кими они были когда-то, потом о себе и об
Энди. Правда, нельзя было сказать, что он действительно думал. Это  были
не мысли, а образы. Более часа он жил с  этими  образами,  а  окружающие
решили, что он спит, откинувшись в кресле.
   Да и более ли реальным, чем  эти  образы,  было  для  него  маленькое
светящееся табло напротив: "Просьба не курить. Пристегнуть ремни"?
   Он протер иллюминатор, склонился  над  ним,  смотря  вниз,  и  увидел
блестящее в свете полной луны царство заснеженных гор, холодный хаос, за
самые острые пики  которого  самолет,  казалось,  готов  был  зацепиться
каждую минуту.
   Однако уже через несколько мгновений самолет пошел на  посадку  и  на
равнине засветились огни города. Это  был  Денвер  в  Колорадо.  Самолет
описывал широкие круги над светящимся пунктиром,  который  вдруг  исчез,
потому что навстречу самолету побежала размеченная дорожка аэродрома.
   Пассажиры на еще несколько ватных  ногах  направлялись  к  освещенным
окнам аэровокзала. Он вспомнил, что ему надо было всех обогнать.
   Это  была  странная  ночь.  Прошлой  ночью  Энди  Спенсер   летел   в
Лос-Анджелес, а оттуда - в Сент-Луис и Чикаго.
   Теперь настала очередь Кэли Джона  болтаться  в  небе  Америки.  Было
холодно. На нем был только  светлый  габардиновый  костюм,  почти  белая
шляпа с широкими полями,  а  под  брюками  угадывались  голенища  сапог,
которые носят только на Западе. Все вокруг него  кутались  в  плащи,  на
большинстве женщин были меховые манто, а на улице изо рта  вырывалось  в
ночной воздух облачко пара.
   Кэли Джон склонился над стойкой, где  лежала  карта,  по  которой  он
водил своим тяжелым пальцем. Служащий  перелистал  расписание  и  списки
пассажиров.
   - Могу вам предложить только одно место  в  самолете,  который  через
несколько минут вылетает в Канзассити. Дорога не прямая. Если вам оттуда
удастся добраться до  Сент-Луиса,  вы  опередите  пассажиров  с  прямого
рейса.
   Его самолет полетел дальше. Другой приземлялся, но  это  был  еще  не
тот, на который ему было надо. Кэли Джон  уже  напихал  в  себя  столько
бутербродов, что один вид буфета вызывал у него тошноту. Чай - тоже.  Он
немного попил простой воды из фонтанчика. Ему не хотелось  признаваться,
но  в  самолетах,  на  которых  он  обычно  летал  только  на  небольшие
расстояния - в Феникс или Эль-Пасо, - ему становилось плохо с сердцем.
   - Ваш багаж...
   У него его не было. У единственного. Взвесили его  самого.  Это  было
уже во второй раз, начиная с прошлого вечера, и ему стало надоедать, что
его взвешивают на каждой пересадке.
   Он попросил Дженкинса остановиться, когда они  проезжали  Санбурн,  и
Дженкинс, естественно, остановился перед  Эльдорадо.  Он  не  увидел  ни
реклам, ни музея. Разменял деньги в баре, подошел к телефону.
   Не так ли вел себя Энди накануне?
   Он дозвонился до аэропорта Феникса, где не было ни одного  свободного
места на ближайшие рейсы. Затем серьезно задумался,  не  доехать  ли  до
Санта-Фе или до Эль-Пасо. Ему пришло в голову, что легче дозвониться  до
Тусона.
   - Подождите минутку...  Если  вы  перезвоните  через  пять  минут,  я
выясню, не осталось ли места до Денвера.
   В конце концов он попросил место все  равно  куда.  Как  Энди.  Майлз
Дженкинс, который пил у стойки пиво, слушал его совершенно невозмутимо.
   Джон снова набрал Тусон. Взгляд его равнодушно остановился на игорных
столах, над которыми ему случалось склоняться, чтобы следить  за  игрой,
на отполированной стойке, о которую  он  облокачивался,  когда  был  еще
юнцом.
   - Алло! Через три  четверти  часа?  Да,  успею.  У  нас  есть  время,
Дженкинс?
   В город  он  не  вернулся.  Они  сделали  круг,  чтобы  добраться  до
аэродрома.
   - Ты можешь возвращаться прямо домой.  Если  я  не  смогу  позвонить,
передай сестре, чтобы она не волновалась: вернусь через несколько дней.
   Когда самолет должен был  вылетать,  объявили  задержку  на  полчаса.
