Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
ыло
мешок песком набить и утопить, но в горячую ее голову такая мысль не пришла.
Спички больше не нужны, как и таблетки спирта. Какой ужасный запах у
таблеток. У спичек еще хуже. Пистолет на боку. В магазине осталось семь
патронов. Второй магазин пуст. Найти патроны к "Люгеру" в приволжской степи
вероятным не представляется. Потому пустой магазин - подарок Волге. Как же
отвратительно пахнет пистолет. Никогда раньше она этого не замечала. А у
него сразу столько запахов - оказалось: запах металла, пластмассовые бока
рукоятки свой отдельный запах имеют, и ружейное масло, и нагар в стволе,
нечищеный после стрельбы в паровозе. Как же раньше она не замечала все эти
запахи? Но "Люгер" пока выбрасывать нельзя. Как же его терпеть?
Раньше у нее темп был отработан: один марафон - малый отдых, второй
марафон - большой отдых, еще марафон - малый отдых, еще один - большой
отдых. Малый отдых - час. Большой - пять часов со сном.
Но то были другие времена и другие условия. Марафонцам легко: они по
дорогам бегут, а Настя пробирается местностью нехоженой: мелколесьем,
колючими кустарниками, болотами, жгучей осокой. Одно дело - по мостам и
дорогам, другое - пахотой, песком, грязью, через откосы и овраги, через
орешник и заросли малины, через камни, кочки, бурелом. Ей еще и
ориентироваться надо, препятствия обходить, прятаться, на глаза не
попадаться. И еще: как километры отсчитывать? Приняла она стандарт -
пятьдесят тысяч пар шагов за один марафон считать. И пошла. Условие: если со
счета собьется, начинать счет с самого начала. Лучше не сбиваться.
Идет.
Если она где-то между Казанью и Ульяновском, то слева Волга течет почти с
севера на юг. Надо все время Волгу слева иметь. Километрах в
двадцатипятидесяти западнее параллельно Волге течет Свияга. Только в
обратном направлении - с юга на север. Карту Настя хорошо представляет.
Однажды на экзамене по географии ответила она на три вопроса и
дополнительный ей: "Назовите притоки Волги". "А я вам нарисую", - отвечает.
Взяла мел и на доске сверху вниз провела волнистую линию в форме
вопросительного знака. У самого начала точечку поставила - это деревня
Волговерховье. Высота над уровнем моря - 228. Вот озера Стерж, Вселуг, Пено,
Волго, вот Селижаровка из Селигера течет, вот впадают Молога, Шексна,
Кострома, Унжа, вот Тверда подходит. Ой, забыла: тут же река Вазуза, из воды
Вазузы водку делают. Вот Гжать впадает в Вазузу, а Вазуза у Зубцова - в
Волгу. Вот Лама впадает в Шошу, а Шоша в Волгу, вот подходит Дубна,
Медведица, Кашинка... Не знали учителя, что у Волги столько притоков. Вот и
до Камы добрались. Притоки Камы рисовать? Нет? И называет Настя деревеньки
справа и слева, справа и слева. И города... И глубины реки у городов и ток
воды в районе каждого города. А в каком это году такой был сток? Это
рекордный - весной 1927 года. Но если хотите, Настя назовет сток в районе
любого волжского города в любой год, когда, конечно, был учет. И скорость
течения на фарватере.
Смотрел-смотрел старый учитель на Настины рисунки, а потом повернулся к
комиссии экзаменационной: "А ведь вы не поняли главного. Она все извилины
рек наносит совершенно правильно, смотрите на карту: вот тут Вазуза пошла
чуть вправо, а тут чуть влево. Так ведь она по памяти рисует изгибы рек
точно так, как они на карте нарисованы..."
Давно это было. Никак учителя понять не могли, откуда у Насти такие
знания. А ларчик просто открывался: однажды сосед забыл в их квартире книгу
какую-то истрепанную без обложки. Все про Волгу. Насте как раз читать было
нечего. А тут - географическое описание Волги. Прочитала все 932 страницы, а
прочитав, запомнила со всеми приложениями, со всеми таблицами и схемами, со
всеми картами, со всеми городами и деревнями по волжским берегам...
И вот оказалось, что лишних знаний не бывает. Теперь по очертаниям
волжского берега определила она свою точку стояния, мысленно рассчитала
маршрут.
