ели и называли ее капотом (2, т.3, 114)" - первый период.
    Придя  домой  в новой шинели, Башмачкин "скинул... и повесил ее бережно на
стене...  и  потом нарочно вытащил, для сравнения, прежний капот свой... и сам
даже  засмеялся... И долго еще потом... он все усмехался, как только приходило
ему на ум положение, в котором находился капот"(2, т.3, 123) - второй период.
    В  "период  капота" один директор захотел продвинуть Башмачкина по службе,
приказав  дать  ему  работу  поважнее переписывания, но получил ответ: "нет...
дайте я перепишу что-нибудь" (2, т.3, 112).
    Как  противоположная  возникает  в сюжете новая тема героя: "в голове даже
мелькали  самые  дерзкие  и  отважные  мысли: не положить ли, точно, куницу на
воротник"  (2,  т.3, 120). Для департаментской службы неумение героя перевести
"глаголы  из  первого  лица  в  третье"  (2,  т.3,  112) равносильно неудаче в
экзамене   на   чин,  а  мечта  о  кунице  тождественна  желанию  должностного
продвижения.  Это  подтверждается  и  тем, что новая шинель Башмачкина помогла
чиновникам  рассмотреть  в  нем  своего.  Теперь  герой  "не простая муха", он
вставлен в общую систему отношений.
    Гоголь, представив своего героя как "одного чиновника", служащего в "одном
департаменте",  то  есть  уподобив  его всем чиновникам в любых департаментах,
создает  вместе  с тем образ человека, который отличается от своей чиновничьей
среды особым досугом, особым отношением к службе ("служил с любовью" - 2, т.3,
111),  не  помышляет  о  чинах  и  наградах,  доволен  своим простым уделом. В
чиновнике  Башмачкине  слилось несколько начал: с одной стороны, он титулярный
советник,  как все, с другой стороны, он же титулярный советник, не похожий на
всех, и, наконец, он вечный титулярный советник.
    Герой  не случайно назван вечным титулярным советником. Эта его титулярная
"вечность"  ставит  Башмачкина  вне времени и помогает осмыслить его как некий
мифологический  персонаж.  Мифологичность  подчеркивается повествователем тем,
что  никто  не  мог  припомнить,  когда  герой поступил в департамент, кто его
определил,  сколько переменилось при нем директоров и начальников: "его видели
все на одном и тот же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем
же  чиновником  для  письма;  так  что  потом  уверились, что он, видно, так и
родился  на  свет  уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове"
(2,  т.3,  110). Хотя ирония повествователя несколько ослабляет мифологический
подтекст  образа  Башмачкина, но не снимает его совершенно. Тип героя строится
посредством   устойчивых   противопоставлений,   который  как  не  странно  не
разобщают, но объединяют его в единое целое. Башмачкин одновременно чиновник и
не  чиновник  ("простая  муха"); обыватель и отшельник; свой и чужой в одной и
той же социальной среде.
    "Строительство"  шинели вызвано бытовой причиной - наступлением морозов, в
то  же  время  стихия  холода в повести - главная сюжетная метафора. Это легко
увидеть,  обратив  внимание на продолжительность "зимнего времени" в "Шинели",
что не было еще предметом специального исследования.
    Гоголь  подробно  указывает  конкретные  сроки замены старого капота новой
шинелью:  "директор  назначил  Акакию Акакиевичу... целых шестьдесят рублей...
Еще  какие-нибудь  два-три месяца небольшого голодания - и у Акакия Акакиевича
набралось,   точно,   около  восьмидесяти  рублей"  (2,  т.3,  121).  Портному
понадобилось  для  работы  "всего  две  недели".  Таким  образом  определяется
конкретный срок "строительства" шинели - шесть с половиной месяцев.
    Обычно,  если Гоголь называет дату, это имеет значение для конструкции его
произведения.   Например,   в  "Носе"  25  марта  -  число  не  случайное,  но
продуманное,  значимое,  оно  напружинивает  фантастический  сюжет,  объясняет
кажущуюся   немотивированность   главного   события   повести.   В   "Записках
сумасшедшего"  последовательность чисел в дневнике Поприщина свидетельствует о
прогрессирующем сумасшествии героя.