Машина, летевшая из  Мексики,  села  где-то  неподалеку,  может  быть  в
Ногалесе, где была гроза, конца которой ждали с минуты на минуту - из-за
нее самолет не мог взлететь.
   Тут-то он съел сандвичи, потом ему пришла в голову  мысль  позвонить.
Сначала к себе домой. Бедняжка Матильда! Как она должна была вздрогнуть,
когда раздался телефонный звонок.
   - Алло? Это ты? Я только что отправил к тебе машину.  Когда  вернусь,
не знаю... Этой ночью? Наверняка нет... Завтра тоже... Может быть, через
несколько дней...
   Почему ему казалось, что она хитро улыбается? Голос ее звучал  скорее
нежно, чем иронично.
   - Счастливого пути, Джон!..
   Затем ей захотелось что-то добавить, она помолчала, но после довольно
долгой паузы передумала и повторила:
   - Счастливого пути... Главное, не простудись... Купи себе  что-нибудь
теплое.
   Итак, она знала, куда он направлялся. Он обошел зал ожидания,  дважды
удостоверился, что посадку  еще  не  объявляли,  и  только  тогда  снова
попросил соединить его с Тусоном. Как он и думал, ему ответили "Занято".
   Занято было  и  на  четвертый  раз,  и  на  пятый  -  прежде  чем  он
дозвонился, ему понадобилось ровно тридцать две минуты,  так  что  когда
наступил момент и появилась возможность  сказать  что  бы  то  ни  было,
ярость обуревала его.
   - Алло! Пегги!
   Она узнала его по голосу. Она не могла его не  узнать.  Но  Пегги  не
могла отказать себе в маленьком жестоком удовольствии и сухо спросила:
   - Кто говорит?
   - Джон...
   И холодно, бесконечно жестко уточнила:
   - Джон Эванс?
   Пусть! У него не было времени на эти тонкие игры со старыми дамами  с
улицы О'Хары.
   - Послушай, Пегги. Мне надо сказать тебе  нечто  важное,  очень...  Я
думаю, я уверен, что ты ошиблась...
   Она  продолжала  молчать,  и  ему   захотелось   заорать:   "Индюшка,
постарайся понять, что я тебе звоню, потому что люблю, что я твой лучший
друг, что я хочу помешать тебе наделать новых глупостей... "
   - Алло! Ты меня слушаешь!
   - Да...
   - Ты плохо поняла письмо. Я тоже  его  плохо  понял,  но  по-другому.
Точнее, и ты, и я ошиблись в том, кому оно предназначалось...
   Если бы он мог быть уверен! Внутренняя уверенность у него была. Уже в
Бисбее он понял, что вдохновителем  этой  старой  истории,  которая  уже
никого не интересовала, разве что нескольких стариков, был Роналд Фелпс.
   Буква в письме, та пресловутая буква, которую он принял за А, была  Р
или, может быть, Ф.
   Роналд Фелпс.
   Роналд Фелпс, который приказал Малышу Гарри найти в Санбурне  верного
убийцу.
   Малыш Гарри сообщал об этом О'Харе, с которым у него были дела.
   - Твой отец не платил Ромеро...
   Тогда так жестоко, как могла говорить  только  она,  Пегги  проронила
через какое-то время:
   - Знаю...
   - Как ты поняла?
   - Будь ты женщиной, а не таким идиотом мужиком, ты бы тоже понял.
   Куда ей было спешить в тишине своей  гостиной  или  комнаты?  Она  не
ждала самолета с минуты на минуту.
   - Если женщина что-нибудь ищет,  то  делает  со  всей  тщательностью.
Зеленый сундук был  в  твоем  распоряжении  целых  три  дня,  а  ты  как
сумасшедший носился по дорогам, вместо  того  чтобы  листок  за  листком
разобрать его содержимое. Но у меня-то хватило на это терпения, и  между
страничками программки я нашла  конверт.  Он  в  точности  соответствует
письму. Тот же почерк, так  же  выцвели  чернила.  На  нем  адрес  моего
отца...
   Он чуть было не сказал,  что  простил  старику  Майку  его  молчание.
Потому что, в конце-то концов, предупрежденный о том,  что  должно  было
случиться, О'Хара не удосужился предупредить будущую жертву.
   Хитрюга, она ждала, что Кэли Джон сам поднимет этот вопрос.
   - Я к тебе зайду через несколько дней... - заявил он, не  обратив  на
это внимания.
   Теперь настала очередь Пегги прильнуть к телефонной трубке.
   - Алло! Подожди,  Джон!  Ты  меня  слушаешь?  На  конверте  еще  было
кое-что...
