еребряная пудреница,
пара салфеток, кошелек с мелочью и парой долларовых банкнот.  Ни  сигарет,
ни спичек, ни билетов в театр.
     Я расстегнул молнию на боковом кармашке. Там лежали  ее  водительские
права и тонкая пачка банкнот: десять  бумажек  по  пятьдесят  долларов.  Я
быстро просмотрел их. Ни одной новенькой. За стягивающую  их  резинку  был
заткнут сложенный лист. Я вытащил его,  развернул  и  прочитал.  Это  была
обыкновенная расписка, аккуратно  напечатанная  и  помеченная  сегодняшним
числом. Будучи подписанной, она бы свидетельствовала о  получении  пятисот
долларов.
     Похоже, ее уже никто не подпишет. Я сунул деньги и  расписку  в  свой
карман; закрыл сумочку и глянул на диван.
     Мерле смотрела в потолок и проделывала со своим лицом  те  же  штуки,
что и раньше. Я принес из спальни одеяло и прикрыл ее.
     Потом пошел на кухню приготовить себе еще один коктейль.



                                    28

     Доктор Карл Мосс был высоким тучным евреем с  гитлеровскими  усиками,
глазами навыкате и невозмутимостью айсберга. Он положил шляпу и  сумку  на
кресло, подошел к дивану и совершенно бесстрастно посмотрел на девушку.
     - Я доктор Мосс, - сказал он. - Как наши дела?
     - Вы из полиции? - спросила она.
     Он наклонился, пощупал ее пульс, прислушался к дыханию.
     - Что вас беспокоит, мисс...
     - Дэвис, - подсказал я, - мисс Мерле Дэвис.
     - Меня ничего не беспокоит, - она удивленно раскрыла глаза. - Я...  Я
даже не понимаю, почему  я,  собственно,  лежу  здесь.  Я  думала,  вы  из
полиции. Видите ли, я убила человека.
     - Что ж, вполне естественное человеческое побуждение, - сказал он.  -
Я убил десятки. - Он даже не улыбнулся.
     Она начала вздергивать губу и медленно поворачивать голову.
     - Вы знаете, вам не стоит так делать, - очень мягко сказал он.  -  Вы
чувствуете, как сокращаются нервы, и начинаете сосредотачиваться  на  этом
ощущении, чем усугубляете конвульсию. Вы можете  контролировать  ее,  если
захотите.
     - Да? - прошептала она.
     - Если только захотите, - повторил он. - Вы  можете  прекратить  это.
Мне, собственно, все равно. Никаких болей, а?
     - Нет, - она потрясла головой.
     Он похлопал ее по плечу и отправился на кухню. Я  пошел  за  ним.  Он
оперся бедрами об умывальник и уставился на меня непроницаемым взглядом:
     - Что здесь случилось?
     - Это секретарь моего клиента, миссис Мердок из  Пасадены.  Клиент  -
порядочная скотина. Лет восемь назад Мерле страшно напугал  один  мужчина,
грубо пристав к ней. Насколько грубо - не знаю. Потом - не  могу  сказать,
что сразу же, но где-то в то же время - он выпал из окна или прыгнул. И  с
тех пор она совершенно не переносит, когда мужчины дотрагиваются до нее  -
даже без всякого умысла.
     - Угу. - Он продолжал пристально смотреть на меня выпуклыми  глазами.
- Она считает, что он выпрыгнул из окна из-за нее?
     - Не знаю. Миссис Мердок - вдова этого  человека.  Вскоре  она  вышла
замуж вторично, и второй ее муж тоже умер. Мерле осталась с  ней.  Старуха
обходится с ней как грубые родители с капризным ребенком.
     - Понимаю. Регрессия.
     - Как это?
     - Сильное душевное потрясение и подсознательная попытка  вернуться  в
детство. Если  миссис  Мердок  бранит  ее  много,  но  не  чрезмерно,  это
усиливает тенденцию. Происходит  отождествление  детской  подчиненности  с
детской защищенностью.
     - Нам обязательно углубляться в эти дебри? - проворчал я.
     Он спокойно ухмыльнулся.
     - Послушай, дружище. Совершенно очевидно, что девушка  -  невропатка.
Отчасти  это  спровоцировано  обстоятельствами,  отчасти   это   состояние
намеренно усугубляется ею самой. Я имею в  виду,  что  на  самом  деле  ей
многое нравится в ситуации. Даже если она и не  осознает  этого.  Что  там
насчет убийства?
