уже получил программы из  разных  университетов.  В  Кембридже  есть
специальные школы для тех, кто хочет усовершенствоваться в английском.
   Сын вел эту переписку, а ему ничего не сказал. Он стал самостоятельным, и
Селерен мог этому только порадоваться. И все же ему было грустно.
   "Занятия начинаются в сентябре, и если он успешно выдержит экзамен, а я в
этом не сомневаюсь, то наверняка уедет к началу... ".
   Внезапно на глаза навернулись слезы. Сегодня пятнадцатое  июня.  Сентябрь
не за горами. Остаются июль и август.
   Что они будут делать летом?
   - Куда тебе хотелось бы поехать на каникулы?
   - Две недели, во всяком случае, я хотела бы побыть  у  одной  подруги  на
вилле ее родителей в Сабль-д'Олоне...
   - Почему ты ее никогда не приводила к нам?
   - Не знаю. У них огромная квартира на Вогезской площади, и там всегда так
весело, ведь у Ортанс пятеро братьев и сестра... Их фамилия Журдан... Может,
ты знаешь... Отец - знаменитый адвокат. Эта вилла у них давно, Ортанс ездила
туда  еще  совсем  маленькой.  Они  богатые...  Одному  из  братьев   Ортанс
семнадцать лет, а у него уже своя машина, и когда  она  по  возрасту  сможет
получить права, ей тоже купят машину...
   У него кольнуло в сердце. Он зарабатывал, чтобы жить безбедно. Они  ни  в
чем не нуждались. Но очень богатым он не был.
   Он еще не усвоил, что дети порой  делают  сравнения,  которые  не  всегда
бывают в пользу родителей.
   - Ты должен был  слышать  о  нем.  Он  выступает  на  громких  процессах,
недавно,  например,  на  процессе  Тарассена,  обвинявшегося   в   похищении
маленького Жюйара...
   Он что-то читал об этой  истории  в  газетах,  материалы  печатались  под
аншлагами.
   - Это интересный мужчина, еще молодой, с проседью на висках, и  от  этого
он выглядит еще соблазнительней... У него много любовниц...
   - Откуда ты знаешь?
   - А он не  делает  из  этого  тайны.  Его  жена  все  знает  и  не  очень
беспокоится, потому что он всегда возвращается к ней.
   - А как же дети?
   - Старшие этим, скорее, гордятся. Приятно ведь иметь отца,  пользующегося
таким успехом.
   Она тут же поняла, что сморозила глупость.
   - А тебе разве не лестно оттого, что почти вся элегантная  публика  носит
твои украшения?
   Она взяла его руку и крепко сжала.
   - Ты шикарный мужчина, отец... Больше двух недель я  у  них  не  пробуду.
Потом буду с тобой... Куда ты собираешься отправиться?
   - Тебе хотелось бы на Кот-д'Азюр?
   Она захлопала в ладоши.
   - В Сен-Тропез?
   - Нет... Там слишком шумно, и мы просто  затеряемся  среди  публики,  так
непохожей на нас. Я подумываю о Поркероле.
   - Никогда не была на острове...
   К ним присоединился Жан-Жак, в одной рубашке с расстегнутым воротом.  Уже
несколько месяцев он брился каждый день.
   - У вас обоих такой возбужденный вид... Вас было слышно у меня в комнате.
   - Мы разговаривали о летних каникулах.
   - И что же вы надумали?
   - Я-то должна провести две недели у Ортанс в Сабль-д'Олоне...
   - Это такая толстая девочка, у которой отец адвокат?
   - Да.
   - А потом?
   - Отец предлагает остров Поркероль.
   - Шикарно! Там можно будет заняться подводной охотой. При условии, что  я
сдам экзамен и по этому случаю мне подарят необходимое снаряжение.
   - Я подарю тебе его.
   У Селерена теперь было время наверстать упущенное. Ведь  он  столько  лет
почти не знал своих детей! На первом  месте  всегда  была  жена.  Он  только
целовал их мимоходом и довольствовался тем, что  обменивался  с  ними  парой
фраз.