   - Что?
   Тогда она хохотнула, как чревовещательница:
   - Марка, идиот! Счастливого пути!
   Она повесила трубку. Объявили посадку в самолет, который виднелся  за
большими стеклами. Оглушенный, не понимая, что она  хотела  сказать,  он
заторопился к выходу. Она не шутила и не собиралась его обнадеживать. Он
уселся в одно из кресел, еще не понимая, что услышал.
   "Марка, идиот! "
   Вдруг, когда ему застегнули ремни, он понял.  Раз  на  конверте  была
марка, значит, письмо не было отправлено с нарочным, а пошло  по  почте.
На нем была дата - 13 августа. Засада была запланирована на 15-е. Ну а в
те времена, особенно в Санбурне, почта работала плохо.
   О'Хара был негодяй, это правда. Его правильно называли "этот  негодяй
Майк", и старику, может быть, это доставляло некоторое удовольствие.
   Тем не менее в то время не было человека,  который  бы  мог  обвинить
его, что он убил кого-нибудь из засады. Он скорее бы расправился  с  кем
угодно собственноручно - недаром так гордился своими кулачищами.
   Что  же  касается  зарабатывания  денег   не   обязательно   честными
средствами, это - другое дело.
   Самолет, который летел над горным цирком, легко  качало;  Джон  сидел
прикрыв глаза, его укачивало, и он начал слабо улыбаться,  "ангельской",
как говорила его мать, когда он был маленьким, улыбкой.
   Он нежно подсмеивался над Пегги Клам.  Он  видел,  как  она  утром  в
воскресенье,  под  струями  дождя,  едет  на  машине  на  ранчо  "Кобыла
потерялась", ищет клад около оконного наличника, роется в  вещах  в  его
комнате...
   "Она должна была все-таки хорошенько трусить"... - думал он.
   А  китаец!  Это  неожиданное  появление  китайца,  который,  по  всей
видимости, подошел бесшумно, как он имел обыкновение, и  вдруг  предстал
перед ней. Джон представил себе, как шла торговля, как согласился  Чайна
Кинг, который, наверное, нее сундук в машину.
   "Чертова Пегги"!
   Он ее очень любил. Он всегда ее любил.  Он  давно  уже  вбил  себе  в
голову одну мысль, мысль, которую сам называл стариковской. К несчастью,
ее воплощению коечто мешало. Пегги была ужасно богата.
   Ну разве не восхитительно им пожениться? Ему было шестьдесят  восемь,
Пегги - шестьдесят пять. Оба они были немолоды,  но  им  оставалось  еще
немного нежности, и он бы хотел закончить свой путь вместе  с  ней,  как
если бы они поженились  когда-то  давно  и  все  истекшие  годы  прожили
вместе.
   Он улыбался, представляя себе изумление Матильды, стычки между  двумя
старыми женщинами.
   Светящаяся  табличка  погасла.  Он  мог  расстегнуть  ремень,  зажечь
сигару. Но нет. Стюардесса любезно  подошла  к  нему,  наклонилась  и  с
извиняющимся видом прошептала:
   - Только сигарету...
   Сильно сомневаясь, что у этого пассажира есть в кармане сигареты, она
заторопилась принести их ему.
   - Чашку чаю?
   - Спасибо.
   - Сандвичи?
   Удивительная  ночь.  Самая  странная,  самая  непредсказуемая.  Более
непредсказуемая,  чем  сон.   Луна,   плывущая   в   ледяном   небе   за
иллюминатором, огоньки, которые по временам показывались внизу, свет фар
редких машин на далеких дорогах...
   Неожиданно на него накатывалось воспоминание: Риалес и его каморка  с
красными репсовыми диванами.  Риалес  был  отвратителен.  Он  первым  бы
хладнокровно принял смерть Кэли Джона, чтобы завладеть шахтой.  Больной,
амбициозный, завистливый, он видел сам себя хитрецом,  почти  дьявольски
хитрым, а после того, как его надул старый англичанин,  заканчивал  свои
дни в лавчонке, в которую никогда не заглядывали солнечные лучи.
   Роналд Фелпс работал на себя. Работал  раньше,  работал  и  тогда  на
большие компании, а прибыль уходила у него из-под носа, он вынужден был,
чтобы утолить свою жажду денег, войти в  контрабандную  торговлю  Малыша
Гарри.
   Но,  если  отвлечься,  план  Алоиза  был  не  глуп.  Оставшись  один,
подстегиваемый долгами, Энди Спенсер, возможно, и уступил бы свои  права
на концессию.