     - Некто Ваньер, живет в Шерман-Оакс. Похоже, матерый шантажист. Мерле
время от времени отвозила ему деньги. Она  его  боялась.  Я  видел  его  -
мерзкий тип. Она  поехала  к  нему  сегодня  вечером  и,  как  утверждает,
застрелила его.
     - С чего это вдруг?
     - Говорит, ей не понравилось, как он скалился.
     - Из чего застрелила?
     - У нее пистолет в сумке. Но если и застрелила - то не  из  него.  Он
заряжен патроном не того калибра - из него невозможно  выстрелить.  Да  из
него и не пытались выстрелить.
     - Все это слишком сложно для меня, - сказал Мосс. -  Я  всего-навсего
доктор. Что вы хотите от меня сейчас?
     - И еще, - продолжал я, не обращая внимания на вопрос, - она сказала,
что в комнате горела лампа - это в половине-то шестого прекрасного летнего
вечера! И парень при этом был в пижаме, а из входной двери торчал ключ.  И
он не встал, чтобы впустить ее. Просто сидел и скалился.
     Доктор кивнул и сказал:
     - О... - Он всунул в толстые губы сигарету и  зажег  ее.  -  Если  вы
хотите спросить меня, действительно ли она верит,  что  убила  его,  то  я
ничем не могу вам помочь. Из ваших слов я понял, что парень к  ее  приходу
уже был мертв. Так?
     - Дружище, я там не был. Но очень на это похоже.
     - Если она считает, что именно она убила его, и не притворяется - Бог
мой, как невротики умеют притворяться! - это означает, что сама  мысль  не
нова для нее. Вы говорите, у нее с собой был пистолет. Да,  вероятно,  эта
мысль не нова для нее. У  нее,  возможно,  комплекс  вины.  Хочет  понести
наказание.   Хочет   искупить   какое-то   подлинное   или    воображаемое
преступление. Я еще раз спрашиваю, что вы хотите от меня? Она не больна  и
не помешана.
     - Ей нельзя возвращаться в Пасадену.
     - О! - Он с любопытством глянул на меня. - А ее семья?
     - В Вичите, отец - ветеринар. Я дам им  знать,  но  сегодня  ей  надо
побыть здесь.
     - Мне трудно судить. Она достаточно доверяет вам, чтобы провести ночь
в вашей квартире?
     - Она пришла сюда по собственной воле. Так что, думаю, доверяет.
     Он пожал плечами и потрогал жесткие черные усики:
     - Ладно, я дам ей нембутал, и мы уложим ее в  постель.  А  вы  можете
бегать взад-вперед по кухне ночь напролет, взывая к своей совести.
     - Я должен ехать, - сказал я. - Надо  посмотреть,  что  все-таки  там
произошло. А она не может оставаться здесь одна. И ни один  мужчина,  даже
доктор, не сможет уложить ее в постель.  Нужна  сиделка.  А  я  найду  где
переночевать.
     - Фил Марлоу, - сказал Мосс. - Потрепанный рыцарь Галахад.  О'кей!  Я
поторчу здесь до прихода сиделки.
     Он вернулся в гостиную и позвонил в службу медицинских сестер.  Потом
позвонил жене. Пока он разговаривал, Мерле села и сцепила руки на коленях.
     - Я не понимаю, почему горела лампа, - сказала она. - В  доме  совсем
не было темно. Совсем не было темно.
     - Как зовут вашего отца, - спросил я.
     - Доктор Уилбурн Дэвис. А что?
     - Не хотите поесть чего-нибудь?
     Прикрыв трубку ладонью, Карл Мосс сказал мне:
     - Завтра, завтра все успеете. Это, вероятно, временное затишье.
     Он кончил разговор, положил трубку, подошел к своей сумке и вернулся,
держа пару желтых капсул на ладони. Он налил  воды  в  стакан  и  протянул
девушке таблетки:
     - Глотай.
     - Я же не больна, правда? - спросила она, глядя на него снизу вверх.
     - Глотай, детка, глотай.
     Она взяла таблетки, сунула их в рот и запила водой.
     Я надел шляпу и вышел.
     Спускаясь в лифте, я вспомнил, что в ее сумке не было никаких ключей.
Я вышел через вестибюль на Бристоль-авеню. Ее машину было нетрудно  найти.
Она была кое-как припаркована в двух футах от тротуара.  Серый  "Меркурий"
под номером 2Х1111. Я помнил, что эта машина принадлежала Линде Мердок.
     В замке зажигания торчал ключ. Я сел в машину,  завел  ее,  убедился,
что бензобак почти полон, и тронулся. Это была чудесная, быстрая машина.