    В "Шинели" писатель точен в определении движения времени, но исключительно
важный  для  героя  и для всего хода повести день, когда была сшита шинель, им
утаен:  "Это  было...  трудно  сказать,  в  какой  именно день" (2, т.3, 121).
Умолчание  Гоголя  тоже  имеет особый смысл. В этот же день, не поставленный в
общий  ход  времени,  шинель  была  украдена  (не пробыв у Акакия Акакиевича и
одного  дня).  На  следующий день ("единственный случай в его жизни") герой не
явился в присутствие. А через день он решился идти к значительному лицу.
    Видно, что в "Шинели" писателем подчеркнуты разные временные периоды: "2-3
месяца",  "две  недели",  "полтора  суток",  "минут  в шесть", - таким образом
обращено  внимание читателя на течение времени в повести. Нетрудно заметить по
приметам,    указанным    Гоголем,   что   временная   протяженность   периода
"строительства"   шинели  равна  примерно  около  полугода.  Все  эти  полгода
пространство  повествования  становится все холодней и холодней. Сообразуясь с
холодным природным временем года нетрудно рассчитать протяженность повести - с
октября по апрель.
    Но  со  смертью  героя,  повесть,  как  это  следовало бы предположить, не
заканчивается.   Спустя   неделю   после  смерти  Башмачкина  свирепая  стихия
преследует  значительное лицо. Генерал, на санях отправившийся после дружеской
пирушки  к  Каролине Ивановне, недоволен ветром, который "вырвавшись вдруг бог
знает  от какой причины, так и резал в лицо, подбрасывая ему клочки снега... с
неестественной  силой  набрасывая  ему  на  голову"  (2,  т.3,  134).  В  этом
"подбрасывании"  на  голову  генерала  "клочков  снега" существует несомненная
перекличка  с  Акакием  Акакиевичем,  которому  чиновники "сыпали на голову...
бумажки,  называя  это  снегом"  (2, т.3, 111). Генерал, распоряжающийся целой
армией  маленьких  чиновников,  так же беспомощен перед властью высших стихий,
как и "распеченный" им Акакий Акакиевич.
    Холод  в  "Шинели" имеет не бытовой смысл. Это один из центральных образов
повести.  "Физическое  пространство"  (С.Г.  Бочаров)  холода  в  "Шинели"  не
соотносимо с календарным временем, хотя объективное, реальное движение времени
автором  подчеркивается.  Линейное  время  в  повести движется в неменяющемся,
неподвижном,   как   бы   застывшем  пространстве,  и  это  производит  особый
художественный эффект: время как бы застывает от холода, топчется на месте.
    В результате развития сюжета образ шинели становится своеобразным центром,
стягивающим  к  себе  все  сюжетные  линии.  Шинель претендует на роль героини
повествования,  определяя все перепетии сюжета. Все персонажи, далекие друг от
друга  (Акакий  Акакиевич,  Петрович,  значительное  лицо,  грабители  и  др.)
оказываются  взаимоотраженно  связанными  именно  посредством  их  отношения к
шинели. Центральное положение этого образа подчеркивается и заглавием повести.
Известно, что первоначальное название - "Повесть о чиновнике, крадущем шинели"
-   было   автором   отвергнуто.  Гоголю  было  важно  выделить  общую  мысль,
заключающуюся не в факте кражи, а в самом предмете - шинели.
    В  этой повести, как и в некоторых других повестях, например, в "Носе" или
"Портрете",   конфликтная   ситуация   выделяет   с  одной  стороны,  человека
(чиновника), а с другой - нос, шинель, картину, то есть предмет, укрупнившийся
за счет насыщения его семантическим смыслом.
    Но  несмотря на очевидные сходства, нос и шинель - образы разного порядка.
В  отличие  от  "Носа",  в  "Шинели"  конфликт  человека  и  вещи усложняется,
приобретает   ступенчатый  характер,  рядом  с  социальным  обличением  в  нем
намечается  намного  более сложный конфликт - конфликт внутреннего и внешнего,
живого и мертвого.