   Какое-то неопределенное воспоминание возникло в голове у Кэли Джона.
   Образы по-прежнему мелькали у него перед глазами, часто неясные,  как
когда ищешь что-то во сне, а все зря: иногда  это  были  строчки,  лицо,
какой-то предмет, светящиеся точки, совершенно белый  пейзаж  и  силуэты
детей, кидающих друг в друга снежками,  поезд,  который  останавливается
непонятно где, совсем маленький поезд, и никакого  вокзала  -  наверное,
это их приезд в Санбурн...
   И Энди, все время Энди - пронзительный взгляд, матовая кожа...
   Господи! Да как же он, Кэли Джон, мог  до  такой  степени  ошибиться?
Думаешь, что ты мужчина,  старик.  Легко  представляешь  себе,  что  все
знаешь. С глупым упорством копишь горечь  и  вот  уже  совершенно  готов
клясть Господа Бога и жизнь, а все потому, что просто проходил  рядом  с
людьми и не понимал их.
   Все ли так? И поняла бы, например, Матильда, которая  прожила  с  ним
всю жизнь, с самого детства, не считая краткого расставания,  поняла  бы
она, задуши он только что Алоиза?
   Да он и мог его задушить. Продолжай этот негодяй еще несколько секунд
молчать, и Кэли Джон был бы сейчас убийцей,  чьи  поступки  описывают  в
газетах.
   И сам он не понял Энди. Так и не понял!  Временами  в  эти  последние
годы ему виделась правда, но ему не хотелось в нее поверить.
   Потому что он не шел дальше. Потому что не хотел дать  себе  отчет  в
своем собственном характере.
   Ему совсем без труда представилось вновь, как сестра до сих  пор  его
представляла: рассеянный  увалень  со  светлыми,  как  песок,  волосами,
несколько робкой улыбкой.
   И тем не менее у него сохранилась в памяти фотография,  которую  Энди
должен был еще хранить: пятнадцатилетний мальчишка, на  полголовы  выше,
чем его товарищи, с руками дровосека,  к  которым,  казалось,  привязали
большущие кулаки. Этот Джон, розовый и мощный, как  молодой  бычок,  был
спокоен и наивен, как все, кто чувствует себя на земле хозяином.
   Он думал, что выбрал Энди себе в товарищи,  потому  что  считал  того
умнее, а на самом деле это Энди выбрал его, потому что  нуждался  в  его
силе и ясности ума.
   Все эти образы роились теперь у него в голове,  он  же  сам  сидел  в
самолете, уносившем его к какой-то точке на  карте  Соединенных  Штатов,
откуда ему предстояло лететь куда-то снова  и  потом  снова  садиться  в
самолет.
   А Матильдины драгоценности? Нет, она не ошибалась.  Один  выбор  этих
драгоценностей свидетельствовал о большой нежности. Все,  вплоть  до  их
небольшой стоимости, говорило о робости и изысканности выбора.
   Уехал бы Энди из Фарм Пойнт один, без него? Он утверждал  так,  чтобы
подзадорить его. Он специально вел себя так резко.
   "Потому что он не чувствовал уверенности в себе!"  -  отвечал  теперь
старик, сидя в кресле самолета.
   Его визит на ранчо... Стакан воды... И как он настаивал: "... где  он
захочет... Когда захочет... "
   Ему казалось, что он слышит резкий голос  Пегги  Клам,  утверждающей:
"Бог мой, какие мужчины дураки! "
   Она нападала на своего зятя, она тоже, но это была лишь игра,  потому
что ей нужен объект для насмешек.
   И даже сама ирония Пегги. Не нынешней  Пегги.  Той  Пегги,  тех  лет,
когда оба компаньона ухаживали за Розитой. Он не осмелился бы признаться
в этом никому, но вдруг почувствовал почти полную уверенность в том, что
насмехалась она над ним, потому что он не осмеливался... Осмелься он, не
одержал бы в сердце Розиты победу над своим другом?
   Пока они жили вместе, Энди и он, именно Энди, если не вникать в  суть
дела, принимал решения. Но не посматривал ли  он  исподтишка  на  своего
компаньона, ища одобрения или хулы?
   Почему скрывал свою страсть к игре? Зачем  скрытно  уезжал  с  ранчо,
уверяя  всех,  что  едет  по  делу,  как  юноша,  который  боится  своих
родителей?
   Им было по тридцать лет. Состоявшиеся люди. Каждый был  волен  делать
что захочет.
   Энди всегда что-то скрывал: Энди стеснялся его.
   - Бедняга Энди!..