     По шоссе Кауэнга она неслась, как на крыльях.



                                    29

     Проезд Эскамилло был очень узок и извилист и тянулся вдоль нескольких
кварталов жилых домов, а прямо  над  ним  нависал  коричневый  осыпающийся
холм, населенный лишь лишайниками и мхами. За пятым, последним,  кварталом
дорога делала аккуратный маленький вираж  влево,  с  разбегу  врезалась  в
подножие холма и умирала без стона. В последнем квартале  было  всего  три
дома, два из которых стояли по сторонам дороги при самом  въезде,  а  один
находился поодаль, в самом  тупике.  Последний  и  был  домом  Ваньера.  Я
посветил фарами и убедился, что ключ все еще торчит в замочной скважине.
     Это был узкий коттедж английского типа с  высокой  крышей,  сбоку  от
него находился гараж, около которого стоял автоприцеп.  Свет  ранней  луны
заливал лужайку перед домом. Огромный дуб рос чуть ли не на крыльце. Света
в доме не было - по крайней мере, со стороны фасада все окна были темны.
     Характер окружающего ландшафта не исключал возможности  того,  что  в
доме даже днем пользовались электрическим освещением. Здесь бывало  светло
разве  что  по  утрам.  Как  любовное  гнездышко  этот   дом   имел   свои
преимущества, но для  резиденции  шантажиста  он  совершенно  не  годился.
Конечно, внезапная смерть может подстерегать вас где угодно  -  но  Ваньер
сильно облегчил ей задачу.
     Я  развернул  машину,  отъехал  от  тупика   до   угла   квартала   и
припарковался там. Тротуара здесь не было, и к дому Ваньера я вернулся  по
проезжей части. Передняя дверь была сделана из окованных  железом  дубовых
панелей. Из замочной скважины торчала  головка  плоского  ключа.  Я  нажал
кнопку звонка - и он прозвенел отдаленно и  безжизненно,  как  и  положено
звенеть звонкам по ночам в пустых домах.  Я  обошел  дуб  и  направил  луч
карманного фонарика сквозь листву на дверь гаража. Там  стояла  машина.  Я
обошел дома и  осмотрел  маленький  пустынный  дворик,  окруженный  низкой
каменной стеной.  Еще  три  дуба,  и  под  одним  из  них  -  стол  и  два
цельнометаллических стула. Поодаль у стены -  печь  для  сжигания  мусора.
Возвращаясь к входной двери, я посветил фонариком в прицеп. Там как  будто
никого не было.
     Я отпер входную дверь и ключ оставил в замке. Мухлевать  здесь  я  не
собирался. Чтобы тут ни было.  Я  просто  хотел  убедиться.  Я  пошарил  в
поисках выключателя, нашел и щелкнул им. В тусклом сиянии  развешанных  по
стенам бра с парными лампами я увидел ту самую лампу, о  которой  говорила
Мерле. Я подошел, включил ее, а потом вернулся к двери и выключил  бра.  У
лампы был абажур из стекла и фарфора, ее яркость можно было  регулировать.
Я поставил переключатель на максимум.
     В глубине этой комнаты находилась дверь, а рядом, справа, - сводчатый
проем в стене, за которым небольшая столовая.  Висящие  в  проеме  тяжелые
парчовые занавеси - далеко не  новые  на  вид  -  были  полураздвинуты.  В
середине стены по левую руку находился камин, по обеим сторонам и напротив
стояли книжные шкафы. В углах комнаты стояло  по  диванчику,  кроме  того,
здесь были кресла: одно - с золотистой обивкой, одно - с розовой  и  одно,
со скамеечкой для ног, жаккардовое - коричнево-золотистого цвета.
     На скамеечке стояли ноги в зеленых сафьяновых шлепанцах.  Я  медленно
перевел взгляд выше. Темно-зеленый шелковый халат,  подвязанный  поясом  с
кистями, распахнутый на  груди  так,  что  видна  монограмма  на  кармашке
пижамы. Из  кармашка  аккуратно  высовывается  белоснежный  накрахмаленный
платочек. Желтое лицо повернуто в сторону, к настенному зеркалу. Я подошел
и глянул в зеркало: все точно, смотрит как-то искоса и скалится.
     Его левая рука лежала  между  коленом  и  ручкой  кресла,  правая  же
свешивалась с кресла, касаясь кончиками пальцев  ковра.  И  касаясь  ручки
небольшого револьвера приблизительно тридцать второго калибра, с  коротким
стволом. Правая сторона лица была прижата к спинке  кресла;  правое  плечо
было залито темно-коричневой кровью, как и правый  рукав.  Как  и  кресло.