И пошла.
Пошла в уверенности, что заблудиться невозможно.
Исцарапаны руки колючками и лицо, шнурки изорваны, ногу из ботинка легче
вытащить, чем ботинок из грязи. День и ночь. И еще - день и ночь. Солнце
точно луч гиперболоида инженера Гарина. Луч солнца так страшен, что не
слепит, а сверлит глаза. Еще в первый день оторвала она край куртки,
завязала глаза повязкой, только маленькие дырочки для глаз. Все равно слепит
ей глаза словно электросваркой. И болит голова. И тело ватное горит.
Но она идет. А солнце свирепствует, как конвоир на расстрельном участке.
Никогда в октябре не было такого страшного солнца. Откровенно говоря, и в
августе такого не бывало. Потому Настя старается ночами идти. А днями - если
только лес впереди. Если нет впереди леса - отдыхает, чтобы всю ночь без
остановок идти.
И еще день. И еще ночь. Продирается Настя орешником. Бредет кустами.
Оглянется: та гора, которую утром прошла, все еще и к вечеру видна. Кажется,
за последние десять часов сто километров позади осталось, сил отдала на
тысячу километров, а если разобраться, то больше десяти не наберется.
Знает Жар-птица, что мысль свою все время от дороги отвлекать надо. Ноги
пусть несут, глаза пусть видят, но мозг совсем о другом думать должен. О
чем? О жизни. Бредет, своим мыслям улыбается.
Идет и идет. Вспоминает всю свою прошлую жизнь. И вдруг открытие. Простое
совсем. В ее жизни было и плохое, и хорошее. Так вот у нее оказывается выбор
есть: можно жизнь свою сделать счастливой или несчастной. Это так же просто,
как выбрать фильм в правительственной гостинице - выбирай, что хочешь:
драму, комедию, трагедию, фарс, приключения и вообще что нравится. Так вот,
если выбирать в памяти все хорошее, то хорошая жизнь получается. А если
вспоминать все плохое, то получается плохая жизнь. От нас самих зависит, что
из прошлого наша память выбирает. Захотел жизнь превратить в триумф, скажи
себе только: моя жизнь - триумф, и выбирай в памяти моменты великих
свершений. Хочешь счастья в жизни - вспоминай моменты счастья. У каждого
есть что вспомнить. Как каждый для себя жизнь прошлую сформулирует, такой
она для него и будет. Можешь жизнь свою по собственному желанию превращать
во что нравится: в приключения или в героическую эпопею. Но если так легко
прошлую жизнь сделать счастливой, то почему жизнь будущую не превратить в
один яркий взрыв счастья? Надо просто отрицательные эмоции отметать. Надо
просто о плохом не думать. Все будет хорошо. Надо только верить, что все
будет хорошо. Надо только отрешиться от плохих воспоминаний. Надо только
душу не пачкать мечтами о мести, надо злую память давить. Надо прощать людям
зло. Надо его забывать. Смеется Настя над собою: многим ли она прощала,
многих ли намерена прощать?
Бредет счастливая Настя. Со счета шагов не сбивается. Только каждый шаг
все труднее достается. Помнит она счет шагам в каждом марафоне, только не
помнит, сколько марафонов прошла, не помнит, сколько дней она идет.
Перепутались дни и ночи. Потрескались губы, кожа на лице совсем тоненькая.
Скулы под тоненькой кожей как каркас проступают. И ребра каркасом. Голод ее
не мучит. И жажда не мучит. Удивляется Настя. Сколько энергии отдано
продиранию сквозь орешники и малинники, сколько километров пройдено, должен
бы голод проявиться. Не проявляется. Ну и хорошо. Чувствует Настя, что с
каждый днем она все легче становится. Почти невесомая. Один вопрос: если
энергия расходуется и никак не пополняется, то на чем же она до 913-го
километра дойдет?
И решила: на гордости.
Бредет.
На юг. На юг. На юг.
Идет рощами. Чахлыми перелесками. Идет степью. Ложится, когда кто-то на
горизонте появляется.
Больше шагов Настя не считает. Решила идти не останавливаясь. Идти, идти,
идти. Звенит голова от недосыпа. Знает: остановится - уснет.