    Шинель  становится  для Акакия Акакиевича больше чем просто дорогой вещью,
на  которую  ему,  во всем себе отказывая, пришлось собирать деньги около семи
месяцев.  Шинель  -  это  не только средство защиты от холода, знак социальной
значимости  или  даже  не  мечта  о  продвижении  по службе. Шинель для Акакия
Акакиевича  становится  "подругой  жизни",  срастается  с  ним  в  одно целое:
"существование  его  сделалось  как-то  полнее,  как  будто бы он женился, как
будто...  какая-то  приятная  подруга жизни согласилась с ним проходить вместе
жизненную  дорогу,  -  подруга  эта  была  не  кто другая, как та же шинель на
толстой вате, на крепкой подкладке без износу (2, т.3, 120)".
    По  наблюдению  О.Г.  Дилакторской,  "в плане значения шинели как "подруги
жизни"  интересна  еще  одна  деталь: на шинель не случайно задумано "положить
куницу  на  воротник"  <...> Воротник из куницы может быть воспринят читателем
как социальный показатель - повышение в чине..." (20, 200).
    Важно   и   то,  что  с  куницей  в  повести  связан  и  другой  смысл.  В
малороссийских  народных обрядах куница считалась символом невесты, девицы, за
которую давали куничный откуп.
    В  книге "Реализм Гоголя" Г.А.Гуковский пишет, что мечтать о кунице - "это
значит  мечтать  о  чем-то  свойственном  "значительным лицам" (18, 354) и сам
смысл  появления  идеи  "не  положить ли куницу на воротник" рассматривает как
возрождение человеческих нравственных начал в Башмачкине.
    Иерархия  чинов  в  описываемое  Гоголем  время отражалась в форме одежды:
"Мундир  означает  место служения, а также степень звания и должности" (62, 1)
На шинелях в строгом соответствии допускались воротники из черной мерлушки для
чиновников низших классов, а бобровые - для чиновников первых четырех классов.
В "Шинели" это обыгрывается: мертвец рвет с плеч, "не разбирая чина и звания",
всякие шинели: "на кошках, на бобрах, на вате, енотовые, лисьи, медвежьи шубы"
(2,  т.3,  132),  то есть посягает на чиновников разных рангов, ни для кого не
делая  исключения.  В  дополнение можно сказать и о том, что статский советник
Нос  опознан Ковалевым "по мундиру", "по шляпе с плюмажем" (2, т.3, 43) именно
как статский советник.
    Эти  примеры  говорят о том, что Гоголь, сам одно время бывший чиновником,
хорошо знал отличия в одежде чиновников разных классов и широко использовал их
в описании чиновничьего мира Петербурга.
    Таким  образом,  воротник  из  куницы,  о котором мечтает Башмачкин, имеет
прямое  отношение  к  служебному  продвижению, повышению в чине, как образ его
моделирующий.
    Ощущения  страдающего  от  мороза  мелкого  чиновника  хорошо были знакомы
самому  Гоголю, который по приезде своем в холодный Петербург из Малороссии не
имел  достаточно  денег,  чтобы  позволить  себе теплую зимнюю шинель. В своем
письме  матери  от  2 апреля 1830 года Гоголь сообщает, что "привык к морозу и
отхватал  всю зиму в летней шинели", так как не имел средств купить себе более
теплую одежду.
    Утрата  шинели  и  гибель  самого героя тесно связаны между собой. Потеряв
шинель,  Акакий  Акакиевич уже не может вернуться к своему прежнему состоянию.
Характерно,  что Акакий Акакиевич подхватывает простуду не той морозной ночью,
когда  ее украли, и ему пришлось раздетому возвращаться домой по морозу. Герой
простужается  только  через  несколько  дней,  возвращаясь  от  генерала после
должностного распеканья.
    Фантастическое  происшествие - сдергивание шинелей на ночных петербургских
улицах   -   писатель  подчеркнуто  связал  с  бытом.  Кражи  были  более  чем
распространенным явлением в Петербурге. Как свидетельство этому можно привести
дневниковую  запись  Пушкина:  "Улицы  не  безопасны. Сухтельн был атакован на
Дворцовой  площади  и  ограблен.  Полиция,  видимо, занимается политикой, а не
ворами  и  мостовою. Блудова обокрали прошлой ночью" (63,33). В том же бытовом
плане  Гоголь  указал  и  на  средства  и  приемы полиции в поимке грабителей.