Очень много крови на кресле.
     Положение его головы показалось мне не вполне  естественным.  Похоже,
какой-то чувствительной душе не понравился ее вид справа.
     Я осторожно  отодвинул  ногой  скамеечку.  Задники  шлепанцев  жестко
поехали по жаккардовой поверхности - но не с ней. Труп уже  одеревенел  до
состояния бревна. Я наклонился и потрогал его лодыжку. Лед и вполовину  не
бывает таким холодным.
     На  столике  у  правого  локтя  убитого  стоял  стакан  с   недопитым
выдохшимся коктейлем и пепельница, полная окурков и пепла. На трех окурках
были следы губной помады. Блестящей ярко-красной помады, какой  пользуются
блондинки.
     Около другого кресла стояла еще одна пепельница, полная пепла, но без
окурков.
     Довольно сильный запах косметики в комнате боролся с запахом смерти -
и проигрывал. Но и проиграв, все равно ощущался в воздухе.
     Я осмотрел другие помещения, включая и выключая  по  пути  свет.  Две
спальни: одна со светлой мебелью, другая - с мебелью из красного клена. Со
светлой, похоже, пустовала. Приятная на вид ванная комната в коричневом  и
темно-красном кафеле, с душевой кабинкой за стеклянной  дверью.  Крохотная
кухонька. Много бутылок в раковине. Много  бутылок,  много  стекла,  много
отпечатков пальцев, много улик. А может статься, и нет.
     Я вернулся в гостиную и остановился посередине, дыша ртом  как  можно
глубже; я стоял и соображал, какой же будет результат, если  я  позвоню  в
полицию, сообщу об этом трупе, а заодно и о том, что я тот самый  паренек,
который нашел тело  Морнингстара  и  смылся.  Результат  будет  плачевный,
весьма плачевный. Три убийства, Марлоу. Марлоу, ты по колени в  трупах.  И
никаких достоверных, логичных, благоприятных для тебя объяснений. Но и это
еще не самое худшее. Ты перестаешь быть независимым агентом. Ты  сразу  же
лишаешься возможности делать все, что захочешь, и  расследовать  так,  как
считаешь нужным.
     Карл Мосс, может, быть и укроет Мерле под мантией эскулапа.  А  может
быть, в конечном счете решит, что ей будет полезнее во всем  чистосердечно
признаться.
     Я вернулся к жаккардовому креслу, стиснул  зубы  и  потянул  на  себя
голову  убитого.  Пуля  вошла  в  висок.  Конечно,  это  можно   посчитать
самоубийством. Но такие,  как  Ваньер,  не  кончают  жизнь  самоубийством.
Шантажист, даже когда его запугивают, не теряет ощущения силы и власти - и
это ощущение любит.
     Я отпустил его голову  и  нагнулся,  чтобы  вытереть  руку  о  ковер.
Нагнувшись, я увидел под стоявшим рядом с креслом столиком  уголок  рамки.
Обойдя кресло, я носовым платком вытащил из-под столика картинку.
     В стекле была трещина. Картинка упала со стены - я  увидел  маленький
гвоздик. Можно было догадаться, как именно это случилось. Кто-то  стоявший
рядом с Ваньером - кто-то, кого он знал и  не  боялся,  -  внезапно  вынул
пистолет и выстрелил ему в правый висок. А  потом,  испугавшись  хлынувшей
крови или отдачи пистолета, отскочил к стене и сбил картинку. Она упала на
угол  и  отлетела  под  стол.  А  убийца  был  слишком  осторожен,   чтобы
дотронуться до нее. Или слишком испуган.
     Я посмотрел на картинку. Она явно не представляла никакого  интереса.
На ней был изображен какой-то  тип  в  камзоле  и  рейтузах,  в  кружевных
манжетах и пышном берете с пером; он высовывался из окна и, очевидно, звал
кого-то находящегося на улице. Улица на картинке не поместилась. Это  была
цветная репродукция чего-то не особо выдающегося.
     Я осмотрелся. На стенах висели и другие картины: пара довольно  милых
акварелек, несколько гравюр (как-то старомодно для нашего  времени  -  или
нет?). Всего с полдюжины. Что ж, возможно, парень любил картины - и что из
этого? Человек высовывается из высокого окна. Очень давно.
     Я  посмотрел  на  Ваньера.  Он  ничем  не  мог  мне  помочь.  Человек
высовывается из высокого окна - и очень давно.