   - Готов поспорить, - сказал Жан-Жак сестре, - что ты уже рассказала ему о
Кембридже...
   - А что, нельзя?
   - Лучше бы я сам это сделал... Мне прислали проспекты из десятка школ.  В
лучших из них существуют продвинутые курсы,  так  что  через  полгода  можно
сдавать экзамен при Кембриджском университете...
   - Потом Штаты?
   - Пока не знаю, в какой  американский  университет  я  буду  поступать...
Очень трудно поступить в самые знаменитые. Я бы выбрал Гарвард, но на него я
не слишком рассчитываю из-за огромного конкурса. На западном побережье  есть
университеты Беркли и Стенфорд, которые меня тоже привлекают.
   Селерен слушал сына словно из другого мира.  Его  мнения  не  спрашивали.
Хорошо еще, что ставили в известность.
   - Какую специальность ты выберешь?
   - Конечно же, психологию и, возможно, общественные науки.
   Не повлияла ли на это решение работа матери, не она ли заронила эти мысли
в его голову?
   - Извините, ребята, но я иду спать...  Да,  кстати,  в  воскресенье  меня
целый день не будет дома.
   - А куда ты идешь?
   Это они требовали у него отчета. Они  так  привыкли  знать  все,  что  он
делает, что такой вопрос казался им вполне естественным.
   - Иду к Брассье... Там будут еще двое или трое гостей. Они обмывают  свой
бассейн.
   - У тебя есть возможность поплавать...
   Как каждый вечер, он поцеловал их в лоб.
   - Не засиживайтесь допоздна.
   - Мне нужно еще немножко поработать.
   - Спокойной ночи, ребятки.
   Он пошел пожелать спокойной ночи Натали, которая чистила картошку.
   - Доброй ночи, мсье Жорж.
   И вот наступает самая тяжелая минута дня: нужно толкнуть  дверь  спальни,
где на постели лежит только одна подушка.
   В этот вечер он особенно остро почувствовал свое одиночество. Его уже  не
прельщала предстоящая поездка в Сен-Жан-де-Марто к супругам Брассье.
   Их отношения остались сердечными, но настоящей дружбы между ними  никогда
не было. По сути дела, Селерен вышел из низов общества, он помнил об этом  и
был счастлив, что ему удалось приподняться. Большего он не желал.  В  чуждой
ему среде он чувствовал неловко.
   Его дети поднимутся на ступеньку выше. Ведь ЖанЖак говорил о Гарварде или
Беркли как о чем-то само собой разумеющемся. Когда он вернется оттуда,  если
вообще когда-нибудь вернется, то будет уже совсем взрослым, чужим человеком,
который станет с любопытством осматривать квартиру, где прошла  его  юность,
как сам Селерен оглядывал отцовскую лачугу.
   Брассье был честолюбив. Сын торговца скобяным товаром в Нанте, он  порвал
все связи со своим прошлым. Уверенный в себе, он и Эвелин выбрал,  вероятно,
за ее красоту и элегантность.
   Ведь ничего другого у нее и не было. Селерен  представил  ее  себе  томно
вытянувшуюся на диване, курящую сигарету и слушающую пластинку.
   И все же в воскресенье утром он отправился в Рамбуйе. Жан-Жак решил целый
день заниматься, поэтому обедать ему предстояло в обществе Натали,  так  как
Марлен была у Журданов.
   И тут разобщенность. Он слишком много думал об этом, а когда не думал, то
неизменно возвращался мыслями к Аннет.
   Белая вилла немного напоминала Эрменонвиль; стоило ему выйти  из  машины,
как он услышал радостные возгласы.
   Брассье говорил ему о трех-четырех приглашенных,  а  их  здесь  оказалось
больше десятка: одни плескались в бассейне, другие  сидели  в  расставленных
кругом креслах.
   - Я рад, что ты приехал. Как только все немного  успокоятся,  я  расскажу
тебе об одном проекте... Беги надевай скорее плавки...
   Плавки он захватил и направился в раздевалку. Представить его гостям было
непросто, так как большинство из них плавали в бассейне.  Он  тоже  вошел  в
воду, но плавать умел только брассом, а почти все вокруг плавали кролем.  Он
стыдился  своего  небольшого   животика,   появившегося   из-за   недостатка
физических упражнений.
