сь следующий день
лось занимал все мысли Пенкина - хлопал по дюжим бокам хвостом,  кивал
рогатой головой,  выделывая ногами такие коленца,  точно был вовсе  не
гипсовым мертвым изваянием.
   Выставком традиционной,  проходившей  всегда в начале лета выставки
работал уже три часа: просмотрено было уже много работ и удачные в ху-
дожественном отношении приняты,  приближалось время обеда, и художники
думали больше о хлебе насущном  и  некоторые  уже  было  поднялись  со
стульев,  но  именно в этот не лучший момент появился и предстал перед
выставкомом с завернутой в холст скульптурой Пенкин.
   Надо сказать, что в секции скульптуры Пенкина знали давно,- слыл он
личностью ничем не примечательной,  и если брали работу его на выстав-
ку,  то ставили работу всегда в месте незавидном,  где-нибудь в  углу,
подальше.
   Пенкин снял со скульптуры холст,  и члены выставкома увидели гипсо-
вого выкрашенного коричневой краской лося - вещь, не имевшую к искусс-
тву  никакого  отношения,  расхожую в том смысле,  что встретить такое
можно на базаре,  на дощатом прилавке в окружении вереницы слоников  и
гипсовой  свиньи-копилки с дыркой в голове.  Члены выставкома с редким
единодушием отклонили крашеного лося,  председатель объявил перерыв, и
члены выставкома гурьбой отправились обедать.
   Глубокой ночью  в  неверном  свете  луны по залу с силуэтами темных
скульптур крался Пенкин,  тень его, отбрасываемая холодным светом, ка-
залась  длинной  и  горбатой  - согнувшись под тяжестью лося на плече,
Пенкин ступал по поскрипывающему вощеному полу и,  миновав два главных
больших зала, остановился в третьем нужном ему зале поменьше.
   Пот и  страх навалились на него с еще большей силой,  как только он
перестал двигаться,  остановившись в углу зала,  в месте,  где  стояли
обычно его работы, если попадали на выставку. Пенкин снял чужую работу
с постамента и,  взявшись за лося,  водрузил изваяние на свободное те-
перь  место,  будто  почувствовав ободряющий удар копытом под ложечку,
что,  конечно,  только показалось - крашеный лось стоял на  постаменте
тихо, как и положено стоять изделию из гипса - Пенкин, задвинув снятую
скульптуру за постамент, прикрыл скульптуру холстом и, смахнув рукавом
обильный пот с лица,  двинулся назад;  пройдя два больших зала, открыл
дверь знакомой кладовки,  в которой ждал,  когда закроют помещение  на
ночь,  и, упав широким задом на перевернутое ведро, привалился боком к
некрашеной стене и заснул мгновенно.  Утром его разбудили голоса убор-
щиц,  выйдя из кладовки, переждав за шторой, пока из коридора уборщицы
перейдут в зал,  Пенкин,  никем не замеченный,  открыл входную дверь и
очутился на улице.
   Этим же  днем,  в шестнадцать часов,  выставка открылась и вернисаж
походил бы на вернисаж прошлогодний, если бы не два случая, необычных,
странных, а то и вовсе непонятных.
   Народ на вернисаж ходил свой, знавший друг друга давно и ни в какую
Книгу отзывов ничего не писавший,  - скульптор брал собрата по профес-
сии  под  руку,  подводил  к своей работе и рассказывал,  естественно,
больше о достоинствах,  чем о недостатках работы,  вот,  собственно, и
все - ничего, впрочем, особенного...
   Но тут, в этот день, Книга отзывов была найдена, открыта и листы ее
исписаны.  Все записи касались только Пенкина и его крашеного лося,  и
все до единой записи были дурного,  ругательного свойства. Когда книга
была исписана до последней страницы,  произошло еще более странное со-
бытие: в зал вошел маленький толстый человек, сопровождаемый двумя ат-
летического сложения мужчинами,  человек,  быстро перебирая  короткими
ногами,  обошел зал,  затем так же быстро и молча второй и, наконец, в
третьем зале остановился не где-нибудь,  а перед злосчастным  гипсовым
лосем Пенкина.  "Ну что ж! Вполне в духе времени. - Наклонившись, про-
чел вслух: - "Лось", автор Пенкин. - И оборотясь к художникам с лицом,
похожим  на редьку,  так что длинный тонкий корень редьки падал на лоб
тонкой единственной прядью волос,  сказал громко: - Похож лось. Несом-
ненно! И найдет покупателя. Рыночная вещь". И, произнеся все это с ви-
димым удовольствием,  пошел быстро мимо расступившихся, изумленных ху-
дожников через залы к входной двери и, сев в стоящую у уличного троту-
ара длинную, невиданную машину, уехал.
