й. Но то ли день такой вы-
дался в полоску, то ли поезд запаздывал...- Вор задумался, посчитал по
пальцам,  сказал удовлетворенный: - Точно, день! Понедельник.- Тут вор
замолчал и стал смотреть вверх, на звезды.... "Ты рассказывай - дальше
что?" - "А ничего,- лениво сказал вор,- вылетел из  вокзальных  дверей
потерпевший,  заметил  желтый свой чемодан - мы же почти что у дверей,
шагах в десяти стояли - подлетел ко мне,  кричит:  "Он украл. Клянусь,
он".  Вор замолчал и уже начал песню, однако, услышав вопрос, ответил:
"Что дальше?  Дали семь лет - и точка,  дальше же ничего -  пусто  все
дальше..."
   Сидели братья в траве, пел в ночи грустную песню вор...
   Песня была длинной, а конец совсем печальный. Дослушав песню, сиде-
ли тихо, и вор продолжил рассказ:
   "После суда - руки за спину - повели, посадили в воронок. Подъехали
к тюрьме,  открывают ворота,  въехал воронок во двор тюремный, остано-
вился,  вывели всех шестерых, сидевших в воронке, поставили в шеренгу,
никуда не ведут - ждут. Стою и думаю: "Непонятно все, не по внутренне-
му распорядку все идет".
   Выходит из административного корпуса  начальник  тюрьмы,  полковник
Василий Васильевич - Васька,  попросту. Конвойный подает ему документы
на заключенных,  пять папок, начальник вручает дела в папках тюремному
конвою и пятен рых - здоровых лбов - уводят на шмон.  Стою один, и ни-
кого в тюремном дворе нет - "воронок" уехал,  конвой ушел,  и напротив
меня стоит только начальник с моим делом под мышкой.  Постоял, подошел
близко и говорит: "Константинов, ты же Иванов, ты же Коробов, ну зачем
ты Василий явился!" Я как услышал слова эти: "Зачем явился", растерял-
ся:  "Как, говорю, зачем? Статья на мне". А он смотрит на меня, качает
головой,  сокрушается:  "Ты же, Вася, честный вор,- что тебе здесь де-
лать?  Ответь!" - "Сидеть,- говорю.- Да что я толкую - вы,  начальник,
не хуже меня все знаете!" Тут его будто прорвало, хлопнул папкой с де-
лом по колену,  согнулся в дугу и заорал на весь двор:  "С кем  сидеть
собрался, с мокрушниками, рэкетирами, с бандитами деревянными или, мо-
жет,  с врагами народа,  что миллиардами ворочают?  Ты как-никак вор в
законе.  Позорно  с  ними сидеть.  Понял?" - "А как же рецидив - кража
как?" - спрашиваю.  Он мужик пожилой,  устал, видать, от крика своего,
махнул рукой:  "Какая кража...  Разве сейчас так крадут? В общем так -
хочешь сидеть,  давай миллион.  Это дешево еще - миллион - у них здесь
семга  под койками,  жрать не успевают - тюрьма рыбой пропахла.  Давай
пять миллионов и иди на шмон самолично". Подковырнул я его здесь: "Ка-
кие пять - говорил миллион!" Рассмеялся начальник: "Пойдем, - говорит,
- со мной".  Пришли к нему в кабинет, наливает начальник себе и мне из
квадратной литровой бутылки водки и говорит: "Может, за подлость чест-
ный вор посчитает с легавым пить,  а я выпью!" Подумал я: "Нарушаю за-
кон наш!" С другой же стороны, плохого о нем не слышал, в общем выпили
по стакану,  поглядел он на бутылку - указал в нее  пальцем:  "Знаешь,
откуда? На шмоне в жопе нашли. Видел лбов, что с тобой ехали - у тако-
го и нашли. Ты пей, одеколоном вымыли, и не раз - я брезгливый. Пятеро
же,  что с тобой привезли,  - мокрушники, вышак им светит, но, поверь,
через два-три года на свободе будут - выкупят.  Вот такие дела,  Васи-
лий... Не смотри на бицепсы - душа у них цыплячья!"
   Не помню,  как вышли,  как дошли до ворот, помню только, прежде чем
сел в поезд, генерала встретил с тележкой багажной".
   Братья сидели хмурые и один-единственный вопрос задали:  "А знаешь,
откуда взялись те, что миллиардами ворочают?" На что вор, подумав, от-
ветил так: "Про всех сказать не берусь, но контингент по торговой час-
ти и раньше сидел, только без семги".