Писатель  рассчитывал  на бытовое сознание своего современника, когда описывал
привычки  значительного  лица.  В  тексте  первого  собрания сочинения Гоголя,
которое он сам редактировал, было: "значительное лицо сошел с лестницы, стал в
сани  и  сказал кучеру: "К Каролине Ивановне". Бытовое значение словосочетания
"стал  в  сани"  объяснила  А.А.  Ахматова (25, 95). Стоя в санях в Петербурге
ездил  только  А.Х.Бенкендорф,  шеф  III отделения политической полиции. Таким
образом,  видно,  что  в  сфере  фантастического  финала писатель опирается на
бытовой опыт своего современника, на реальные ассоциации читателя. Разъяснение
же  этих  бытовых ассоциаций современному читателю является одной из важнейших
задач гоголеведения.
    В то же время Гоголь сдвигает логический смысл бытовых объяснений: уличный
грабеж  в  его повести происходит под видом поисков украденной шинели, полиция
по  высшему  распоряжению  призвана  изловить "мертвеца во что бы то ни стало,
живого  или  мертвого"  и "наказать его... жесточайшим образом" (2, т.3, 132).
Алогизм   мотивировок   в   фантастике  финала  выступает  как  художественная
закономерность.   Например,  значительное  лицо  не  услышал,  а  увидел,  как
покривился  рот  мертвеца,  который произнес: "твоей-то шинели мне и нужно! Не
похлопотал  об моей... отдавай же теперь свою!" (2, т.3, 132). Или чиновник из
департамента,   в  котором  служил  Башмачкин,  узнал  Акакия  Акакиевича,  но
одновременно не мог хорошо разглядеть его.
    В  эпилоге  повествователь  нигде не дает увериться читателю до конца, что
мертвец-грабитель  -  именно Башмачкин. Только в одном месте он прямо говорит,
что  тихая  смерть  героя  не  окончит  "бедной  истории",  что суждено Акакию
Акакиевичу  "несколько дней прожить шумно после своей смерти, как бы в награду
за  непремеченную  никем  жизнь"  (2, т.3, 132). Но сказав это, повествователь
отстраняется  от дальнейшего комментирования событий, предпочитая "спрятаться"
за говор молвы.
    Городские  слухи  -  прием,  переводящий  повествование не только на грань
реального  и  фантастического,  но  и  на  грань мифологизации. Миф о мертвеце
творит  многоликая, неиндивидуализированная толпа: какой-то будочник, какие-то
два  его  товарища,  какие-то  "деятельные  и  заботливые люди" (2, т.3, 135).
Мифологизация финала усиливает фантастический эффект повествования.
    Более  того,  она  провоцирует  его многооосмысленность, вызывая ассоциции
социального,  психологического, бытового характера и у современников Гоголя, и
у   исследователей   его   творчества.   Например,   Г.Волконский,  попечитель
С.-Петербургского учебного округа, понял финал "Шинели" в чисто бытовом плане:
воры распространили слух о мертвеце и пользовались его маской (47,102). А Граф
А.Г.Строганов,  губернатор  Петербурга,  считал, что привидение на мосту тащит
"просто  с каждого из нас шинель", то есть чувствовал в этом образе социальную
угрозу. (14, 194)
    Не  случайным  является и то, что с Башмачкина сняли шинель люди с "усами"
(2,  т.3,  125).  Это  определяет  их  как  военных. В одном из рассказов Ф.В.
Булгарина петербургская барышня пишет провинциалке: "здесь ни один штатский не
носит усов" (11, 205) В.Л.Комарович считает, что за одни "усы" повесть еще раз
обсуждалась  на  цензорском  комитете (37, 686). Писатель настойчиво повторяет
черты   грабителей  Башмачкина,  только  придает  им  гиперболичность:  ночное
приведение,  прогуливающееся  в  районе Коломны, было "высокого роста", носило
"преогромные   усы"   и   своим  кулаком,  какого  и  "у  живых  не  найдешь",
останавливало  всякую  деятельность.  В  финале  повести выстраивается цепочка
образов:  грабителей  Башмачкина, напоминающих приведения, мертвеца-чиновника,
наконец,  привидения с "преогромными усами". В этом как бы намечается эволюция
одной  и  той  же  темы  призрака,  хотя  и оформленной в разных образах. Этот
художественный  образ  построен  на основе внутрисюжетных перекличек и связей.