   Кто сходил с ума,  когда  проигрывал  деньги  и  рисковал  обратиться
только к безответной Матильде?
   Всю свою жизнь Кэли Джон был уверен, что он из них двоих - слабейший,
и наделял  своего  компаньона  уверенностью,  энергией,  язвительностью,
которой тот никогда не обладал. Затем он наделил его и макиавеллиевскими
планами.
   Разве в тот момент, когда шахта была открыта и Энди пришел к  нему  с
совершенно  новенькими  акциями  компании,  он  не  был  еще  стыдлив  и
стеснителен?
   Кто знает, согласись он, не предложил бы ему Энди взять половину? Или
он не посмел предложить это из-за своего тестя?
   И не улетел ли он только что в Вашингтон, проблуждав последнюю  ночь,
как Кэли Джон из аэропорта в аэропорт?
   Почему Матильда не заговорила раньше?
   "Потому что ты бы не поверил", - ответила бы она.
   Наверное, и добавила бы со спокойствием, которое временами  приводило
в отчаяние: "Нужно было, чтобы ты сам дошел до этого... Я знала, что это
когда-нибудь случится... "
   Да, в шестьдесят восемь лет! Потеряв тридцать восемь лет  собственной
жизни  в  самокопаниях,  укорах  совести,  желании  их  не   слышать   и
настраивают себя против Энди.
   Потому что бывало, что он делал это и специально. Он сам это знал. Он
не был так  безупречен,  как  о  нем  думали.  Его  достойная  мина  его
устраивала.  Он  строил  из  себя  жертву,  которая   улыбается   слегка
меланхолической улыбкой, вместо того чтобы кусаться.
   Ну, Кэли Джон, ты  вел  себя  как  мальчишка...  Да,  как  мальчишка,
которым ты оставался всю свою жизнь.
   Вы просто два мальчишки, сбежавших из Коннектикута, из городишка Фарм
Пойнт, и вы продолжаете все еще сражаться в снежки.
   Вы оба упрямы, как надутые друг на друга школяры...
   Чего вы добились отдельно? Энди захотел доказать, что он силен. И  не
столько это доказать другим, которые его уже таким считали,  потому  что
он так себя вел, а самому себе.
   Став зятем Майка О'Хары, он, может быть, прекратил играть в рулетку и
покер, но стал играть в дела, в дела все более и более важные,  он  стал
самым богатым человеком в Тусоне, самым влиятельным, и не мечтал ли  он,
что станет когда-нибудь его единственным хозяином.
   - И это из-за того, что тебя не было рядом, Кэли Джон!
   Какой рейс он выбрал? Самолет по-прежнему летел ночью, луны,  которая
теперь находилась с другого борта,  не  было  видно.  Дважды  перед  его
взглядом   блеснула   река.   Другие   аэродромы.    Вечное    небольшое
головокружение в тот момент, когда выходишь из самолета. Более или менее
просторные залы ожидания, более или менее  отапливаемые.  Было  холодно.
Запад остался далеко позади, и его окидывали с ног до  головы  взглядом,
угадывали под брюками сапоги, посмеивались над его  широкополой  бежевой
шляпой.
   Сент-Луис... Индианаполис... Затем рассвет после неприятного перехода
ночи в день, который был сер и холоден, как преддверье рая.
   Солнце слепило глаза. Он чувствовал тяжесть во  всем  теле.  Хотелось
спать. Горячие губы высохли, на них осел вкус ночного путешествия.
   Бедный Энди! Как ему должно было быть не по себе! Потому  что  еще  в
юности он бледнел, когда ему казалось, что в него не  верят:  купил  он,
например, по  случаю  в  городе  книгу  и  пытается  поразить  товарищей
химическими опытами, а они у него не получаются...
   - Ты в этом ничего не понимаешь, Энди...
   Он все ломал. У него стучали зубы. А ведь он был  просто  игрушкой  в
чужих руках, именно тогда, когда Кэли Джон приписывал  ему  демонические
планы.
   И не случилось ли ему у О'Хары искренне рассказывать о том контракте,
что они подписали  кровью,  перед  тем  как  уехать  из  Фарм  Пойнт,  и
возобновили, когда построили себе ранчо?
   Возможно. Даже точно. Иначе О'Хара никогда бы не принял  его  себе  в
зятья.
   Даже  если  сам  О'Хара  не  был  негодяем,  работал  он   вместе   с
мошенниками. Малыш Гарри и англичанин часто включали его в свою игру. Он
был  богатым  человеком,  без  капиталов  которого  ничего  нельзя  было
сделать.
   Роналд Фелпс наверняка