     Слабая догадка чуть шевельнулась в сознании - я почти не заметил  ее,
почти просмотрел. Движение мысли было легче касания перышка, легче касания
снежинки. Высокое окно. Из него высовывается человек. Очень давно.
     И тут до меня дошло. Из высокого окна - давно - восемь  лет  назад  -
высовывается человек - слишком далеко высовывается - человек  падает  -  и
разбивается насмерть. Человек по имени Горас Брайт.
     - Мистер Ваньер, - сказал я с ноткой восхищения в голосе, -  экий  вы
хитрец.
     Я перевернул картинку. На обратной ее стороне были  записаны  даты  и
суммы. Первая дата  была  поставлена  почти  восемь  лет  назад.  Суммы  в
основном были по пятьсот долларов, несколько - по семьсот пятьдесят и  две
- по тысяче. Всего одиннадцать  тысяч  долларов.  Последний  взнос  мистер
Ваньер не получил. Ко времени его прибытия он был еже  мертв.  Не  так  уж
много за восемь лет. Клиент мистера Ваньера очень сильно торговался.
     Исписанная  картинка  крепилась  к  рамке   стальными   граммофонными
иголками. Две из них вывалились. Я отковырял картонку, чуть порвав ее  при
этом.  Между  ней  и  репродукцией  был  вложен  конверт.  Надписанный   и
запечатанный. Я вскрыл его. Там были две фотографии и негатив.  Фотографии
были одинаковые. На них был  изображен  высунувшийся  из  окна  человек  с
раскрытым в крике ртом. Руками он упирался в стенки  оконного  проема.  За
его плечом виднелось женское лицо.
     Это был  худощавый  темноволосый  мужчина.  Его  лицо  на  фотографии
получилось несколько расплывчатым, как и лицо стоящей за ним  женщины.  Он
далеко высовывался из окна и кричал - или звал кого-то.
     Я стоял и рассматривал снимок. И,  насколько  я  мог  судить,  он  не
значил ровным счетом ничего. Но я знал: он должен что-то значить. Я просто
не понимал,  что  именно.  И  я  продолжал  его  рассматривать.  И  спустя
некоторое  время  понял:  здесь  что-то  не  то.  Это  была   мелочь,   но
принципиально важная. Положение рук мужчины относительно оконного  проема.
Руки его ни во что не  упирались  и  ничего  не  касались.  Они  висели  в
воздухе.
     Человек вовсе не высовывался из окна. Он падал.
     Я положил все обратно в конверт, сложил картонку и сунул  все  это  в
карман. А рамку, стекло и репродукцию спрятал в шкафу под полотенцами.
     Все это отняло у меня слишком  много  времени.  У  дома  остановилась
машина. По дорожке, ведущей к двери, послышались шаги.
     Я спрятался за занавесками в сводчатом проеме.



                                    30

     Дверь открылась и тихо закрылась.
     В комнате висела тишина - как дыхание человека  в  морозном  воздухе.
Потом раздался хриплый визг, переходящий в тоскливый вой.
     Потом дрожащий от ярости мужской голос произнес:
     - Неплохо, но и недостаточно хорошо. Попробуй еще раз.
     - Господи, это Луи, - раздался женский голос, - он мертв!
     - Я могу и ошибаться, - сказал мужчина, - но, мне кажется, играешь ты
препаршиво.
     - Господи! Алекс, он мертв! Сделай что-нибудь, ради Бога... Сделай же
что-нибудь!
     - Да, надо бы, - ответил хриплый напряженный голос  Алекса  Морни.  -
Надо бы превратить тебя в нечто подобное. С кровью и  всем  таким  прочим.
Надо бы, чтобы ты валялась здесь, такая же мертвая, такая  же  холодная  и
так же медленно разлагалась. Впрочем, тут и  делать  ничего  не  надо.  Ты
давно  уже  такая.  Совершенно  разложившаяся.  Ты  всего  восемь  месяцев
замужем, а уже изменяешь мне с этим паршивым торгашом. Боже мой! О  чем  я
только думал, когда связался с такой потаскухой, как ты?!
     Последние слова он почти прокричал.
     Женщина испустила еще один стон.
     - Прекрати притворяться, - горько сказал Морни. -  Думаешь,  зачем  я
привез тебя сюда? Ты никого не обманешь. За тобой  следили  уже  несколько
недель. Ты была здесь прошлой ночью. А я был здесь уже днем. И увидел  то,
что сейчас можно видеть. Твоя помада на сигаретах, стакан, из которого  ты
пила. Я очень хорошо представляю, как ты сидишь  на  ручке  этого  кресла,
роясь в его сальных волосах,  и,  в  то  в