   На следующий день,  утром,  нашли совершенно пьяную уборщицу, кото-
рая, мотая головой и плача, клялась, что гипсовый лось выпил у нее всю
воду из ведра, приготовленного к уборке.
   В поселке Ефросинья родила мальчика,  и с разницей в  неделю  утром
закричала  Евдокия и,  разрешившись от бремени,  заснула счастливо,  а
мать вынесла ребенка на крыльцо, под теплый луч солнца, и люди видели,
что то был мальчик.
   Дети боялись куклы, кукла была ничья - никто не хотел брать куклу в
дом,  но,  собравшись вместе,  дети наряжали куклу в разные одежды,  и
все-таки  кукла  не становилась настоящей куклой,  кончив забавляться,
оставляли куклу, сунув куклу под куст, как что-то запретное, кукла но-
чевала под кустом,  пока утром не приходили дети,  чтобы снова сделать
из куклы детскую куклу,  но кукла с маленькой головой и большой выпук-
лой грудью смотрела нарисованными недетскими глазами на детей, и когда
дети устали от своего любопытства,  бросили куклу в лопухи. Рано утром
Агриппина  вышла  на  крыльцо,  разминувшись в дверях с черной кошкой,
увидела четырех больших крыс, принесенных кошкой, и лежавшую в середи-
не розовую фигурку из пластмассы. Агриппина, наверное, рассудила как и
черная кошка, положившая куклу не с краю, а на самом видном месте, по-
тому что бросила куклу в глубокий узкий овраг, служивший помойкой.
   Дождь лил два дня, грибов в роще было видимо-невидимо, люди возвра-
щались домой с полными корзинами, варили и жарили белые грибы, грибной
дух  поселился  в поселке и висел в воздухе,  а в доме в конце поселка
родился мальчик,  и люди не знали, хорошо ли все это - к чему и почему
так?
   На закате  красный пастух в черных сапогах слушал длинный невеселый
рассказ рабочего,  и когда солнце село и рабочий шел за большой темной
спиной коровы,  то пропустил знакомый широкий куст, похожий на плечис-
того пастуха,  и,  вернувшись домой,  разделся и лег спать,  но  утром
проснулся рано,  вышел на крыльцо,  сел на ступеньку, и руки, лежавшие
на коленях, были вовсе не его руками, не принадлежали ему больше и су-
ществовали сами по себе,  отдельно - чужими были руки, не складывались
с ним никак в одно целое, и так горько стало, что, встав, начал ходить
по двору без всякого смысла.  "А что, и правда гвозди хорошие!" - дос-
тал из широкого кармана плоскую с яркой этикеткой  коробку,  открыл  -
один к одному,  не в машинном масле - точно мыл их кто,  чисто и акку-
ратно лежали в коробке гвозди - заколачивай любой, и взял рабочий, по-
держал гвоздь в ладони,  в пальцах грубых, нажал и с удивлением, почти
страхом,  почувствовал,  как гнется гвоздь,  выкинул гнутый некрасивый
гвоздь,  достал молоток из хозяйственного сарайчика - примерился, уда-
рил по шляпке раз, другой, и гвоздь вошел ровно в доску сарая, но вто-
рой согнулся и третий;  доставал из аккуратной коробки гвозди, и часто
гнулись голландские гвозди.  "Да как же так?  Что ж ты гнешься -  ведь
обычного  дерева доска!" - колотил по слабым гнущимся гвоздям и не за-
метил,  как перебудил в доме братьев, что стоят братья на крыльце и не
понимают ничего,  и узнали все в поселке, что закрыли небольшой завод,
где гвозди делали, где слесарил рабочий, закрыли, и все.
   На этой же неделе - от рощи до леса было недалеко,  почти граничили
роща и лес - не заметила поселковая женщина,  собирая грибы, как вошла
в лес,  но вдруг подняла глаза, увидела такого же сделанного из гипса,
что  и лось,  человека,  и человек этот гипсовый двигался.  Испуганную
женщину нашли люди,  шедшие за грибами, довели до дому, и хотя и силь-
ным был испуг свидетельницы, не поверили ей - одно дело лось гипсовый,
а совсем другое - человек.