Потому не останавливается.
Бредет.
Мираж пред нею на полмира. Мост. Одним концом в берег упирается. Другим -
в горизонт. Разъезд пустынный. Это 913-й километр. По откосу: "Слава
Сталину!" Рельсы в осеннем мареве. Припекает солнышко и плывут рельсы у
горизонта. И поезд на плывущих рельсах дрожит и колышется. Желанный поезд.
"Главспецремстрой". Он тут бывает по субботам. До 12-ти дня.
Где они, субботы? Потеряла Настя счет дням. И времени не знает. Давно
стукнула часы, давно остановились они, давно их бросила, чтоб руку не
давили, чтоб лишнего веса не тащить. И "Люгер" давно бросила. Солдату в
походе даже иголка тяжела. А тут "Люгер". Железяка чертова. По бедру все
лупил, в Волге ко дну тянул. К чертям его железного. Бросила - и легче идти.
Давно бросила его. С ним не прошла бы такой путь. Ни за что не прошла бы.
Потрогала Настя место на бедре, где "Люгер" висел, удивилась: он все еще
висит, зараза железная. Все хотела бросить, да так и не дошли руки. Как же
она с такой тяжестью столько километров? Сама себе удивляется. А часов точно
нет. По солнышку полдень вырисовывается. Жаль, по солнцу часы определять
легко, а минуты - не очень. И если верить солнцу, то сейчас
"Главспецремстрой" тихонечко двинется и покатит. И покатит. Быстро он
разгоняется. Быстро за горизонт его уносит. Черт с ним. Разве жалко?
Понимает Настя, что не настоящий это мост, не настоящий разъезд, не
настоящий поезд. Не могла же она, больная, избитая, дойти до магистрали. Не
могла. Это сверх человеческих сил. И не могла же она выйти к разъезду прямо
в то время, когда "Главспецремстрой" тут стоит. Не могла. Просто ей хочется
дойти до магистрали. Хочется встретить поезд. Хочется войти в вагон и
упасть. И спать. Не просыпаясь. Спать всегда. И пусть с нее снимут ботинки.
Она никогда не будет больше ходить в ботинках.
Бредет.
В руки себя взять надо. Так надо идти, чтобы ботинки не цеплялись один за
другой. Не цеплялись. Не цеплялись. Очень может быть, что мост и разъезд -
вовсе не мираж. Очень может быть, что дошла она. И может, ей повезло, что
дошла в тот момент, когда поезд тут стоит. В субботу до полудня. А может,
товарищ Сталин прислал "Главспецремстрой" и приказал ждать, и ждать, и
ждать. Ее ждать. Ждать, пока птичка не прилетит. Ну этого быть не могло. У
поезда других дел много. И у других таких же поездов дел много. Вон какая
страна, и всю ее контролировать надо. Может быть, суббота сегодня. Только
вот в чем проблема: если она добредет до поезда, хватит ли сил по ступенькам
вскарабкаться? Не хватит. Что тогда делать? Стучать кулаком по двери. А
хватит ли сил стучать? Услышит ли ее кто? Ослабели руки. Это когда-то она в
морду могла подвести мастеру Никанору. Теперь руки висят, как крылья у
раненой птицы. Смешно: издыхающая Жарптица. Может, самое время "Люгер"
бросить? Легче станет. На целую тонну станет легче. Если опоздает на поезд,
то упадет у рельсов, поспит минут десять, вернется в поле и "Люгер" найдет.
Следующей субботы ей все равно не дождаться. Вот "Люгер" в самую пору ей и
сгодится. Стрельнуть в себя. А если дойдет она до поезда и успеет в него
забраться, то скажет, чтобы сбегали в поле да "Люгер" и подобрали. А сейчас
без него легче будет. Легче. Будет совсем легко.
Некоторые думают, что власть Сталина - это самое страшное, что выпало на
долю России. И осуждают мою героиню Настеньку Жар-птицу за то, что людей
стреляет без трепета душевного.
Я не стал расстрелы в деталях описывать, а допросы полностью опустил. Но
ясно без описаний, на допросах Жар-птица не праздным наблюдателем была и на
расстрелах - отнюдь не зрителем. Допрос и расстрел - работа.
На допросах и расстрелах Настя работала. Уверенно и спокойно.