   Светало, когда братья закончили разговор,  поднялись и вошли в дом,
не услышав,  как первая машина, урча мотором, тяжело въехала в сорван-
ные ворота неработающего,  остановленного завода, кузов самосвала под-
нялся черной коробкой вверх,  и первая гора мусора легла на землю  по-
селка.
   Дела коммерческие складывались у Пенкина по-разному.  Бывало,  что,
приходя по вызову к заказчику,  встречал в квартире милицию, щелкающих
камерами экспертов, а самого заказчика лежащим на полу, с прошитым ав-
томатной очередью животом.  Уйти незаметно было невозможно, да и глупо
- найдут, и потому приходилось сидеть в официальных местах, давать по-
казания следователю, который, правда, быстро отпускал Пенкина, убедив-
шись, что имеет дело с художником, и только.
   Может быть,  из-за подобного случая с заказчиком и последующего за-
хоронения тела вернулся Пенкин к вопросу, за который уже как-то брался
решать,  снимая  кальки  с рисунков и даже вылепив из глины "болванку"
головы.
   Заказчики, имевшие уже свое изображение,  и те,  кто  ожидал  своей
очереди,-  очередь желавших иметь портрет работы Пенкина существовала,
даже увеличивалась - относились к художнику,  конечно, не как к равно-
му,  но человеку из своего окружения, оценивая Пенкина выше прислуги в
доме или охранников - то есть к человеку труда умственного.  Узнав  из
газеты об очередной жертве разборки,  Пенкин на следующий день обнару-
жил в почтовом ящике конверт с извещением о дне похорон и,  повертев в
руках приглашение, любопытства ради решил пойти на кладбище.
   В день,  указанный в приглашении, Пенкин надел черный траурный кос-
тюм,  того же цвета галстук и ботинки и скоро очутился на  кладбище  в
густой толпе, окружавшей гроб, заметив лица знакомые и даже раскланяв-
шись издали с некоторыми из них.
   Толпа, постояв,  двинулась к месту захоронения,  гроб,  лежавший на
плечах дюжих молодцов,  плыл над головами, слегка покачиваясь в хмуром
небе. Гроб был открыт - крышку гроба несли сзади. Открытый, гроб с по-
койником  установлен  был на сооруженном у могилы возвышении.  Пенкин,
искренне соболезнуя,  встав в длинную очередь прощавшихся,  двигался к
гробу:  до  возвышения  у  могилы оставалось несколько шагов - женщина
впереди стояла уже у ног покойного и секунду спустя склонилась у изго-
ловья, закрывая черным силуэтом голову лежавшего в гробу - минута про-
щания затянулась, Пенкина в спину толкали нетерпеливые, женщина шагну-
ла  в сторону,  уступая место Пенкину,  но тот замер на месте,  увидев
прямо перед собой вовсе не покойного, а свой портрет, раскрашенный яр-
ко и безвкусно, - сзади толкали и даже шептали что-то, но ошеломленный
Пенкин стоял точно врытый в кладбищенскую глину, и только крепко взяв-
шие его под руки молодцы, следившие за порядком, отвели Пенкина в сто-
рону, позволив, таким образом, продолжить траурную церемонию.
   "Плагиат! Загримировали покойника под  сделанный  мною  портрет.  В
конце  концов,  это же деньги.  Платят же за репродукцию!" - так думал
Пенкин, возвращаясь с похорон.
   Дома, успокоившись,  мысли Пенкина потекли в иной плоскости:  "Надо
же так врать в цвете,- упрекал себя Пенкин.- Какой же на самом деле",-
имея в виду заказчика,  думал Пенкин,  расхаживая по комнате,  и ходил
так, пока взгляд не уперся в гипсовый лосиный зад. Лось стоял на стел-
лаже,  готовый к покраске,  но так и не покрашенный - закрылся  салон.
"Блик на жопе",  вспомнил выражение,  слышанное от живописцев, и блик,
лежавший на тугом розовом заде натурщицы,  тоже вспомнил и сравнил его
с мертвым бликом на гипсовом лосе, сказал, обратившись к гипсовому за-
ду: "Нет, совсем не тот блик,- цвет не тот, тухлый цвет".
   В машине,  черной и длинной,  присланной за ним заказчиком,  Пенкин
торопил шофера, решив твердо, что будет писать по возможности так, как
есть на самом деле - тому виной не были лавры живописца,  а лишь край-
нее любопытство человека, желавшего посмотреть в замочную скважину.