   На гипсового раскрашенного лося Пенкина и правда находился  покупа-
тель.  Пенкин,  закончив очередного сохатого, относил вещь в художест-
венный салон,  относящийся к Союзу художников.  Дирекция салона и выс-
тавком,  принимавший работы, знали, что лося Пенкина непременно купят,
и выставком,  с омерзением встречая следующего лося,  принимал чудище,
потому  что для салона,  еле сводившего концы с концами,  лось означал
верные деньги.  Но однажды, подойдя к входной знакомой двери, убедился
Пенкин, что дверь салона закрыта, заглянув в витрину, увидел непривыч-
ную пустоту,  сваленные на пол пустые полки для скульптуры,  лестницу,
заляпанную  краской,  с одинокой фигурой маляра,  стоявшего на верхней
ступеньке лестницы, так что Пенкину видны ясно были только скучные ис-
пачканные  краской рабочие штаны и башмаки маляра.  На осторожный стук
Пенкина дверь открыл спортивного склада молодой человек и, вежливо со-
общив,  что  помещение принадлежит фирме "Ольга",  оставил удивленного
Пенкина на улице,  перед закрытой дверью.  Пенкин, добравшись на метро
до  станции,  от которой в пяти минутах ходьбы размещался в особняке с
колоннами Союз художников,  застал сидевшую на  втором  этаже  пожилую
женщину  в ярком платье - заместителя секретаря союза.  Отложив книгу,
зам.  секретаря подтвердила сведения о сданном в аренду салоне,  доба-
вив, что и Союз еле дышит из-за отсутствия денег.
   Два дня, не готовый к такому повороту дела, оставшись почти без де-
нег,  Пенкин перебивался с хлеба на воду,  пока не раздался телефонный
звонок и голос в трубке,  убедившись,  что говорит с господином Пенки-
ным,  тотчас назвал адрес и время,  то есть куда и  когда  должен  был
явиться Пенкин для писания портрета.  Трубку повесили,  а Пенкин заме-
тался по комнате, соображая, как ему быть, что теперь делать - профес-
сией его была скульптура,  живописью же он не занимался, разве балуясь
время от времени, да и то давно.
   Утром, в назначенный час,  с новеньким этюдником через плечо, отра-
зившись  в синих темных стеклах заморской машины,  Пенкин открыл дверь
подъезда и, поднявшись на второй этаж, нажал золоченую огромную кнопку
звонка.  То, что увидел, войдя в дверь, Пенкин, не доступно было пони-
манию:  ничего сколько-нибудь схожего не встречал Пенкин  ни  в  жизни
земной,  ни в сновидениях, даже в сказке - все увиденное, лишенное ло-
гики и здравого смысла,  было такого свойства, что и рассказывать сле-
дует на самых верхних нотах,  оглядываясь,  однако, во двор - не подъ-
ехала ли к подъезду санитарная машина,  из которой уже поднимаются  по
лестнице два здоровенных санитара...
   Отчасти из-за страха,  главным же образом оттого,  что никто автору
не поверит и люди скажут:  "Вздор все!" - и захлопнут книгу, рассказы-
вать  дальше  автор согласен только о непосредственной работе Пенкина,
опуская живые подробности, происходящие вокруг живописца.
   Хозяин квартиры сидел у зажженного камина, в шелковом халате и шле-
панцах на босу ногу, над кудрявой головой его, на каминной доске стоял
крашеный лось,  и Пенкин, увидев привычную глазу вещь, раскрыл этюдник
с красками, встал напротив сидящего и, взяв в руки кисть, остановился,
опустил треногу этюдника,  сел и уже из такого положения  -  несколько
снизу начал работу. Справившись с рисунком - обозначив сначала болван-
ку,  то есть общий абрис головы, Пенкин нарисовал части лица, проделав
все довольно быстро - тут нет ничего странного - известно,  что скуль-
пторы рисуют конструктивно,  имея в своей работе с глиной дело с боль-
шими массами. Пенкин взялся за краски, припоминая давнишние свои опыты
в живописи.  Сунув в готовый рисунок охру красную и белила и посмотрев
на  лучезарного  в расписном шелковом халате заказчика,  тут же сказав
себе:  "Нет, так не пойдет - выгонят в шею", - заменил охру на красный
кадмий и,  выкинув из головы все,  что знал о живописи, принялся ровно
прилежно раскрашивать рисунок, так точно, как делают любители, взявшие
кисть всего-то месяц назад.  Рисунок,  сделанный Пенкиным, был удачен:
хозяин несомненно был похож и даже привлекателен -  увеличенные  глаза
смотрели  сверху  снисходительно,  нос укорочен,  и теперь,  употребив
краску,  скульптор действовал осторожно,  не сбивая рисунка,  а только
обведя рисунок аккуратно и ярко.