Отдавая себя работе полностью.
Потому что власть Сталина не считала худшим вариантом.
В монастыре свободно Настя могла читать хоть Троцкого, хоть Бухарина,
хоть Радека. Не запрещалось. Даже рекомендовалось. И висели фотографии
вождей, которые врагами оказались. Настя на Троцкого часто смотрела. В глаза
портрету. А однажды на руки посмотрела. Большая фотография, спокойное лицо,
свободное положение тела, руки на животе. А на руках - маникюр. Ногти
товарища Троцкого длинны и ухоженны, как ногти стареющей придворной
красавицы.
Почему-то эти ногти Насте покоя не давали. Почему-то возненавидела она
их. Предлагал товарищ Троцкий ликвидировать семью и собственность. Предлагал
всех организовать в трудовые армии. Только не сказал товарищ Троцкий, кто
этими трудовыми армиями будет командовать. И как-то пальцы холеные товарища
Троцкого, и полированные длинные ногти под ярким красным лаком не вязались с
идеей трудовых армий. Или очень даже с этой идеей вязались. Просто закрыла
Настя глаза и представила себе, что есть трудовая армия...
У товарища Сталина тоже есть трудовые армии. Они называются коротко и
просто - ГУЛАГ. У товарища Сталина в трудовых армиях совсем мало людей.
Никак не больше десяти процентов населения. А товарищ Троцкий предлагал -
всех. У товарища Сталина трудовые армии только для перевоспитания. Каждый
надежду таит оттуда вернуться. А товарищ Троцкий предлагал всех туда.
Навсегда. Без всякой надежды... И ногти товарищ Сталин красным лаком не
красит...
Так что, если попадались Насте иногда троцкисты, то она допрашивала их с
особым пристрастием и стреляла с особой любовью.
Попадались ей и бухаринцы. Товарищ Бухарин был романтиком революции.
Предлагал вывести новую породу людей. Путем расстрелов. Убивать плохих,
чтобы остались только хорошие. Великолепная идея. Только кому-то надо будет
решения принимать, кого стрелять, кого миловать. И получается сразу класс
людей с абсолютной властью... И если романтика товарища Бухарина
расстреляли, так ведь в соответствии с его же собственной идеей. Он-то себя
считал хорошим, а поди докажи, что ты хороший...
Знала Настя, что будет, если власть возьмет товарищ Зиновьев, который
считал только те структуры прочными, "под которыми струится кровь". Так
товарищ Зиновьев и выражался публично и печатно.
И пока Сталин воевал против всяких радеков и Каменевых, тихо поднялась
над Россией жуткая тень капризного, трусливого, самовлюбленного,
изнеженного, извращенного, предельно жестокого барина по имени Тухачевский.
И рядом с Тухачевским - безграмотный Якир, заливший землю потоками крови
невинных. Якир в каждом занятом коммунистами районе устанавливал процент
мирного населения, которое подлежало истреблению.
И много еще их было.
Спасти Россию - не допустить к власти Тухачевского - Сталин мог, только
опираясь на Ежова. В борьбе против Тухачевского Сталин вынужден был дать
Ежову почти абсолютную власть. И закружилась голова у товарища Ежова. И
самого потянуло на власть... Он мог ее взять. И что бы тогда ждало Россию?
Понимала Настя, что повезло России. Понимала, что власть Сталина - не
худший вариант. Без этой власти миллионы шакалов, выброшенных на гребень
революцией, растерзают страну.
Понимала Жар-птица - бывает хуже.
Занимала она скромный незаметный пост и на этом посту, как тысячи других,
делала все, что в человеческих силах, и сверх того, чтобы худшего не
допустить.
Оптимисты думают, что жизнь - это борьба добра и зла. Ей жизнь не
представлялась в столь розовом свете. Она знала, что жизнь - это борьба зла
с еще большим злом.
Не пропадает мираж на горизонте. Стоит "Главспецремстрой" явный, как
картиночка. И решила: идти до самого миража. И умереть. В движении.
Идет. Пахнет железнодорожный разъезд углем. Пахнут шпалы запахом своим
особым. Их какой-то чертовщиной пропитывают, чтоб не гнили. Издалека Настя
запахи железнодорожные чувствует. Хорошо, но от острого запаха голову ломит.