   Добравшись, наконец,  до места,  Пенкин вошел в дом, где в одной из
комнат, освещенной дневным светом, падавшим из большого без переплетов
окна, увидел заказчика и, поздоровавшись, сел напротив, открыл этюдник
и,  приготавливая палитру,  сразу убрал с глаз долой красный кадмий  и
прочие яркие краски,  выдавив на палитру лишь те, которые соответство-
вали цвету лица сидящего напротив человека.
   Процесс письма затянулся, заказчик уже два раза ходил в уборную, но
Пенкин  упрямо подбирал краски,  стараясь найти цвет верный.  Превысив
все возможные сроки,  Пенкин разогнул усталую спину,  встал, отошел от
холста и видел теперь лишь спину заказчика,  рассматривавшего портрет.
Впрочем,  очень скоро заказчик повернулся к Пенкину:  "Что это  такое?
Мне вас рекомендовали как талантливого художника, а вы... Что вы нама-
левали? Гипсовую маску? Мертвеца? - И, обратившись к широкой, расшитой
бисером шторе,  крикнул:  - Гони его вон!" Дюжий молодой человек вывел
Пенкина за ворота,  бросил под ноги этюдник с холстом, железная глухая
калитка щелкнула замком,  и Пенкин, подобрав этюдник и холст, пошел по
дороге, ведущей к железнодорожной станции.
   Представьте себе человека,  крайне любопытного, смотрящего в замоч-
ную скважину,  в комнату, где вот-вот произойдет самое интересное, - в
таком состоянии неудовлетворенного любопытства пребывал  Пенкин  после
скандально кончившегося посещения заказчика.
   Последний портрет,  написанный им, стоял на стеллаже рядом с гипсо-
вым лосем - лицо на портрете не только по цвету, но и по ощущению точ-
но совпадало с неживым лосевым гипсом. Но изумительное совпадение мог-
ло означать вещь простую и очень возможную - не был Пенкин  профессио-
нальным  живописцем и не смог написать,  хоть и лишенный ярких красок,
бледного,  но все-таки лица человека живого.  "Нужен живописец! Но где
взять его?" - раздумывал Пенкин, вспоминая знакомых художников. Переб-
рав всех живописцев,  которых знал,  даже составив на  бумаге  список,
Пенкин  сказал  вслух:  "Никто за такую работу не возьмется.  Конечно,
можно сказаться больным,  от своего имени посоветовать заказчику порт-
ретиста - даже поручиться за него!" Но, вспомнив вкусы своих клиентов,
подумал:  "Если и возьмется кто, непременно скандалом кончится!" Исто-
рия  рано  или  поздно дойдет до Союза художников,  будет в невыгодном
свете упомянута фамилия Пенкина,  вспомнят не такой уж давний  и  всем
памятный случай на выставке с крашеным лосем, позволить себе подобного
Пенкин не мог.  "Как же все обернется,  чем все новшества  закончатся,
неизвестно - все возможно..."
   Со слабой надеждой в душе,  добравшись до места, где выставляли ра-
боты на продажу художники самодеятельные или  же  недавно  закончившие
художественное  училище,  шел Пенкин по узкой улице,  вдоль которой по
обе стороны стояли картины.  Картины если и отличались чем-то друг  от
друга,  то  сюжетом или рамой,  написаны же были словно одной и той же
рукой,  потеряв всякую надежду,  почти уж не глядел по сторонам, когда
заметил совершенно живую вещь,  написанную рукой талантливой.  Молодой
человек на вопрос Пенкина, пишет ли он портреты, ответил утвердительно
и,  достав стоящий за пейзажем картон,  показал картон Пенкину. Взяв в
руки картон с изображенным на нем лицом молодой девушки,  Пенкин отме-
тил,  что лицо девушки пролеплено и хорошо сделано цветом, это не была
живопись дилетанта, на вопрос Пенкина, где учился молодой человек, тот
назвал известное в городе училище живописи. Художник был не прочь под-
работать,  и Пенкин дал ему свой телефон,  сказав,  что завтра же ждет
его звонка.
   "Выгонят его, возможно, с лестницы спустят, но не убьют же! - поду-
мал Пенкин.- В конце концов, дам ему долларов двести за портрет. Впол-
не будет достаточно". Окончательно утешив себя, почувствовал даже лег-
кое благородство мецената,  вернувшись домой, снял трубку, набрал нуж-
ный номер очередного заказчика и, сказавшись больным, договорился, что
послезавтра непременно пришлет молодого,  но таланта  необыкновенного,
портретиста.