   Закончив дело,  Пенкин отошел от этюдника и стоял позади заказчика,
живо поднявшегося с места,  подошедшего  и  рассматривавшего  портрет,
близко  наклонясь к полотну,  только что не пробуя портрет на зуб,  но
скоро оборотясь к застывшему в тревожном ожидании Пенкину, объявил ве-
село:  "Ну что ж, дело вы свое знаете",- и вернувшись к камину, взял с
каминной полки колокольчик - тотчас из глубины помещения явился  моло-
дой человек с двумя золочеными рамами - рамы, соответствуя оговоренно-
му размеру холста,  оказались совершенно разного изготовления: первая,
выполненная старым мастером со вкусом,  изящная, легкая, резко отлича-
лась от второй,  крытой кладбищенским золотом, безвкусной, вычурной, и
Пенкин, поглядев на портрет, решил умно, что как раз вторая рама точно
соответствует его собственному изделию,  и,  указав хозяину  на  раму,
увидел,  что не ошибся - портрет, оказавшись в безобразной раме, соот-
ветствовал ей так точно,  что Пенкин,  пораженный такой точностью, по-
чувствовал себя скверно.
   Сопровождаемый молодым  человеком,  обойдя  аллигатора под пальмой,
росшей в кадке, Пенкин вышел на улицу, где, зайдя в ближайший подъезд,
разомкнул потные пальцы и, пересчитав зеленые деньги, поразился выруч-
ке,  такой огромной,  что, ошарашенный, в валютном магазине неожиданно
для себя, действуя как бы в тумане, купил кокосовый орех, дома, с тру-
дом расколов его,  орудуя ножом и утюгом, не нашел внутри, кроме безв-
кусной жидкости и белой мякоти, также не имевшей вкуса, ничего больше.
   Ухали за высоким каменным забором огромные псы, луна выходила из-за
туч,  силуэт огромного дома с башенками,  выраставшими из крыш дома  в
самых  неожиданных  местах,  нисколько  не делал дом похожим на замок,
больше на каменный броневик или дзот,  угрюмо  молчал,  но  скоро  луч
сильного  фонаря упирался в лицо Пенкина,  фигура охранника исчезала в
черной тени дома, ворота открывались нехотя, тяжело, пропуская автомо-
биль внутрь, во двор, Пенкин входил в дом, заказчик легким взмахом ру-
ки усаживал Пенкина напротив себя,  Пенкин уверенно брал кисть, оттого
уверенно,  что  был  модным,  не дававшим сбоя в работе портретистом -
кисть касалась холста, начиналась работа.
   С каждой новой работой в голове Пенкина крепла мысль: портрет хозя-
ина  точно походил на крашеного лося,  и не какой-то один-единственный
портрет,  а все портреты помнил цепкой профессиональной памятью Пенкин
прекрасно,  и  все  до одного портреты как две капли воды схожи были с
лосем.
   "Ну и что ж,- думал Пенкин,  разворачивая веером кожуру  банана,  -
живописец  я никакой!  Да и скульптор тоже не весть что,  но,- Пенкин,
дожевав банан и вытерев салфеткой руки, повторял: - Но почему все-таки
они похожи?  Человек и лось?  Точнее,  портрет и гипсовый лось? Может,
из-за базарного,  каждый раз одинакового цвета? Но лица похожи на ори-
гинал, лица-то разные! - И, будто услышав шепот чужой, снизу, у локтя,
поправился:  - Черты лиц разные!  Внешние черты". Тут Пенкин, останов-
ленный  неожиданной  мыслью,  бросился к папке,  достал из папки листы
чистой бумаги,  сел за стол и методично восстанавливал в памяти выпол-
ненные  им  портреты,  один за одним начал переносить знакомые лица на
бумагу и трудился,  пока на столе не выросла стопка листов с аккуратно
исполненными рисунками. Пенкин откинулся на спинку стула, разминал за-
текшую спину, но мучительное любопытство заставило его встать, подойти
к  стеллажу и достать лист прозрачной кальки.  Усевшись снова за стол,
Пенкин взял из стопки лежащий сверху рисунок, положил на него кальку и
аккуратно обвел карандашом только голову,  не обратив внимания на нос,
глаза и прочие черты лица,  получив таким образом "болванку" - то есть
большую форму.  Писал своих заказчиков Пенкин только в двух положениях
- в полный фас и в три четверти,  оттого нашел в стопе следующий  фас,
наложив на рисунок кальку,  снятую только что с первого фаса,  с удов-
летворением отметил полное совпадение "болванок".  Покончив с  фасами,
совпадавшими удивительно,  Пенкин, достав чистую кальку, взялся за ри-
сунки в три четверти, которые тоже совпали исключительно все. В довер-
шении  всего,  дотошный Пенкин,  хотя светало уже,  взялся за глину и,
следуя фасу и рисунку в три четверти,  вылепил болванку. Покрутив бол-
ванку,  проверив и профиль и затылок глазом профессионала, Пенкин, ос-
тавив вопрос о сходстве с лосем открытым,  лег спать, просыпаясь в по-
ту, оттого что уже нагонял его аллигатор и единственным спасением было
проснуться.  Отдышавшись от быстрого бега и сказав: "Сволочь земновод-
ная",- Пенкин засыпал и вновь бежал и вновь просыпался.