Ему  свойственны  переходы  из  чисто  реального  в  фантастический  план, что
увеличивает   потенциал   его  иносказательности.  Эта  особенность  структуры
художественного    образа   позволяет   сопрягать   в   нем   противоположное,
разномасштабное   и  несоизмеримое.  Распадение  же  одного  образа  -  образа
мертвеца,  призрака,  привидения  на  несколько  автономных образов делает его
более символическим и гибким.
    Писатель  сдвигает  пространственные пропорции в описании реально-бытового
ночного пейзажа городской окраины, когда Башмачкин в новой шинели возвращается
домой   после   пирушки.   В   описании   реально-бытовой   план   граничит  с
фантастическим.   Городская   замкнутость   вдруг   превращается  в  безмерное
пространство,  глухие  темные  уединенные  улицы, где ни души, вдруг сменяются
бесконечной  площадью,  "которая глядела страшною пустынею" (2, т.3, 125). Так
возникает  метафора  как бы размыкающая границы этого и того света, когда этот
свет  странно  пересекается  с  тем:  "Вдали,  Бог знает где, мелькал огонек в
какой-то  будке,  которая  казалась  стоявшей  на  краю  света" (2, т.3, 125).
Площадь  представляется  герою необозримым морем, зыбким, опасным, неверным. С
дрогнувшим  сердцем, с предчувствием чего-то дурного, ступает Акакий Акакиевич
на площадь, где и происходит уже известное трагическое происшествие.
    В  реально-бытовой зарисовке писатель не случайно прибегает к гипеболизму.
Один  грабитель  сказал  г р о м о в ы м голосом: "А шинель-то моя!", а другой
"приставил  ему  к  самому  рту"  кулак с чиновничью голову, промолвив: "А вот
только  крикни!"  (2,  т.3, 125). Оправившись через несколько минут, Башмачкин
стал  звать  на  помощь, но голос его "не думал долетать до конца площади" (2,
т.3, 126).
    Казалось бы, бытовая сцена ограбления Акакия Акакиевича подана автором как
нечто  фантастическое,  ирреальное,  противоречащее  всем законам логики. Этой
сцене  противостоит  финал  повести,  в  котором  нереальный сюжет (похождения
мертвеца) подкреплен реальными, подчеркивающими конкретную городскую географию
деталями: Кирюшкин переулок, Калинкин мост, район Коломны, Обухов мост.
    Тематическое   содержание   "Шинели"  отнюдь  не  ограничивается  историей
приобретения и кражи шинели, и последовавшей смерти чиновника. Шинель является
для Акакия Акакиевича не только и не столько материальной вещью, сколько целью
и смыслом его существования, утратив которую он утрачивает и саму жизнь.
    Смерть  Акакия  Акакиевича  не является спокойным успением праведника. "Он
находился   все   время  в  бреду  и  жару.  Явления,  одно  другого  страннее
представлялись ему беспрестанно: то видел он Петровича и заказывал ему сделать
шинель  с какими-то западнями для воров, которые чудились ему беспрестанно под
кроватью,  и  он  поминутно  призывал хозяйку вытащить у него одного вора даже
из-под одеяла, то спрашивал, затем висит пред ним старый капот его, что у него
есть  новая  шинель, то чудилось ему, что стоит он перед генералом, выслушивая
надлежащие  распеканья  и приговаривает: "Виноват, ваше превосходительство!" -
то,  наконец,  даже  сквернохульничал, произнося самые страшные слова, так что
старушка  хозяйка  даже крестилась, отроду не слыхав от него ничего подобного,
тем   более   что   слова   эти  следовали  непосредственно  за  словом  "ваше
превосходительство" (2, т.3, 131).
    Довольно  часто  финал  повести  осмысливается  как  бунт  Башмачкина. Это
своеобразно  документируется мнимой цитатой из повести, будто Акакий Акакиевич
"сдергивает"   шинель  с  плеч  "значительного  лица".  Трудно  согласиться  с
подобными  выводами  и  заключениями,  потому  что  они  противоречат коренным
основам мировоззрения Гоголя, чуждого идеи каких-либо насильственных действий.
    Фантастика  финала  повести  -  это не прикрытие намерений Гоголя показать
протест  и  бунт Башмачкина. "Особенность этой повести состоит в том, что хотя
венчающий  ее  фантастический эпизод посмертного появления героя и его встречи
со   "значительным   лицом"   внешне   никак  не  подготовлен  предшествующим,