   В тот  день и час,  когда молодой художник поднимался по лестнице в
квартиру заказчика,  Пенкин занял пост,  укрывшись за уличным фонарем,
на противоположной стороне улицы, как раз напротив подъезда заказчика.
   Прошло два с лишним часа,  прежде чем Пенкин увидел,  как распахну-
лись двери,  два бугая вывели художника с холстом в руке и  этюдником,
висящим нелепо на животе,  на улицу,  двери подъезда закрылись, худож-
ник,  перевесив этюдник через плечо,  пошел прочь от подъезда.  Догнав
молодого человека через два квартала,  Пенкин выслушал до слез обижен-
ного парня,  забрал готовый портрет  и,  уговорив  молодого  художника
взять двести долларов,  попрощавшись,  пошел домой и,  поставив только
что написанный холст на стеллаж между лосем и последним своим  портре-
том, протянул в изумлении: "Да... как ни крути, везде гипс".
   Эксперимент имел продолжение и в поселке:  вечером, когда за столом
собрались все братья и генерал в новой красной рубашке, молодой худож-
ник поведал,  что был в доме удивительном и писал портрет человека еще
более удивительного,  потому что похож был этот человек  на  обычного,
пока не начал художник писать портрет,  а когда начал,  на холсте лицо
получалось гипсовым, и к концу сеанса сам сидящий напротив него заказ-
чик все больше казался сделанным из гипса, несмотря на то, что был жив
и вертел головой.
   О случившемся с художником скоро узнали в поселке, тут же припомнив
будто  сделанного  из гипса человека,  увиденного в лесу заблудившейся
поселковой женщиной,  показали осколок гипса женщине,  и та,  в испуге
закрыв рот рукой,  молча ткнула в кусок гипса,  подтвердив кивком, что
человек был именно такого - гипсовой изготовки - рода.
   Тяжелые самосвалы поднимались колонной к  заводу,  разворачивались,
пятились задом, черные коробы кузовов тяжело поднимались вверх, колон-
на машин исчезала в сизом облаке пыли,  вставшем над свалкой,  грязное
облако висело долго, а когда оседало и курилась свалка горьким кольцом
дыма, колонна появлялась вновь, черные коробы, ревя глухо, лезли в не-
бо, пыль лениво покачивалась над провалившимся будто в грязное куряще-
еся пекло заводиком - колонна пыхтела мазутом,  кузова черными свечами
стояли в небе,  и как тонущий корабль - высокая труба, которая еще ос-
тавалась в небе, загудел заводик прощальным заводским гудком.
   Поселковые разгибали спины,  расставив ноги над огородной  грядкой,
долго слушали гудок, будто звавший их в помощь себе, но смолк гудок, и
когда упала пыль, не было на том месте ничего.
   Счетовод-бухгалтер, работавший и спавший тут же на столе  в  единс-
твенной незаколоченной комнате, протянул учителю документ из города, в
документе прочел учитель,  что согласно закону переходит и  заводик  и
фабрика в собственность немецко-русской компании, - с документом в ру-
ке вышел учитель на крыльцо, показал и прочитал документ людям, а ког-
да спросили люди, есть ли закон такой, ответил: "Не знаю..."
   Ранним утром на лугу в серой тухлой траве мычали коровы и розовый в
черных сапогах пастух погнал стадо с луга,  минуя место, где была фаб-
рика,  вдоль поселка к роще, люди в поселке, увидев все стадо, крести-
лись молча - все было по закону,  которого не знал никто  и  объяснить
который никто не мог,  но не было уже ни завода, ни фабрики - действо-
вал безымянный закон, и оттого молча крестились люди, глядя вслед иду-
щему к роще стаду.
   Белой бабочкой летела на яркий свет, ударившись об металл, отлетала
и металась по свинцовому, в слепящем холодном свете фар лугу белая ру-
баха счетовода,  кричала:  "Нет такого закона,  нет документа",- глухо
работали моторы, тяжелой длинной громадой замер на краю луга чужой си-
луэт,  потому что, не сдаваясь, пропадала и возникала в слепящем свете
маленькая человеческая фигурка,- одинокая,  раскинула руки  в  запрете
бессильном,  взревев железной утробой,  двинулась с места громада,  но
уткнулась железом в белую рубаху и остановилась вновь не в силах  одо-
леть живого. Из-за большого черного бока самосвала выскочил с потушен-
ными фарами в ослепленный луг низкий  силуэт,  две  двери  раскрылись,
словно два хищных черных крыла,  с покатыми плечами фигура легко шла к
белой мечущейся рубашке,  шла, не прибавляя шага, словно не было у нее
иной цели,  как только идти и идти,  пока не наткнется на одинокого на
лугу человека, а наткнувшись, коротко взмахнула рукой, будто и незачем
вовсе, вернулась, ровно и легко ступая, к машине. В свете фар не мель-
кала больше белая рубаха, заурчав, тяжело двинулась громада в луг, по-
ползли, сливаясь с темным небом, вверх кузова и в темноте ночной, пока
не привык глаз и не ушла в ночь колонна машин,  не видно было, что из-
менился луг. Всю ночь гудели машины, а утром пропал луг - курилась ро-
зовым дымом свалка - не было больше луга.