   Проснувшись окончательно в два часа пополудни,  взглянув на разбро-
санные по столу рисунки и кальки,  подумал здраво: "Зачем мне все это?
Не  нужная,  бесполезная вещь!" И,  приняв по телефону очередной вызов
заказчика,  собрал было в кучу бумаги со стола, чтоб бросить их по до-
роге в урну,  но подумав секунду,  положил рисунки на стол: "Любопытен
я,  однако,  не в меру",- и, взяв холст, с этюдником через плечо вышел
из дома.
   На закате  две фигуры поднялись на бугор,  и сказал вор стоявшей на
крыльце Агриппине: "Прими, мать, блудного сына и генерала прими - сок-
ратили  его войско,  положенной пенсии не платят и нет крыши над голо-
вой".  Агриппина молча поцеловала в обе небритые щеки  бывшего  своего
мужа,  отца сына своего,  застелила постель,  и, раздевшись, мгновенно
заснул мужик крепко. Подвыпивший же вор долго колобродил во дворе, пел
песни удалые, разбойничьи, но кончил петь, спев песню совсем грустную.
Братья сидели вокруг в темной мокрой траве, слушали, не ведая, чем по-
мочь блудному брату.
   Выпив стакан спирта,  протрезвев и успокоившись, начал вор рассказ,
сидя в некошеной траве, в теплом вечере, под небом, усеянным звездами,
собравшимся  вдруг,  разом  над бедовой воровской головой,  чтобы тоже
послушать грустную и комическую историю.
   "Иду по городу, говорю себе: "Грешно воровать - нищий народ". Одна-
ко иду, потому что ворую с детства.
   На южном вокзале вижу фраера - прикинут,  одет по-нашему, знатно по
теперешним временам,  и при нем два хорошей кожи угла.  Отворотил угол
без  несчастья - угол - значит чемодан - поясняю опять-таки для несве-
дущих,- вор с неудовольствием поглядел на рабочего и продолжал:  - Иду
себе  спокойно по бану к выходу..." Тут выступил вперед учитель,  ска-
зав: "Брат, мы же тут все несведущие, и ты на это не обижайся, а расс-
казывай плавно, по-русски, без воровского языка".
   Вор подумал,  кивнул головой согласно:  "Ладно, попробую, - и начал
плавн но: - Значит, иду к выходу и в самых вокзальных дверях сталкива-
юсь  нос к носу с Николаем Ивановичем.  Вышли с ним на площадь привок-
зальную, закурили, разговариваем, как, мол, жизнь, когда никакой жизни
нет,  идет сплошная черная пиковая масть. Говорили долго, потому давно
не виделись:  "Ну,- говорит,- бежать надо,  но ответь на один мой воп-
рос:  что  в  чемодане,  что стоит у ног твоих?" Снимает с руки часы и
предлагает:  "Скажи,  что в чемодане и твои часы!" Я было вбок,  он за
мной,  часы опять на руку надел и смотрит на меня как обычный легавый:
"Открывай чемодан",- шипит.  Я же вразумляю его:  "Ну взял я чемодан у
фраера - не обеднеет.  Взял без свидетелей. Ты же меня знаешь - не ко-
люсь я".  Подумал,  махнул рукой: "Ладно, пойдем оформим - сдашь чемо-
дан,  как пропавший,  и уйдешь".  Обидел он меня тут сильно, на мне же
шесть судимостей - все кражи - пойди я с ним в  его  ведомство,  никто
свидетелей  не спросит,  и в суде также не спросят.  Сказал я все это,
бросил чемодан ему под ноги и пошел свободны