   Большинство приглашенных успели уже загореть, побывав на юге или в горах.
   Селерен завидовал их самоуверенности. Будь  то  молоденькие  женщины  или
мужчины средних лет с животами побольше, чем у него, ничего их не смущало.
   Он узнал известного владельца ювелирного магазина с Елисейских полей,  на
которого ему случалось работать, но тот его не признал.
   Почти все обращались друг к другу по имени.
   - Гарри, ты на какой машине приехал?
   Голоса сливались.
   - Ты еще больше похорошела, Мари-Клод...
   - Ах, не говори. Я тут ни при чем. Все дело рук моего массажиста...
   Эвелин Брассье появилась последней. Она подошла пружинистой походкой,  ее
тело едва прикрывало крошечное бикини.
   - Не  отвлекайтесь,  друзья.  Здравствуйте  все.  Сейчас  мы  перейдем  к
светской программе.
   И, ступив на трамплин, она сделала великолепный прыжок.
   Для Селерена это был тягостный  день.  Он  оказался  в  замкнутой  среде,
проникнуть в которую невозможно. Да он к этому и не стремился.
   На террасе устроили бар. Один за другим гости шли одеваться. Селерен  был
одним из первых, потому что стеснялся своего неприлично бледного тела  рядом
с загорелыми телами других гостей.
   - Шампанское? Сухое мартини?
   Метрдотель  в  белой  куртке  и  белых  перчатках  священнодействовал   с
выражением полной отрешенности на лице.
   Женщины надели пестрые шорты  или  почти  прозрачные  брюки,  большинство
мужчин - спортивные рубашки, и только он один был в выходном костюме.
   Время от времени Брассье, словно  сжалившись  над  ним,  подходил,  чтобы
дружески похлопать его по плечу.
   - Все в порядке? Заказывай что хочешь...
   А  еще  он  представлял  его  кому-нибудь  из  проходящих  мимо,  и  тот,
обменявшись с ним формулами вежливости, удалялся.
   Он  улавливал  обрывки  разговоров.  Много  говорили  о  лошадях...  Одна
супружеская  пара  недавно  вернулась  с  Багамских   островов,   а   совсем
молоденькая женщина с деланным смущением признавалась, что у нее только  что
закончился любовный роман.
   Эвелин  великолепно  справлялась  с  ролью  хозяйки  дома.  Куда   только
подевалась ее обычная томность! На ней были брюки с  разрезами  до  бедер  и
белая рубашка, завязанная под самой грудью.
   От сменяющих друг друга коктейлей и бокалов шампанского голоса  зазвучали
еще громче. Официант переходил от одной группы  к  другой,  предлагая  самые
разные бутерброды-с икрой, с сыром, с анчоусами...
   Селерен держался в стороне, он был мрачен и спрашивал себя, что он  здесь
делает. Он не  завидовал  Брассье.  Не  завидовал  и  его  гостям,  даже  не
замечавшим его присутствия.
   Столовая была светлая, мебель в ней - белая, под  цвет  стен  и  длинного
стола, слепящего хрусталем. У каждого прибора стояло по четыре бокала.
   Официант непрестанно наполнял их различными винами, произнося их названия
шепотом, так что разобрать было невозможно.
   На закуску подали  громадного  холодного  лосося  на  большом  серебряном
блюде, он был так замечательно разукрашен, что гости зааплодировали.
   За ним последовал барашек, зажаренный целиком на вертеле в глубине сада.
   За столом Селерен оказался между двумя незнакомыми дамами и  не  знал,  о
чем с ними говорить. Одна была молода и оживленно болтала со  своим  соседом
слева. Другая же, весьма пожилая, -  единственная  из  всех  присутствующих,
казалось, была так же обойдена вниманием, как и он.
   - Вы давно знакомы с семьей Брассье? - спросила она, лишь бы не молчать.
   Она смотрела на него и улыбалась, и только позже он понял, что она  почти
глухая.
   Гости  уже  достали