   Весь день искали поселковые пропавшего счетовода.  Счетовод был че-
ловеком пожилым,  здоровьем хорошим не отличался,  хватался, понервни-
чав,  за сердце,  и опасались люди - лежит без помощи пожилой человек,
ткнувшись  в землю под кустом.  К концу дня прибежали в поселок дети с
хорошей вестью - здоров счетовод,  и пошли впереди взрослых,  указать,
где видели счетовода.
   Остановились поселковые, совершенно не узнавая места, где был всег-
да луг, а сейчас пахло тут смрадом, гнилью, громадная свалка, поднима-
ясь  высокой серой горой,  закрывала небо - мертво,  тихо было кругом,
шорох легкий лишь слышали уши - осыпался щебень  стружкой  по  крутому
склону,  найдя ямку, затихал, но в глубине смердящей горы что-то шеве-
лилось, потрескивало - нечистое, колдовское место!
   Дети повели взрослых дальше по краю свалки и  указали  на  человека
грязного,  нечесаного, евшего гнилой банан, когда же взяли его под ру-
ки,  закричал счетовод: "Покажи документ! Нет такого закона! Где доку-
мент ваш?"
   В поселковой  больнице нашел врач сильное сотрясение мозга у не пе-
реставшего твердить про документ счетовода.  Но оказалось не все это -
свихнулся человек,  и,  сев в красные "жигули", отвез врач счетовода в
больницу для душевнобольных людей,  а два брата врача держали вырывав-
шегося  человека,  не  перестававшего  твердить про документ,  за руки
крепко.
   Ну а зачем автору Пенкин?  Может быть,  в первую очередь  интересны
необычные исследования живописца? Нет, вовсе не так. Прежде интересует
принцип внутреннего устройства Пенкина,  то есть главный стержень его:
крайнее любопытство Пенкина имело больше характер внешний и, как заме-
тит читатель,  не повлияло на сделанный им выбор,  если,  конечно,  не
захлопнет книгу раньше, зевнув со скукой.
   Любопытство Пенкина тем не менее сильно повредило ему: слух, быстро
распространившийся в кругу заказчиков,  звучал в разговорах так:  "Та-
лантливый был художник, но растерял талант, писать стал мертво. Краски
потеряли былую яркость, пропал художник!"
   Телефон Пенкина теперь молчал, заказов не было, деньги кончались, а
Пенкин,  проклиная  чрезмерное свое любопытство,  говорил,  блуждая по
комнате:  "Черт меня дернул исследовать!  Какая мне разница,  гипсовые
они или живые.  Да хоть резиновые!  Деньги-то у них настоящие.  Дурак,
исследователь, свинья!" Сказав себе "свинья" и тут же поняв, что попал
в точку, обиженно пересчитал оставшиеся доллары и поехал к родной тет-
ке за советом.
   Сойдя с электрички,  не обращая внимания на окружавшие его  многоц-
ветные,  конца августа кусты и деревья, шел по тропе, бегущей над шос-
се,  быстро, и если замечал что, то автомобили, летевшие к лесу, среди
которых не было машин отечественных,  а все подряд иностранного произ-
водства.
   Охрана в лесу тоже поменялась, и Пенкина долго ощупывал охранник, и
только не обнаружив ничего подозрительного, вернул паспорт и пропустил
Пенкина к бараку, где жила тетка.
   Тетку с порога Пенкин не узнал.  Женщина,  открывшая  дверь,  имела
накрашенные губы, подведенные синим карандашом глаза, на толстых щеках
лежал, точно штукатурка, толстый слой розовой пудры, одета женщина бы-
ла в яркий халат,  словом, вид пожилая женщина имела карикатурный, от-
части даже страшноватый,  живо напомнив Пенкину раскрашенного под  его