Идет. Идет Настя и понимает, что не мираж это вовсе. Это поезд. Это
"Главспецремстрой". И ни какой-либо, а именно тот. "Главспецремстрой-12".
Его по очертаниям издалека видно. Дураки думают, что однотипные вагоны все
одинаковые. Но нет. Если присмотреться, у каждого своя индивидуальность.
Спотыкается Настя. На колени падает. А ведь решила так ноги переставлять,
чтоб ботинок за ботинок не цеплялся. Чтоб не цеплялся. А шажки маленькие
совсем. Нет бы пошире шаги. Не получается.
Бредет она и понимает, что мог старший майор государственной безопасности
Бочаров у железнодорожного разъезда засаду поставить. Мог. Вот бредет она,
уже не прячась, нет сил больше прятаться, вот бредет она из последних сил,
спотыкаясь, а они сейчас и выпрыгнут. И захватят ее у самого поезда. Бредет
она, не прячется: может из поезда заметят? Не замечают. А бочаровские тигры
в засаде ее, конечно, видят и выскочат... В них и стрельнуть ей будет нечем.
Был "Люгер" на боку и семь патронов в нем. Но выбросила Настя "Люгер" Нечем
ей теперь отстреливаться. А был бы "Люгер", она бы сейчас в воздух
шарахнула, в поезде услышали бы и спасли...
Солнце высоко. Полдень. Говорил Холованов: от полночи до полудня. До чего
судьба злая: нет бы Насте выйти сюда в прошлую полночь. За двенадцать часов
от леса до разъезда добрела бы. А так... Уйду поезд. И вернется через
неделю. Не доживет Настя неделю.
Идет она, руками машет. Идет и кричит. "Не уезжайте", - кричит. Кричит и
смеется. Кричит и понимает, что не кричится. Смешно: понимает, что губы
спеклись и потрескались. Что и не раскрываются губы ее вовсе. Это ей только
кажется, что кричит, а в горле пересохшем крик не рождается. Не видит ее
никто. Идет Настя, как кавказский пленник. Тот по полю к своим бежал и
кричал: "Братцы! Братцы!" Но те не слышали, а из лесу на скакунах выскочили
краснобородые... Так и Настя к своим идет. Правда, пока не выскочили из леса
на скакунах, но поезд в любую минуту уйти может. В любую. Идет и плачет.
Жалко. Если бы на час опоздала, то не так жалко. Жалко, когда в минуты не
уложилась.
Вконец Жар-птица отощала. Как былиночка. Может, и смотрел кто в ее
сторону, но сквозь нее только поле ковыльное увидел. И часовой у поезда. И
часовой не видит ее. Это ночью часовой бдительным бывает. А тут встал у
вагона, развернулся спиной на осеннее солнышко, да и пригрелся. Кто со
стороны поля подойти может? Никто не может.
Идет Настя, ступни ног горят огнем. Так горят, вроде по угольям идет.
Протянула руку и взяла ручку вагона. Теплая ручка, на солнышке разогрелась.
Правое колено на ступеньку. И всем телом вперед. Теперь левую ногу подтянуть
и на ступеньку коленями. Теперь правой ногой надо встать на ступеньку.
Теперь левой Круги оранжевые в глазах. Подниматься надо не ногами, а руками
за ручки хвататься и тянуться. Правую ногу на вторую ступеньку. Теперь всем
телом вперед. Теперь левую ногу поднять на вторую ступень. Не поднимается.
Обидно. Дрожь по поезду. Дернет сейчас - и свалится она в полынь
придорожную, и не увидит ее никто. И уйдет поезд без нее, и не скажет никто
товарищу Сталину, что она почти дошла. Что не дошла она всего одной
ступеньки. Не расскажет никто товарищу Сталину, что папку с документами "она
под расстрельным шкафом спрятала. Не расскажет ему никто, что "Контрольблок"
в Волге лежит, стропой привязан к килю разбитой деревянной баржи. Ладно Ногу
вверх. Так. Встала нога на ступень и прожгло ступню. Теперь правую ногу на
третью ступень. И дверь пред нею распахнута.
Только тут ее часовой заметил:
- Кудыть, холера! Тудыть твою! Слязай! Стрялить буду!
И затвором - клац!
Но Настя и левой ногой уже в там